Дмитрий Хворостовский бросил пить 10 лет назад
В начале 2002 года я окончательно бросил пить
Моё знакомство с Дмитрием Хворостовским началось с того, что он пришёл на интервью сильно выпившим. А я по дурной ошибке (но словно в отместку за его пьянку), назвал его, первый баритон – тенором! Всё остальное, опубликованное тогда в «Правде» было правдой. Это был первая публикация о человеке, который оказался не нужным своей стране, и его с радостью купила заграница. Рассказ об этом молодом парне назывался «Тоска по Родине». Пусть тебя вечно точит тоска по Родине, написал я тогда, в 90-е годы. Чтобы ты всегда возвращался на нашу землю, хотя бы мысленно!
Я победил. Хворостовский стал знаменит на весь свет. Но Родину он не оставляет. И сегодня, вспоминая времена нашего знакомства в Красноярске, Дмитрий вспоминает предельно откровенно.
Николай Кривомазов, 1987-2011
Д. Хворостовский: счастье, что сумел остановиться
Если говорить о девяностых годах в целом, у меня остались не самые приятные воспоминания о них. Я ведь пьянствовал тогда, пил часто и помногу, поэтому и сегодня вижу завершающее десятилетие прошлого века через пелену винного угара.
Иногда думаю, что русский человек не может иначе, разудалый стиль поведения заложен у него в крови, запрограммирован на генетическом уровне. Но то, что сходит с рук в молодости, когда внутренние ресурсы организма не растрачены, грозит обернуться серьёзными проблемами в зрелые годы. Надо уметь ставить точку. А многие мои коллеги по сцене, в том числе настоящие таланты, не знают меры, продолжают пить, пить, пить. Финал всегда один… Я тоже человек без тормозов, иногда начинал и не мог остановиться, использовал любой повод, чтобы приложиться к стакану. В какой-то момент стала отказывать память, я не всегда контролировал свои поступки. Это был уже тревожный сигнал. До определённого момента дарование позволяло выходить сухим из воды, но так не могло продолжаться вечно. Марк Хилдрю + берёг мое самолюбие и делился не всей информацией, но я чувствовал, что проблемы в работе есть. Понимал, что угроза потери профессии становится абсолютно реальной. Боже, сколько опрометчивых шагов, ошибочных поступков совершил я в то время! Не хочу погружаться в неприятные воспоминания, но, чтобы закрыть тему, скажу, что с тех пор перестал ездить в некоторые места. Не могу переступить через себя, стыдно за то, что натворил там когда-то. Казалось бы, столько лет прошло, надо уже забыть. Я бы и рад, да вот не получается… Счастье, что сумел остановиться, не сгинул. В начале 2002 года окончательно бросил пить. Собственно, с того момента, как встретил Флоранс, моя жизнь изменилась к лучшему. Это она меня спасла, Флоша…
Про любовь
Когда моя бабушка незадолго до смерти впервые увидела Флошу, она сказала: «С небес спустился ангел. Господь послал тебе, Дима, эту женщину, держись за неё, не упусти». Стараюсь... Я познакомился с Флоранс в самом начале 1999 года в Женеве, куда приехал петь Дон-Жуана. Вместе с Марком Хилдрю мы искали в Европе маленький, не слишком приметный театр, где можно было бы обкатать новую для меня роль. Остановились на Женеве. Фло играла одну из любовниц моего героя, я должен был целоваться с ней на сцене. На репетиции честно предупредил: «У меня жена и двое детей». Она отреагировала абсолютно искренне и подкупающе непосредственно: «Ну и что?» В самом деле, ну и что? Теперь мою жену зовут Флоранс и у нас с ней двое детей... Любовь — такая непредсказуемая штука! Повторю: с Флошей моя жизнь радикально изменилась, засияла яркими красками, обрела новый смысл. Мне и думается, и дышится, и поется легко. Всегда искал внутренний баланс, он очень важен для меня, теперь нашёл, и всё встало на свои места. Фло не из тех, кто давит. Она позволяет мне быть самим собой, с большим пиететом относится к тому, что делаю в профессии.
О родителях и учителях
Музыку я всегда очень любил, обладал прекрасной памятью, великолепным слухом и, видимо, неплохим пианистическим аппаратом, но первая учительница почему-то сильно гнобила меня, держала в чёрном теле, а я был мальчиком нежным и трепетным. По сути, она напрочь отбила желание играть. Лишь через несколько лет в педагогическом училище я попал в руки к молодой преподавательнице, которая сказала, что у меня отличные данные для игры на фортепиано. Этого оказалось достаточно, чтобы я начал усиленно заниматься и вскоре победил на местном конкурсе исполнителей, стал его лауреатом. Слова поддержки произвели со мной магическое действие! Впрочем, похвала важна для любого ребенка, а родители не слишком баловали меня этим в детстве. Да и сейчас скупятся, редко хвалят. Не говорю, хорошо это или плохо — они выбрали такой стиль общения. В нашей семье не принято говорить высокопарных и громких слов, но я прекрасно знаю, что родители всегда были и остаются моими верными союзниками и единомышленниками.
Когда они познакомились, мама училась в медицинском институте Красноярска, а папа там же, но в технологическом. Первая их встреча случилась на каком-то межвузовском вечере, где отец играл на рояле, а мама пела. Тогда это было модно. Думаю, родители надеялись, что любовь к музыке достанется мне по наследству, но я родился семимесячным, поначалу у меня не смыкались пальчики. Особенно негибким оказался большой. Впервые увидев его, папа заплакал… Должно быть, решил, что я никогда не смогу играть на фортепиано. Но мама продолжала делать разрабатывающий суставы массаж, ставила какие-то сложные компрессы и в итоге победила, добилась своего: подвижность кистей и пальцев вернулась. Про таких, как я, американцы говорят: сэвайвер — выкарабкивающийся, цепляющийся за жизнь…
Зато в юности родители хлебнули со мной прилично. Из пай-мальчика годам к пятнадцати я превратился в своенравного и упрямого подростка. Пару лет пел в рок-группе, даже недолго подрабатывал в ресторане, чем приводил в ужас отца, тщетно взывавшего к моему разуму и чувствам. В итоге я заявил родителям, что устал от их опеки и уезжаю на БАМ. Тогда папа взял меня за руку и отвёл на дирижерско-хоровое отделение Красноярского педучилища, куда брали, извините, всех, кто в штанах. Там исторически было мало мальчиков… Раз поступил, надо учиться. На занятиях мы часто и подолгу занимались вокалом, каждый день по два-три часа пели в хоре, и буквально через несколько месяцев я заболел классическим пением. На протяжении следующего года эпизодически ещё играл с какими-то рок-группами, но потом окончательно завязал, переключившись на серьёзную музыку. За короткое время мой голос сказочно раскрылся и вырос. Без тени кокетства могу сказать, что во многих житейских ситуациях по-прежнему ощущаю себя смущённым провинциалом. Но только не на сцене. Там я Бог и король. Почувствовал это рано, ещё когда маленьким мальчиком пел для бабушкиных гостей, а они заворожённо слушали. Помню, как переживали абитуриенты, поступавшие вместе со мной в Красноярский институт искусств. Они волновались, суетились, а я мысленно рисовал образы, которые собирался создать перед приемной комиссией. Уже тогда я пел Онегина, графа ди Луна, Елецкого, что выглядело неслыханной наглостью. У нас дома была прекрасная коллекция пластинок с записями лучших оперных певцов мира, собранная отцом. Я слушал великолепных исполнителей и впитывал их голоса, как губка. Своим рождением на свет я обязан маме, а творческой судьбой — папе. Он беззаветно любит музыку, прекрасно разбирается в ней, отлично играет на рояле, великолепно поет, хотя и не стал профессионалом. То, что мне удалось реализовать себя на сцене, в какой-то мере осуществление его мечты. В детстве я подражал отцу, хотел быть на него похожим. Мы даже пишем одинаково. У мамы идеальный почерк, очень красивый, правильный, но — другой. А мой от папиного почти не отличить. И голоса наши по телефону многие знакомые до сих пор часто путают…
Спасибо первому секретарю Красноярского крайкома партии Олегу Шенину
В Красноярске мы жили весьма скромно. Вы же помните, сколько зарабатывали советские врач и инженер. Среднестатистические 120—140 рублей в месяц. На такую сумму особенно не разгуляешься. Из аппаратуры у нас был простенький проигрыватель «Аккорд», но, что характерно, чувство обделённости или ущербности у меня не возникало. Ведь тогда многие имели схожий достаток. В училище я стал получать стипендию и почти все деньги тратил на грампластинки. На втором курсе института уже пел на сцене краевого театра оперы и балета. Первая моя партия — Марулло в «Риголетто». Студентов младших курсов редко приглашали в труппу, я был взят в виде исключения. Чувствовал, что готов к серьезной работе, рвался в бой, чем нарушал привычный порядок вещей. Ведь в советском репертуарном театре существовала чёткая, отработанная за долгие годы система распределения ролей. Самые сладкие и лакомые куски доставались партайгеноссе и его ближайшему окружению. Молодым на сцене традиционно отводилась участь «моржей» с репликами из серии «Кушать подано»… Но я не хотел становиться в конец длинной очереди и терпеливо ждать, пока придет мой час! За пять лет спел в Красноярске практически все ведущие роли для баритона. В труппе любили меня и баловали, чем, не скрою, иногда пользовался…
Кроме работы в театре, я подрядился петь под рояль в книжном магазине общества «Знание», где проводил литературно-музыкальные вечера профессор университета Лозинский, любивший оперу и хорошо разбиравшийся в ней. Очень интересный человек и прекрасный рассказчик! Евгений Андреевич много раз бывал у нас дома. Именно Лозинский принёс мне полуслепую копию булгаковского «Мастера и Маргариты», нелегально отпечатанного на пишущей машинке. Кстати, и в книжном в качестве гонорара за выступления мне бесплатно или с солидной скидкой давали дефицитную тогда литературу. Еще я пел в Красноярской филармонии. Там меня тоже опекали, холили и лелеяли. После победы в 1988 году на международном конкурсе вокалистов в Тулузе краевые власти без очереди предоставили мне квартиру в центре, по соседству с филармонией. Распоряжение о выделении жилплощади подписал лично первый секретарь крайкома КПСС товарищ Шенин. Родители и сейчас живут в той квартире. Раньше у них была скромная кооперативная «двушка», которую они смогли купить лет через десять после женитьбы…
Ехал только за победой
В 87-м году я поехал в Баку - ехал за победой, абсолютно не сомневался в успехе. Говорю же: я был наглым, гордым и самоуверенным молодым человеком. Собирался забросать всех шапками. Сибирскими. Наверное, стоило вести себя скромнее, но я верил в свои силы. Всё-таки за моими плечами были уже три сезона в оперном театре. Впрочем, действительность была не столь линейна, как казалось со стороны. На конкурсе бурлили подводные течения, различные кланы двигали вперед собственных фаворитов, и лишь я не знал в жюри ни единого человека. Может, оно и к лучшему. Меньше нервничал, спокойнее спал. Не будучи посвященным в закулисную борьбу, я решал исключительно творческие вопросы. Программа конкурса была сложнейшая, в нём принимало участие огромное количество молодых певцов, но я справился с поставленной задачей, получил первую премию.
К Тулузе еще крепче проникся чемпионским духом. Во Францию из Москвы полетели не только конкурсанты, но и две сотрудницы Комитета государственной безопасности, официально числившиеся представительницами Госконцерта. Одна из них владела французским языком и помогала мне ставить произношение, а вторая… Вторая была начальницей первой. Помню, когда наша мощная компания заехала в гостиницу и все тут же дружно включили кипятильники, принявшись готовить по номерам обед, разводить суп из пакетиков, свет моментально вырубился. Электрические пробки в отеле не были рассчитаны на подскочившее напряжение. Почему-то именно я отправился чинить поломку. Справился…
Забавный эпизод приключился на награждении. На сцене мне торжественно вручили красивую вазу и конверт с денежной премией. Я стоял в лучах прожекторов и наслаждался моментом славы. Вдруг услышал громкий шёпот из-за кулис: «Хворостовский! Не стой! Сюда иди! Деньги неси!» Команды подавала старшая из представительниц Госконцерта. Она сильно переживала, чтобы я не сбежал с гонораром, не поделившись полученным с партией и правительством. Какое ей было дело до триумфа этого сибирского валенка, открывшего рот от счастья? Человек находился при исполнении и желал срочно выполнить поставленную Родиной задачу! Конечно, никуда я не делся, безропотно отдал половину премии, а на оставшиеся двадцать тысяч франков (если не ошибаюсь, это около трех тысяч долларов, астрономическая сумма для меня по тем временам!) накупил на рынке Тулузы гору шмоток и подарков родным.
После Франции был телеконкурс ВВС «Певец мира» в Кардиффе. Сказать по правде, я не хотел туда ехать, склонялся в пользу Барселоны, где призовой фонд для лауреатов был повыше. Вел себя как классический легионер, выбирал, где больше платят. Да и название столицы Каталонии звучало для моего уха более музыкально. Признаться, слабо представлял, где этот Кардифф находится. Но тут в дело вмешалась Ирина Архипова, заприметившая меня еще на конкурсе Глинки. Тогда она зааплодировала после моего выступления в первом же туре, что, в общем-то, было не принято у членов жюри. Я почувствовал поддержку Ирины Константиновны, и моя гиперуверенность только увеличилась... Словом, Архипова благоволила ко мне с Баку, по сути, вела, опекала. Она была для нас, молодых российских певцов, непререкаемым авторитетом и примером для подражания. Мы ее обожали! Ирина Константиновна пела совершенно потрясающе, по ней, как по Паваротти, можно было учиться, словно по книжке или конспекту. Перед Кардиффом она мне сказала: «Дима, надо! Это телевизионный конкурс, ВВС покажет его в прямом эфире по всему миру. Ты комплексный певец, никого другого от России отправить туда не могу. Даже не раздумывай». Я взял под козырек и поехал. В том году в конкурсе участвовал Брин Терфель, ныне оперная звезда первой величины. Но он младше меня на пару-тройку лет, а в молодости это дистанция. Брин решил петь на конкурсе Вагнера и смотрелся совсем уж зелёным юнцом, я же остановился на любимом Чайковском и Верди… Конечно, поддержка у Терфеля была фантастическая, публика с ума сходила, стоило ему появиться на сцене. Он ведь валлиец, местный, а у малых народов самолюбие гипертрофированно, это хорошо известно. К счастью, окончательное решение зависело не от зрителей, а от жюри… Наверное, в мою пользу сработало и то, что я хорошо выглядел в кадре, внешне выигрывал на фоне пухлого Брина, обликом более напоминавшего регбиста, а не оперного певца.
На Западе меня увидели таким и запомнили. Буквально через день после победы в Кардиффе я поехал в Лондон и через сутки уже пел на прослушиваниях, не очень понимая, кто сидит передо мной, что может произойти в дальнейшем. Я был молодым и неопытным щенком, не знал, что можно делать, а чего не стоит, не представлял, как вести себя и правильно строить карьеру… Помню, дал большое интервью престижному журналу Opera, встретился для подписания контракта с директором Philips Classics. И всё понеслось со скоростью экспресса. Меня взяли совсем тёпленьким…
Почему уехал из России
Послушайте, у меня не было ничего, а тут предложили реальные деньги! Ну что, по-вашему, я имел в Красноярском оперном театре? Сто пятьдесят рублей зарплаты плюс продуктовый набор к празднику. Всё! О чем рассуждать? На Западе за каждую запись мне платили пусть небольшую, но сумму в конвертируемой валюте. И, кстати, не требовали отдать половину в государственную казну.
В самом начале 90-х я обзавелся собственной жилплощадью в Москве, где продолжал регулярно давать концерты. Квартиру в доме рядом с Театром Российской армии мне помогали получить многие люди — от Ирины Архиповой до тогдашнего зампреда Моссовета Сергея Станкевича и президента Бориса Ельцина, ещё в 1991 году вручавшего мне Госпремию. Но постепенно я стал всё больше времени проводить на Западе, пел в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Милане, а Россия служила, по сути, местом, куда приезжал, чтобы повидаться с женой и детьми. В результате в 94-м мы все вместе перебрались в Лондон.
«Дежавю» с Крутым
Если говорить до конца откровенно, я должен думать, чем буду заниматься, когда перестану петь на оперных подмостках. Можно гнать от себя подобные мысли, закрывать глаза, но жизнь всё равно заставит считаться с реальностью. Голос ведь не бесконечен. Связки — такая же мышца, как и другие, с годами она теряет гибкость, эластичность... Совсем уходить со сцены не собираюсь, надеюсь пропеть до последних дней жизни, хотя бы ещё лет двадцать, но позаботиться о расширении творческой палитры нужно уже сейчас. Новые жанры, которые пробую, — это своеобразный бросок в будущее. Я сам предложил сотрудничество Крутому. Можно сказать, даже настаивал, чтобы мы попробовали что-нибудь сделать вместе. (Хотя Элтону Джону отказал, когда уважаемый сэр обратился к Дмитрию). Элтон Джон сказал, мол, звоните при случае. Это прозвучало двусмысленно и неопределённо. Честно говоря, привык, что звонят мне. Но, допустим, даже сделал бы первый шаг — и что дальше? Спрашивать о погоде и самочувствии? Или просить о чём-то? Есть в этом какая-то неловкость. По крайней мере, я так ощущаю. С Игорем всё получилось легко и естественно. Мы познакомились в Майами, куда я с Флошей и детьми регулярно приезжаю на отдых и где у Крутого дом.
Мы несколько раз, что называется, нос к носу столкнулись в каких-то приморских ресторанах, пообщались и поняли, что нашли друг друга. Да, Игорь — представитель иного, малознакомого мне мира, человек необычный и сложный. Но кто из нас прост, если разобраться? Приходится считаться, что все люди разные, но я рад, что Крутой появился в моей жизни. Вне зависимости от совместного проекта. Было любопытно соприкоснуться с попсой, понаблюдать за нравами этой ярмарки тщеславия. Даже публика на концерты приходила совсем иная. У меня все-таки другая аудитория, пафосных и гламурных особ обычно вижу с большого расстояния, а тут они сидели в партере, в шаговой доступности. Забавно было посмотреть. Главное — глубоко не погружаться. Впрочем, подобное мне и в голову не приходило. Зачем? Это чужое, не моё. Я ведь воспитывался совсем иначе. В списке добродетелей папа с мамой на первое место ставили скромность, учили не досаждать окружающим своим присутствием. Сами всегда так жили, вели себя до неприличия тихо и неприметно и от меня требовали того же. В детстве жизнь крепко меня побила, и в какой-то момент я закрылся, спрятался в ракушку и выбираюсь из неё крайне неохотно. С одной стороны, отстраненно глядя на ситуацию, отдаю отчёт, что представляю собой на оперной сцене, искусственным уничижением не занимаюсь, с другой — помню слова Фаины Раневской, сказавшей, что талант, как бородавка: может выскочить на любом месте. С самокритикой у меня полный порядок, поверьте... Помню, как-то прочел стихотворение, на которое сильно тогда обиделся. Дословно уже не процитирую, но общий смысл такой: ангел, пролетая в небе, отправил божий дар на землю, но тот угодил на сибирский пенек. Так на свет появился Хворостовский. Не отношусь к себе подобным образом, хотя часть правды в этих словах есть. Долго считал чуть ли не святой обязанностью бесплатно петь в России, дал множество благотворительных концертов, но с конца 90-х отказался от этой практики. В стране появилось достаточно богатых людей, пусть раскошелятся за удовольствие! Думаю, это справедливо. Конечно, у продюсера задача простая: снять максимальный барыш, сделать кассу на имени. Да, залы, как и раньше, полны, но я отдаю себе отчёт, что прежнюю публику потерял, ту, что ходила на мои концерты лет двадцать назад. Ей не по карману билеты по нынешним ценам. Тем не менее, я не забыл старых поклонников. Некоторые ведь шли не музыку слушать или пением наслаждаться, а искали избавления. Словно на службе в храме...
Конечно, характер у меня не сахар
Не умею просить прощения, практически никогда не признаю ошибки. Оправдываю себя тем, что такова защитная реакция организма. Думаю, все настоящие артисты — люди без кожи. Всякий раз страшно переживаю перед выходом на сцену. По молодости был нагл и самоуверен, а теперь без конца рефлексирую. По обыкновению, сильнее всего достается самым близким, тем, кто постоянно рядом. Они не ходят, а летают. Знают: лучше не мешать и под горячую руку не попадаться. Что делать? Такая судьба! Ставки очень велики: чем выше поднимаешься в гору, тем труднее дается каждый последующий шаг, возрастает риск посыпаться вниз, к самому подножию. Парадокс в том, что покоряешь очередную высоту и думаешь, будто оседлал вершину мира, а потом смотришь по сторонам и видишь: соседняя горка, оказывается, повыше и до неё ещё шагать и шагать... С одной стороны, здорово, что предела совершенству нет, с другой — постоянные волнения, тесты на профессиональную состоятельность и мастерство выматывают. Это сказывается и на физическом состоянии. Начинается недомогание, разные болячки вылезают. Чувствуешь вялость, апатию, обозлённость, раздражение. Всё от нервов!
Круг общения в Англии весьма ограничен, по крайней мере, русских в этом списке немного
Никого сознательно от себя не отталкиваю, но так вот сложилось. Диаспора обычно кучкуется вокруг каких-то клубов, храмов, а я в церковь не хожу, в Бога не верю, хотя и могу перекреститься перед выходом на сцену... Словом, отрезал от себя русскую тусовку в Лондоне на корню и не испытываю из-за этого проблем или угрызений совести... Конечно, с кем-то давно поддерживаю контакты, но их имена вряд ли вам много скажут. Из людей известных, с которыми познакомился на Западе, могу упомянуть Славу Фетисова. Знаю его с 90-х годов прошлого века по Нью-Йорку. Он тренировал «Нью-Джерси Дэвилз», а я часто пел в «Метрополитен», по несколько месяцев в году. В ту пору многие наши соотечественники встречались в «Русском самоваре». Было время, и я регулярно захаживал в этот ресторан, едва ли не каждый вечер. Там собиралась элита русского общества, жившего в Нью-Йорке, — Иосиф Бродский, Михаил Барышников, Эрнст Неизвестный... Знаменитости, прилетавшие в Штаты из России, тоже шли в «Самовар», это стало частью обязательной программы, традицией. Там я впервые увидел Михаила Жванецкого, Никиту Михалкова, туда же, в «Самовар», приводил американских друзей, чтобы они посмотрели, как по-настоящему гуляют русские. Именно в этом ресторане нередко проходили мои вечеринки после успешных спектаклей, там мне случалось засиживаться до трёх-четырёх часов ночи и дурным голосом орать под рояль всякие блатные песенки типа «Раз пошли на дело я и Рабинович...» В последние годы бываю в «Самоваре» реже и реже, не скажу, будто обхожу его стороной, но я уже рассказывал, что с момента знакомства с Фло веду иной образ жизни, и в этом ресторане мне теперь вроде бы как нечего делать... Тем не менее, для многих русскоязычных обитателей Нью-Йорка он по-прежнему остаётся культовым местом, которое перестало восприниматься как банальная точка общепита или даже гастрономический объект, превратившись скорее в творческий клуб. В этом безусловная заслуга Романа Каплана, бессменного совладельца ресторана, купленного и открытого, как известно, на часть Нобелевской премии Иосифа Бродского. Каплан удивительным образом сплачивает вокруг себя публику, является душой любой компании. Надо бы мне при случае заглянуть в «Самовар», знаю, Рома ждёт, обижается, что не захожу. Вот с кем вам стоило бы побеседовать! Каплан знает массу невероятных историй, он прекрасный рассказчик. Правда, захочет ли раскрывать чужие тайны...
(+) В Кардиффе после первого тура к Хворостовскому обратился Марк Хилдрю и предложил сотрудничество. Опять-таки благодаря Архиповой. Ирина Константиновна лично знала Марка и вполне ему доверяла. С тех пор Дмитрий и его импресарио вместе. Марк – ровесник Хворостовского, он работал с Максимом Венгеровым, Паатой Бурчуладзе, Марией Гулегиной, другими известными музыкантами и певцами.
Использованы разговоры с Хворостовским в журнале «Итоги»