Искусство Павла Бабенко. Часть 3

О живописце и графике Павле Бабенко – доктор искусствоведения, главный научный сотрудник НИИ теории и истории изобразительных искусств Российской академии художеств, действительный член РАХ Александр Якимович.

На разрыв аорты. Искусство Павла Бабенко

Часть третья

Около 2010 года наступает в эволюции художника Бабенко новая стадия. Религиозные мотивы и аллюзии давали знать о себе в его картинах и до того, но теперь его основные усилия посвящены своего рода богоискательству. Своего рода; это означает, что мирной и благостной эта жажда Веры быть не может. Художник взыскует спасительных высших смыслов, и делает это бурно, неистово, по-бунтарски. Главное его дело в это время – «крупные формы», то есть многочастные изображения, посвященные таинствам Веры, догматам христианской религии и отдельным фразам-формулам Писания и молитвенной жизни.

В 2011 году новая стадия развития обозначена такими вещами, как триптих «Помилуй Господи люди твоя».

Эта слегка трансформированная цитата из молитвы Животворящему Кресту призвана, как говорят люди знающие, открывать нам, грешным, врата Рая. Бабенко отчетливо прописывает в центре и левой створке триптиха главные образы греховности, как они изображены в Писании. Тут и змей-искуситель, устроившийся на древе познания и предлагающий нам отведать разложенных, как на базаре яблочек. Тут и самый грешный из доселе живших людей, Иуда Искариот, рядом с манящей горкой золотых монет (в рассказе евангелиста то были монеты серебряные, то есть сребреники, но не будем придираться к иконографическим вольностям). Тут и маленькая осинка, которой предстоит вырасти большой и стать последним пунктом в биографии великого предателя, повесившегося именно на осине согласно апокрифическим представлениям некоторых россиян. Раскаленные цветовые аккорды и переливы – это в данном случае не цвет надежды, а цвет отчаяния и безнадежности. В правой части триптиха перед нами – заколоченная досками крест-накрест дверь, то есть врата Рая, куда не попадут подопечные Сатаны и всяческие иуды рода человеческого. Так возникает драматический конфликт между названием, которое связано с перспективой спасения души, и самим изображением, которое как будто отвечает названию: таким, как эти, не будет милости, и надежды у них нет никакой.

Тихая и безобидная набожность никогда не могла бы стать уделом неистового Павла. Он вполне соответствует по своим характеристикам тому святому, имя которого получил сам при крещении. Апостол Павел, судя по его канонической биографии, был изрядный буян и строптивец, и пробивался к своей апостольской миссии через эксперименты, метания и споры с самим Богом.

Богоборчество и богоискательство – это вещи не идентичные, но связанные друг с другом. В серии больших религиозных произведений Павла Бабенко почти одновременно с вышеописанным триптихом возник диптих «Мир един». Это опять вызывающая, строптивая вещь, как бы выкрик в споре – не столько с Богом, который выше наших споров, сколько с богословами и книжниками, которые наплодили многовато церквей, конфессий и вероисповеданий. Слев собраны символы христианства -- крест и благословляющая Длань Господня. Справа – осеняющая шар земной формула ислама «Аллаху Акбар». Притом обе эти части объединены общим фоном, по которому как бы пробегают огни энергии, сполохи в вспышки, приносящие жителям Земли вести из вышних сфер.

Финалом и увенчанием этой серии поисковых (богоискательских) картин становится триптих 2011 года «Апокриф».

В его большом центральном панно и в боковых створках разворачивается та самая предметно-бытовая материя, которая знакома зрителю по прежним произведениям мастера начала 2000 годов. Атрибуты и элементы евангельского повествования здесь воплощены в грубых вещах простонародного быта. Мы узнаем символику и атрибутику Тайной Вечери в грубом столе с опрокинутой чашей Причастия на нем. Узнаем миски, ложки и каравай хлеба в сцене Троицы. Как и в «Тайной Вечере», герои повествования отсюда недавно снялись и ушли, но они были здесь. И трое путников, посетившие бедный дом праведника, узнавшего в них высшие силы; и команда апостолов, ушедших за своим Учителем. Вызов, странность, а может быть, насмешливая загадка мастера Павла воплощены в левой части триптиха. Он называется «Завтрак шабашника». Это опять знакомые нам бутыль и кружка, картофелины и золотой лучок, так хорошо идущий с ароматным черным хлебом. Так в самом деле могли бы перекусывать парни, нанятые для строительства какого-нибудь коровника. Странность и вызов заключены в том, что эти самые простые русские парни держат на своем столе терновый венец и четыре больших кованых гвоздя, а это уже сразу вызывает вопросы. О чем речь? О том ли, что эти парни отправились после своего перекуса вовсе не строить коровники, а возводить большие кресты для наказания государственных преступников? Или перед нами – нехитрая дума простого парня о том, что такое Распятие Иисуса Христа?

Полиптихи 2011 года обозначили стадию напряженных исканий, и эти последние воплощены не только в своеобразных иконографических поворотах и вызывающих деталях повествования, но и в усложнении самой живописной ткани. Прежде она либо откровенно вскипала и обжигала наши глаза, либо обдавала нас холодом. Теперь мастер вырабатывает более сложный живописный «замес», и там сверкающие золотыми и красными тонами вспышки рождаются из глубин темных, доходящих до черноты тонов. Перед нами такая материя, из которой могут рождаться и надежда, и отчаяние, и жизнь, и смерть. Какая-то субстанция, которая существовала до Сотворения мира, еще до того, как Творец отделил свет от тьмы, сушу от вод морских, жар от холода. Может быть, тогда и там даже Добро и Зло были чем-то единым? Как нам понять эту тайну нашим слабым человечьим умом?

С тех пор мастер снова и снова пытается размять и вычленить куски этой добытийной материи в своих картинах, посвященных именно вопросам к Небесам, попыткам установить контакт с высшими силами.

Картина 2012 года «Одиночество» могла бы оказаться невыносимо сентиментальной и литературной, с этим силуэтом одинокой старушки, бредущей неведомо куда и непонятно зачем. Но раскаленная поверхность под ногами этого силуэта, и пульсирующие цветомассы заднего плана переводят происходящее в иную категорию. И не по улице ночного города влачится жалкое одинокое существо, а уже почти переселяется в иную реальность.

В картине «Идущий к вере» (2013) сам предметный рассказ (человек, дорога, храм вдалеке) почти уже выпадают за рамку картинного поля, а движение к цели, или поиск веры, передается практически средствами абстрактной живописи – как бы в трансе разбросанными по холсту длинными мазками сложносоставных темных тонов, в плетении которых хочется увидеть то взмахи ангельских крыл, то далекие зарницы, то какие-нибудь небесные знамения. Сам мастер Павел как бы попытался «разжевать» для нас, зрителей, свой новый почерк и свой, так сказать, пантеистический абстракционизм в своем холсте «Полет Ангела» (2013).

Как это ни удивительно, явное стремление к минимальному рассказу и лапидарное ограничение изобразительности проявляются в особо крупном произведении этой «богоискательской» фазы развития мастера. Имеется в виду внушительных размеров триптих 2013 года «Много званых, мало избранных». Построение этой работы выглядит более каноничным, чем экспериментальные опыты прежних полиптихов такого рода. В центре - Царские врата церковного алтаря, к которому устремлены фигуры и жесты масс людей, судя по всему – недужных и одиноких, ищущих утешения и поддержки. Движение людских масс слева направо, этот порыв «званых», находит разрешение в высшем измерении, в мире «избранных» в левой части триптиха. Там парят в абстрактном пространстве прозрачные, светящиеся фигуры, очевидно, просветленные души спасенных. Дерзость мастера здесь заключается в его наивной откровенности. Он зримо и прямо показал, что человеческие массы призываются во храм все и всегда, и о том сказаны слова «приидите страждущие,» и так далее. Но алтарь с его таинствами – это не гарантия спасения всех и помощи каждому. Алтарь в картине художника – это как фильтр, или то таинственное место, которое помогает немногим дойти до того места, которое в христианстве именуется Царствием Небесным. Богословие всегда с некоторым стеснением касалось этого щекотливого пункта общей теории спасения, и остается удивляться тому факту, что интуиция художника Бабенко подсказала ему изображение храма, как «пропускного пункта» в жизнь вечную. На то он и пропускной пункт, чтобы не всякого пропускать. Эта же дерзкая мысль искушала в свое время режиссера Андрея Тарковского, с его экспериментами в области поисков духовного измерения.

Примерно на этом рубеже, с середины 2010-х годов, происходит в творчестве мастера своего рода подведение итогов – а такая стратегия означает, в его конкретном случае, что происходят и переработки, «рециклизации» прежде найденных и освоенных приемов и средств, но также и совершенно неожиданные «эскапады». Снова и снова зрителю хочется, фигурально выражаясь, протереть глаза и воскликнуть: «А это откуда взялось?» В самом деле, после мощной серии «богоискательских» (то есть притом и богоборческих) визуальных опытов возникает такая шокирующая вещь, как «тусовка», то есть изображение целого сонма упитанных тараканов, кишащих в каком-то нечистом углу. Социальный гротеск в чистом виде! Речь идет, разумеется, не просто о гигиене быта (или пробелах таковой). Речь идет о нас с вами. Извините за откровенность.

Что касается подведения итогов и суммирования достижений в области мировоззренческого натюрморта, то этой задаче посвящены такие вещи, как «Великий русский натюрморт» 2017 года – большая и сложносоставная вещь, которая и по своему предметному составу, и по своей живописи призвана добиться синтеза или хотя бы некоторой общности тех разнонаправленных смыслов (от жизнелюбия до кошмара), которые возникали в подобных постановках в прежние годы. Опыты в области «пантеистической абстракции», то есть создание на холсте сложной, дышащей фактурно-цветовой субстанции, находя выход в таких вещах, как «Ночь» 2020 года.

Как написал Павел Павлович в одном своем послании к автору этой статьи, «облака, деревья, трава – это люди». Иначе говоря, повсюду жизнь, – а ежели так, то и как бы безотчетное движение, летание кисти по поверхности холста – это и есть образ той самой первоматерии, из которой, после отделения света от тьмы, могут быть созданы и облака, и деревья, и прочие существа и сущности мира сего. А когда на них смотрит художник, то они для него – тоже люди. Иногда они бывают похожи на тараканов, иногда на механические игрушки, или на что-нибудь другое. Но мы смотрим на них нашими человечьими глазами, а других глаз у нас нету.

Александр Якимович