Мы просто говорили о вине

… с Николаем Долгополовым, членом Клуба журналистов всех поколений «Комсомольской правды»

 Николай Долгополов – писатель, публицист, заместитель главного редактора «Российской газеты», лауреат многочисленных премий в области журналистики, премий Союза писателей России и Москвы… Автор книг про спорт и разведку. Дважды лауреат премии Службы внешней разведки РФ. В серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия» Николай Михайлович является автором книг «Абель-Фишер», «Ким Филби», «Вартанян», «Надежда Троян», в серии «Дело №» – «Гении внешней разведки». 

К книге «Легендарные разведчики» автор сделал посвящение: «Моему отцу, фронтовому корреспонденту Михаилу Долгополову, дошедшему до Берлина».

Отец Николая Долгополова Михаил Николаевич был журналистом, писал сценарии фильмов, очерки о людях искусства, особенно трепетно относился к артистам цирка. Во время Великой Отечественной войны он работал военным корреспондентом, от «Известий» и Совинформбюро присутствовал при подписании акта капитуляции Германии, освещал ход Нюрнбергского процесса.

На встрече с читателями во время Московской книжной ярмарки на ВДНХ Николай Михайлович рассказывал, что о разведке начал писать сначала по просьбе редактора «КП» Владислава Фронина, к которому обратился директор Службы внешней разведки Евгений Максимович Примаков. В СВР искали публициста, способного погрузиться в тему и подготовить серию материалов к 90-летию разведчика-нелегала Абеля. Потом увлекся – настолько интересны были ему люди, преданные идее и родине.

Сейчас на Первом канале заканчивается работа над докудрамой о легендарном разведчике Киме Филби, где автору неожиданно было предложено сняться в роли самого Филби.

Можно было о многом поговорить, но мы решили ограничиться вином, тем более время у Николая Долгополова спрессовано настолько, что и за это спасибо!

– Вы лауреат премии Союза журналистов России за мужество и мастерство, проявленные при освещении событий в зоне Чернобыльской АЭС, работали в закрытой зоне в первые горячие майские дни 1986-го. Вы знали, что красное вино помогает справиться с последствиями радиации?

– Я понял, что вино полезно, когда с командой журналистов разных изданий ездил в Североморск, были мы и на подводных лодках. Молодые матросы рассказали, как каждый день они получают по 50 граммов красного сухого вина: офицер приходит в кубрик, разливает бутылку на девять человек и уходит. Ребята сливают все вино в большую кружку, и один из них выпивает, чтобы словить кайф. На другой день – следующий. И так по очереди.

…Вином в Чернобыле мы лечились. Благодаря моей любимой жене Лене. В Киеве мы ничего не могли купить. Действовал горбачевский закон, в магазинах – пустые винные прилавки. На самогон не тянуло, настроение и самочувствие были неважными. Вдруг звонок из Москвы: моя Лена достала дюжину бутылок сухого красного «Каберне» и отправила поездом с проводником. Представляю, каких усилий ей это стоило, ведь в Москве тоже действовал сухой закон. Мы с шофером Пети Положевца, который работал собственным корреспондентом «Комсомольской правды» на Украине, поехали утром на вокзал. Как сейчас помню, проводник натужно тянет по полу огромную, знакомую мне домашнюю коричневую сумку с вином, мы с шофером вдвоем берем ее за ручки, понесли, и у шофера ручка оборвалась. Но Бог нам ворожил: ни одна бутылка не разбилась. И всякий раз, когда ехали в зону, брали с собой бутылку вина. После, отмыв ботинки, заезжали в Красный лес на границе 30-километровой зоны и выпивали бутылку на троих, вместе с шофером. На наших глазах в разгар весны этот лес умирал: опадали листья, засыхали деревья, потому его и прозвали Красным.

– Вы все знали об опасности?

– Ничего мы не знали! Нас было девять журналистов, которые по постановлению Политбюро ЦК КПСС имели право бывать в зоне. Когда первый раз подъехали к пропускному пункту, нас матом отогнали. Потом подошел Губарев Владимир Степанович из «Правды», самый солидный из нас, приказал охранникам найти заветный список и те быстро отыскали девять фамилий. Первые дни мы въезжали в зону даже без бахил, без шапочек, без перчаток, без дозиметров. Мы, конечно, боялись, но нас успокаивали дозиметристы из Припяти. Они подносили дозиметры к нашим ногам, прибор начинало зашкаливать, его поднимали повыше, и он уже молчал. Потом подносили к волосам, и вроде все нормально.

– Дело в дозе, как в алкоголе.

– Дело в дозе… Через год, когда я уже работал во Франции, у меня вдруг стали слезиться глаза. Первое, о чем спросил французский окулист, насторожило: не участвовал ли я в ядерных испытаниях – «у вас сожжена вся слизистая». Сейчас, если я хвораю, это каюк! Когда заболел воспалением легких, ни один антибиотик не помогал, пока одна милая женщина-врач не нашла для меня лекарство, да и то его можно применять нечасто. На рентгеновских обследованиях постоянно слышу, что в моем возрасте пора бросить курить. Как-то признался доктору:

– Я ни разу в жизни не сделал ни одной затяжки, и в семье никто не курил.

– Все заядлые курильщики так говорят, – усмехнулся доктор. – У вас все легкие «простреляны».

– Давайте перейдем к другой теме. Вы были дружны с семьей легендарных разведчиков Вартанянов, бывали у них в гостях. Как проходили встречи, чем угощали?

– Да, мы встречались у них дома, долго беседовали, часто просто на житейские темы, и встречи всегда заканчивались застольем. Подавались армянские блюда, которые очень хорошо готовила Гоар Левоновна. А пили только армянский коньяк. Немного. Я пригублял, она выпивала рюмочку, Геворк Андреевич – две. В память о Вартаняне я храню бутылку старинного армянского коньяка, который он мне подарил на день рождения. А вообще я спокойно отношусь к коньяку, крепкие напитки не люблю.

Отец всегда очень боялся, что я могу втянуться в плохую компанию. Сам он пил только сухое вино, об этом все знали, дарили ему сухое красное, и я был к этому напитку приучен. Но однажды, когда перед первенством Москвы по настольному теннису я выпил три-четыре бокала, тренер заметил мою бездарную игру и пригрозил: если такое повторится, он меня выгонит. Наблюдая, как я мучаюсь, разрываясь между спортом и учебой (это было уже на четвертом курсе Московского института иностранных языков), он сказал: видимо, тебе надо со спортом заканчивать. Мои родители к тому времени ушли на пенсию, сидеть у них на шее было неудобно, а от спортивного клуба я получал талоны на питание и даже какие-то небольшие денежки. Но тренер договорился, чтобы я работал помощником тренера в инязовской команде и играл за институт, так что все мои «льготы» остались. Вот какие тренеры тогда были! Я очень расстроился, но согласился, потому что еще с первого курса начал понимать, что придется выбирать между профессией и спортом, что большого спортсмена из меня все равно не получается.

Освободилось время, предназначенное для тренировок, я стал хорошо учиться, вышел в отличники, заслужил повышенную стипендию. И перестал режимить. Как-то с ребятами пошли на ипподром на бега, а потом выпили бутылку портвейна. Прихожу домой, отец увидел меня, взял палку и так огрел, что я на всю жизнь запомнил. Кроме того, я понял, что портвейн это не мой напиток.

Интересно, когда работал в «Комсомолке», секретарь главного редактора Владимира Сунгоркина всегда безошибочно покупала отличное вино, ни разу не промахнулась. Я все удивлялся, как ей это удается, ведь вряд ли она разбиралась в сложной винной иерархии. «Хотите, открою секрет? – спросила меня как-то секретарша. – Просто я выбираю самые дорогие вина».

В то время люди среднего достатка могли себе позволить купить бутылку хорошего вина. Сейчас это невозможно, вина безобразно дорогие. Цены на вина – все не такие, как надо, как в странах, где они производятся… Столовые вина выдаются за сухие, пробку никто не проверяет. Я не верю в вина, продающиеся в наших нефирменных магазинах. Лучше купить в Дьюти Фри. Был неприятный случай, когда я купил в дешевом магазине недешевый виски в подарок нашей знакомой. Она угостила своих друзей, и те отравились, один даже в больницу попал. Поэтому мой совет всем – покупать вино только в хороших дорогих магазинах.

– У нас появляются хорошие вина, многое меняется...

– В свое время был знаком с автором французского справочника вин «Бордо». Он не русофоб, доброжелательный человек. Так вот, он сказал мне, что нет ни одного нашего вина, которое он мог бы включить в свой справочник, где аккуратно перечислены все отличные марки…

– Во Франции изменилось ваше отношение к вину?

– Да. Меня французы научили пить умеренно и только хорошие вина. Я не сомелье, но хорошее от простого отличить могу, раньше даже определял сорта винограда. Когда я работал во Франции собкором, меня просвещали на этот счет не только русские друзья, но и французы. Сначала мне понравилось «Розе» – розовое. Кстати, оно и дешевле других вин. Но мне строго-настрого наказали, в компании французов «Розе» не заказывать. На родине «Розе», полагают, что пить его – дурной вкус. Потом мне понравилось молодое вино «Божоле». И однажды за столом со знатоками, которые говорили, как обычно, о соусах к еде, о винах, я обмолвился, что под мясо мне нравится «Божоле». Все вилки опустили! Я понял, что сказал бестактность. Но тогда мне действительно нравилось «Божоле»... 

Я стал учиться, с большим интересом знакомился с производством, с особенностями вин. В 1989 году был принят в «Клуб писателей и журналистов, пишущих о вине», для чего потребовалось два ходатайства от членов клуба. Мы платили минимальные взносы и путешествовали по всей Франции. Когда увидели, что я пишу о своих впечатлениях в газете, меня стали включать в поездки по Европе, правда, мне, как советскому, всякий раз приходилось оформлять визу то в Италию, то в Германию, то в Люксембург... Ездили мы по винодельческим провинциям, бывали на аукционах. Запомнился аукцион в Баден-Бадене, где старинные бутылки с вином уходили за десятки тысяч долларов.

Мои друзья не понимали, почему при дегустации я не сплевывал вино. Я отвечал, что если в России узнают, что я сплюнул такое роскошное вино, меня на первом столбе повесят. Может быть, потому что не сплевывал, после поездок я неделю особо не ел и не пил, все-таки тяжеловато было.

Я познакомился с братьями Крюгами. Понял, что даже между ними существуют разные взгляды на шампанское. Они смеялись над теми, кто собирал виноград для шампанского с помощью механизмов. Только руками! И лучше французскими руками, считали они.

– И все-таки, несмотря на то что французы научили вас пить умеренно, однажды во Франции вы крепко выпили. Расскажите, я этот случай из вашей жизни приберегла на закуску.

– Здорово выпил, когда мне пришлось брать интервью у Франсуазы Саган, в 1992 году. Я никак не мог с ней связаться. Когда я набирал ее номер телефона, кто-то в трубку говорил женским голосом: «Это прачечная, оставьте ваше сообщение на автоответчике», и так повторялось много раз. Помог мне Эдуард Лимонов. В то время мы с ним дружили, а он был дружен с Франсуазой. Не знаю уж как, но Эдик договорился с ней, а меня предупредил, что общаться с ней будет тяжело. И когда встреча состоялось, я вспоминал Лимонова. Тянулся довольно скучный разговор, на вопросы она отвечала односложно, и я даже подумал: «Боже, какая она великая и неинтересная». Мы тогда зачитывались романами Франсуазы Саган, она была необычайно популярна, и, конечно, я с трепетом ждал встречи, потому что «Здравствуй, грусть» была моей настольной книгой. Но меня приняла маленькая, небрежно одетая женщина, в стареньких тапках на босу ногу, и к тому же неприветливая. Оживилась только когда заговорили о президенте Миттеране. Она спросила меня: «А вы знаете, где он обычно сидит, когда приходит сюда?» Оказывается, в том кресле, что и я. Миттеран жил рядом с Собором Парижской Богоматери и в пяти минутах ходьбы от писательницы. Я спросил что-то вроде: «Вы с ним на ты?» Мадам Франсуаза не захотела отвечать на этот вопрос. Стала посматривать на часы и вдруг сказала: 

– Знаете, мне из замков Луары прислали вино, не хотите попробовать?

– Что за вино? Я о таком не слышал.

– Да что вы вообще знаете о наших винах.

Меня эти слова задели, потому что я тогда уже объездил всю винную Францию, от Реймса до Бордо и Божоле. Был в Страсбурге, Кальвадосе, Коньяке, писал отчеты о наших поездках, и организаторы были довольны.

Но вино из Луары я не знал, Саган, оказывается, тоже. Но сейчас ей прислали на пробу лучшие марки. Я видел, что ей просто хочется выпить. Когда начали пробовать вино, я не успел оглянуться, как закончилась первая бутылка. Мы пили без закуски, очень быстро, что у французов не принято. Она много курила. Но разговор пошел веселее, и Саган называла меня уже не месье, а Николя. Стала говорить откровенно: как рассорилась с сыном, как уходили от нее мужья и любимые люди. Я понял, что личная жизнь у великой дамы не сложилась. Как ее обокрали и чуть не изнасиловали. Я удивился, неужели ее не узнали? Она ответила, что обычно ей трудно пройти по улице, все узнают, но эти... не узнали, с трудом вырвалась от них в лифте. Рассказывала об отце, который ее не понимал, но в то же время именно он пристрастил ее к занятиям литературой. Как тяжело для нее бремя славы, о том, как ее объявили наркоманкой. Я заметил, что ведь что-то и было, но Саган ответила: нет, неправда, она пьет сильные болеутоляющие вещества, чтобы заглушить последствия травм от аварий, не может уснуть.

(Я искренне считаю, что творческий человек не может быть без причуд, без слабостей, и если будет прямым, как столб, ничего не сможет создать. Но, наверное, она все-таки перебарщивала с наркотиками).

Смотрю, мы вторую бутылку вина выпили…

Машину я оставил у дома Саган на стоянке – был уверен, что больше часа наша беседа не продлится, потому что Франсуаза отвела мне минут 40, но на всякий случай я заплатил за два часа.

После интервью я должен был ехать на соревнования по настольному теннису с моим французским партнером по паре, малограмотным парнем с бензоколонки, плохо говорящим по-французски. Мишель вообще был несколько «крейзи». Не мог один добраться до спортзала, потому что плохо ориентировался. Честно говоря, домой я его не приглашал. Обычно он подходил во двор моего дома, и мы ехали на моей машине на соревнования. Однако мы были нужны друг другу, все удивлялись, как у нас, людей совершенно разных, здорово получалось играть в паре. Мы играли за рабочий профсоюзный клуб, соревновались со многими другими клубами, в том числе и аристократическими – во Франции настольный теннис очень популярен. В этот злополучный или счастливый день предстоял четвертьфинал первенства Парижа среди пар. Тренер посоветовал приехать пораньше, размяться, подготовиться. К чему я это рассказываю? После первой бутылки вина с Франсуазой Саган я надеялся, что еще как-то удержусь. Но пошел, как мне показалось, хороший разговор, и остановиться не получилось. Был весенний день, Саган вышла провожать меня в своих тапочках на босу ногу, и я помню, что даже смотреть на нее было прохладно. Называла меня на ты и была больше под кайфом, чем я. Спросила, где моя машина, предлагала довезти на своей. Я отказывался, потому что в багажнике моей был спортивный рюкзак с формой и ракетками. А Саган настаивала, но вместо того чтобы сесть за руль своего роскошного авто устроилась на капоте.

Поехал домой то ли на метро, то ли на такси с мыслью, что Мишель меня все-таки дождется. Какой там! Дома жена сообщила: «Тебе все время звонит твой сумасшедший напарник, он чуть не плачет, но я не понимаю, что он говорит на своем ужасном наречии». Четвертьфинал отменился сам собой. Утром, когда я проснулся, первое, о чем меня спросила Лена: где машина? «Я, видимо, ее оставил у дома Франсуазы Саган, приехал, видимо, на такси». Потом телефонный звонок, это был Мишель: «Я тебе хочу сказать только одно – ты предатель!» В довершение всего, когда я нашел свою машину во дворе дома Франсуазы Саган, увидел на стекле счет со штрафом. Вот такая была история.

С Мишелем я в конце концов помирился, а штраф по совету друзей не стал платить, потому что приближалась амнистия президента Миттерана для впервые проштрафившихся.

Беседу с великой французской писательницей в «Комсомолке» сократили нещадно со словами «Вот если бы ты взял интервью у Миттерана…..»

С Николаем Долгополовым беседовала Людмила Кривомазова

Мы обменялись подарками, вручив друг другу свои издания