Писатель Георгий Василюк

Георгий Василюк готовил собрание своих произведения к публикации, но, к сожалению, они пропали вместе с ноутбуком, и Гоша не успел завершить большую работу. По этой причине есть пробелы в повестях и романах, которые нам, однокурсникам, пока удалось собрать по старым газетным номерам. Дальше расскажем как. 

Георгий Георгиевич Василюк родился 5 марта 1952 года в Североуральске Свердловской области. Умер 24 февраля 2016 года.

Долгое время жил и учился в г. Байкальске Иркутской области. Перед поступлением в Иркутский госуниверситет служил в армии.

По распределению стал корреспондентом в отделе экономики и промышленности областной газеты «Забайкальский рабочий». Позже назначен начальником отдела и работал только в этом издании, так как был ему очень предан. Любил свое дело и свою редакцию. Был талантливым и известным в регионе журналистом, его аналитические статьи на экономические темы были актуальными и имели большой общественный резонанс. Его знали и уважали многие руководители промышленных предприятий.

Георгий очень интересно и увлекательно вел факультативные занятия по журналистике в  Читинском педагогическом институте. Некоторые студенты, став хорошими журналистами, до сих пор помнят его лекции и благодарны ему за практические и полезные советы в профессии.

А еще он постоянно и много писал для души. В основном фантастические рассказы и повести. Отрывки некоторых из них публиковались в читинских изданиях.

Предисловие-послесловие

Наталья Потапова (в девичестве Логинова), выпускница-1977 ИГУ, Иркутская область

… У художественного произведения есть свои предыстория, история выхода в свет, а также своя отдельная биография при жизни автора и после его смерти. Так вышло, что у «Переходного мира», «Заржавленного рыцаря» и «Окна в стене» – фантастических вещей, написанных Георгием Василюком, читинским журналистом, нашим однокурсником, выпусником-1977 отделения журналистики филологического факультета Иркутского госуниверситета, – ничего бы этого не было, если бы не друг Георгия, его однокурсник Василий Иванченко, редактор «Ширинского вестника», районной газеты Хакасии. Именно он, съездив в 1989 году в Читу и, разыскав Гошу, забрал машинописные листки с его повестями и напечатал их в течение 1992-1996 годов в своей районке. Десятки газетных полос форматом А-3, десятки тысяч газетных строк – таков объем литературного наследия нашего покойного однокурсника.

  Дети нецифрового времени, мы с Василием пытались своими несовершенными способами восстановить наследие однокурсника-журналиста-писателя: Вася фотографировал страницы своей газеты с напечатанными произведениями, переправлял мне в «Одноклассники», я отправляла их однокурснице на перепечатку. Но работа не была закончена, поскольку тексты были смазанными, да и не все газетные экземпляры «дожили» до наших дней – кто работал в районных газетах, тот знает, что хранение подшивок в редакциях в основном из рук вон плохое: приходят некоторые читатели, просят почитать в газетке про дорогого человека, в итоге после их ухода либо обнаруживаешь вырезанную в полосе дырку, либо недосчитываешься номера. Так вышло, что подшивки газеты «Ширинский вестник» за 90-е годы сохранились, говоря языком бюрократов, не в полном объеме.

  И вот только в конце 2017 года мы с Васей догадались о том, о чем надо было с самого начала позаботиться: надо обращаться в Книжную палату: именно туда все районки нашей Родины отправляли так называемые «обязательные экземпляры» КАЖДОГО газетного номера…

…Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Пришел 2020 год, который унес жизнь Василия Иванченко.

  Потом был ковид, потом началась СВО на Украине. Без катаклизмов мы, русские, не живем. Они нас бодрят и закаляют. Дальше оттягивать реставрацию сохраненного в Хакасии творчества Гоши было нельзя, и я обратилась к однокурснице Людмиле Кривомазовой-Меркушевой (она у меня в друзьях в «ОК») с просьбой найти нужные электронные версии номеров «Ширинского вестника» в «Российской библиотеке» (так теперь называется наше главное газетохранилище страны).

И Люда буквально за считанные дни оформила искомую заявку в Российскую библиотеку, и вот тридцать номеров передо мной. Слава интернету, однокурсникам слава! Затем я обратилась в Национальную библиотеку им. Н.Г. Доможакова республики Хакасия в городе Абакан. И там тоже откликнулись специалисты И.В. Михайленко, зав. сектором МБА и ЭДД, и Е.Л. Кривоносова, зав сектором оцифровки.

… И еще несколько личных впечатлений. Добродушный Гошин юмор, великолепный русский язык, не испорченный интернетом и бюрократией, превосходные диалоги, которые сейчас вряд ли от кого услышишь, про сюжет уже и не говорю: держит читателя в напряжении: а что же будет дальше? Поскольку перепечатывать в «ворде» пришлось со скан-копий газетных страниц, я заметила, что мой более прямолинейно-однолинейный, чем у автора, язык (а может, более обыденное мышление) постоянно меня подводит - не получалось сразу передать на мониторе тонкие нюансы василюковской стилистики: вот я перепечатываю строку… Вроде все верно. Но сверяюсь с оригиналом и вижу: то тут, то там пропущено по словечку, то тут недопоняла – то там недоглядела. Вроде бы проза, не стихи, где диктат рифм и ритма, а вот поди ж ты…

  Горжусь своим однокурсником. Кстати, в одном из писем домой весной 1975 года я так описывала впечатления от разбора преподавателем курса «Рецензия» Н.П. Антипьевым наших студенческих рецензий по повести Распутина «Последний срок»:

«18 апреля. Я сегодня впервые ощутила прикосновение к таланту! Мы привыкли: «Вот Гоша умница», «Гоша, выручи на семинаре», «Гоша – отличник»… А Гоша – талант, очень широко и глубоко видящий и выражающий. Как сказал Антипьев: «Я испытал сегодня не только эстетическое, но и интеллектуальное наслаждение от прочтения рецензии Василюка. Она называлась «Без ответа»» (Н.П. Антипьев – преподаватель спецкурса «Рецензия» на отделении журналистики филфака ИГУ в 70-х годах).

  Вышенаписанное – мое первое впечатление от «Переходного мира», повести, писанной и переписанной Гошей в течение многих лет.

  Еще в студенчестве он где мог, рисовал лягушек со знаменем, на котором была аббревиатура «ВРСПЛ»:

  При всем драматизме сюжета «Переходный мир» – произведение очень солнечное, оптимистичное, автор, нет-нет, да и дает понять своим читателям, мол, все трудности преодолимы. Жаль, не удалось найти третью главу «Переходного мира» под названием «Памятник медсестре». Но рукописи не горят и не исчезают, верно?.. Будем надеяться, что и третья глава, пусть из разрозненных номеров, найдется…

* Главные персонажи «Зеркала в стене» – сверхсущества под фамилией Степановы. До конца повести читатель так и пребывает в неведении, кто же они: земляне из будущего, инопланетяне или, как сказано в повести… А вот и не буду раскрывать интригу автора! Отлично выписаны главы-монологи героев, главных и второстепенных, – то это исповедь школьника, то журналиста, то взяточника, то склочницы… Причем сатирические главы просто бесподобны, читаешь и думаешь с горечью, как много таких реальных «сущностей» было, есть и, скорей всего, будет в нашей стране. И все же повесть не о том. Она – о способности пожертвовать собой… Нет, даже не так. Когда дочитываешь последние строки, то понимаешь, что эта повесть – о готовности к самопожертвованию.

  А вот у «Заржавленного рыцаря» совсем другой колорит, другая атмосфера. Здесь герой-космонавт, преданный космобюрократами, уходит из жизни абсолютно брутально: уничтожив и убийц любимой женщины, и себя… И еще такое наблюдение: хотя космонавты в «Заржавленном рыцаре» носят американские имена, сквозь иностранный флер в той повести просвечивают русские удаль, находчивость, отсутствие расчетливости и, наоборот, наличие совестливости, умение выйти из трудного положения, даже если враги тебя загнали в пятый угол… То есть все наши национальные черты характера присутствуют в героях Большой Галактики,

  Надо отдать должное искусству того, кто верстал публикации, я даже думаю, что Василий Иванченко проконтролировал не только рисованные заголовки, но и верстку повестей: представьте легкую, из шести колонок, газетную полосу с «Переходным миром» или «Зеркалом в окне» и тяжелую, трехколонную (так и хочется написать «поступь») страницу «Заржавленного рыцаря». Добравшись до конца этой потрясшей меня повести, я уткнулась взглядом в годы ее создания: 1990-1991.

…Как говорится, комментарии излишни.

  Про четвертое произведение Г. Василюка с ну просто суперназванием «Незаконная дочь богов», фрагменты которого присланы вдовой Георгия Ириной Василюк, можно сказать одно: оно не сохранилось до наших дней. Есть начало и есть конец. Середина произведения отсутствует. Можно гадать, какой бы стала повесть, дойдя до сегодняшнего дня целиком…

  Итак, прочитайте, дорогие однокурсники и не-однокурсники то, что написано нашим талантливым товарищем, оцените созданные им миры и, если они заставят вас взглянуть по-иному на себя и на окружающих, цель писателя будет достигнута.

Постскриптум. Кстати, 10 июня 2020 года у председателя Забайкальского отделения Союза журналистов России А. Потяева коллеги брали интервью. И он, между прочим, сказал: «Я вступил в Союз журналистов СССР в 1987 году. Рекомендации мне дали матерые «забрабовцы» (от названия областной газеты «Забайкальский рабочий») – Георгий Василюк и Владимир Кибирев». Так что не исключено, что найдется когда-нибудь энтузиаст, который изучит подборку Гошиных статей, репортажей и очерков в «Забайкальском рабочем» 70-80-х годов и ознакомит с ними онлайн-читателей…

Переходный мир Отрывок из повести Часть первая Кордон кота Рыжего

(Номер не указан)

«А там за кордоном идут эскадроны»…

Из песни

  С бобровских болот натягивало сырость. Человек в легком светло-коричневом плаще уже сотый раз мерил шагами маленькую вытоптанную площадку, поправляя шарф и вглядываясь в теряющийся в лучах прожектора лес. Комары звенели невыносимо, но кусали почему-то мало, наверное, насытились. Листочки берез сбрасывали тяжелые дождевые капли и масляно блестели. До рассвета оставалось немного.

 Пограничник, повернув дуло автомата к лицу, внимательно рассматривал фаску на пламегасителе. Щелчком убрав росинку, он перебросил автомат на положенное место.

– Курить есть?

Человек вытащил почти пустую помятую пачку «Стюардессы». Пограничник достал сигарету, постоял, дожидаясь спичек, но, не дождавшись, полез за своими.

– Гиблые места, парень, тоска…

– Почему?

Пограничник не ответил, затянулся сигаретой и отошел.

Человеку стало совсем грустно, и он повторил вопрос.

– Тоска и страшно…

– Автономцы?

Солдат внимательно посмотрел на человека и снова промолчал.

  Человека звали… Впрочем, неважно, как его звали. Допустим, Роман. Что привело его сюда – жажда справедливости, честолюбие или просто любопытство – он и сам, наверное, не мог сказать. Ему очень не советовали сюда ехать… За кустами мелькнул фонарик.

Пограничник вскинул автомат и крикнул:

– Стой, кто идет.

– Ладно, не ори, не проверка, всех духов перебудишь.

Кусты раздвинулись, и на площадку выскочила овчарка, а следом за ней появился закутавшийся в плащ-палатку офицер. Роман узнал его, это был начальник заставы. Собака обнюхала Романа, весело завертелась по площадке, но вдруг остановилась, как вкопанная. Потом подбежала к пограничнику и жалобно заскулила.

– Начинается проклятое место. Найда, Найда, милочка…

– Что стоите, сержант, как столб? Докладывайте!

– Товарищ капитан, за время моего дежурства происшествий на вверенном мне участке…

– Ясно. Отдыхай, сержант. Найду тоже можешь забрать. А вы еще здесь?

– Как видите.

Капитан поправил плащ-палатку и тоже посмотрел в сторону леса, перечеркнутого нитками колючей проволоки.

– Ждите, пока пропустят. Угораздило же вас переходить границу на этом участке…

– Вы же знаете, почему.

– Да, конечно. Вам нужен именно этот полоумный кот. Все это зверье –- недоноски, ну, а он – в особенности.

Зря вы так.

– Ну-ну, а скажите, вы – писатель?

– Журналист.

– Журналист… Эй, сержант. Ты там бутылку в часть не прихватил?

– Никак нет. Да как можно, товарищ капитан… Я устав знаю, не первый год службы.

– Я тоже знаю устав. И кота Рыжего тоже. Познакомился с ним раньше тебя. Запомни, сержант, все наши ссылки на особые условия теперь не проходят. С белочкой и «Амсой» надо кончать. Приказ зачитывали?

– Так точно, товарищ капитан, зачитывали.

– Ну, свободен, сейчас подойдет смена.

Капитан повернулся к Роману.

– В наших войсках строго.

– Сейчас везде строго.

Капитан усмехнулся:

– На Переходный мир это пока не распространяется. Это вам не то что с людьми – приказ и не рассуждать.

Капитан почему-то разозлился.

– Вы, кажется, здесь неделю? Тогда мало что поняли. Кстати, когда пойдете, не сходите с тропинки. Ни в коем случае. Запомнили?

– Да, конечно.

– Послушайте, а зачем вам все это?

Роман молчал. Гасли чужие, неземные звезды. Со стороны колоссальной, неизвестно где берущей начало и куда впадающей реки наплывал туман. Это напоминало Роману кадры прекрасного фильма, который он когда-то видел и знал, что больше не увидит никогда. Но кадры оживали, и кино превращалось в реальность.

– … Зачем вам все это? Я понимаю: мать и все такое. Ну, поклонитесь вы ее могиле, дальше-то что? Вы повесть о ней собрались писать или, как там у вас, очерк?

Роман очнулся. Страшно захотелось курить. Но в пачке уже не осталось ни одной сигареты. Он выругал себя мысленно за свое извечное разгильдяйство, но попросить закурить у пограничника почему-то не решался.

– Со мной по этому поводу много говорили.

– Видимо, недостаточно. Ну, ладно, меня это не касается. Вот только никак не возьму в толк: мало вам что ли войны той сорокалетней давности? Искали бы там неизвестных героев, писали бы о них книги. Войну выиграли. А о выигранной войне всегда удобно писать: и публикуют хорошо, и платят прилично. Зачем вы ворошите нашу, о которой ничего не знаете и которую никогда не поймете?

– Наверно, затем, что о ней писать неудобно. Хотя, насколько я знаю, вы свою войну тоже не проиграли.

– Да. В военном смысле. Вы вино пьете?

– Нет. Теперь нет.

– Ясно. Он, кстати, тоже. Почти. Его другое интересует… А вообще-то, отправлялись бы вы лучше домой и не лезли в это дело. Добром не кончится, поверьте.

– Мне что-либо угрожает?

– Как бы вам это объяснить. Вам уже приходилось встречаться с разумными животными? Близко нет? То-то и оно. Но дело, разумеется, не только в них…

Роман все-таки решил попросить закурить. Капитан подал нераспечатанную пачку и небольшой пузырек.

– Что это?

– Не бойтесь. Всего лишь валерьяновые капли. Потом поймете зачем. Только не болтайте, когда вернетесь, что это я их вам дал. Если вернетесь…

Роману стало не по себе. «Еще можно отступить. Через несколько минут будет поздно», – вот что хотел сказать ему капитан. Но отступать было нельзя.

– Разве употребление валерьяновки в погранвойсках тоже запрещено?

– Нет. Но нам она ни к чему. Тут нужны транквилизаторы посильнее.

Капитан снова посмотрел в сторону леса.

– Ага. Наконец-то. Он подал знак. Идите.

Роман, тоже внимательно смотревший в ту же сторону, не заметил никакого знака. Наползающий туман окончательно накрыл лес. Он подошел к колючей проволоке, перегораживающей тропинку, и в недоумении остановился. Прохода не было.

– Да иди же быстрей!

Скользкая глиняная тропинка прорезала луг. На лугу, склонив большие наивные головки, цвели ромашки. «Совсем, как на Байкале, на Южном Байкале. Там очень много таких ромашек. А если и этот луг оттуда? Почему нельзя сходить с тропинки? Может, здесь минные поля? Хотя они уже давно не воюют. Господи, Байкал, минные поля, лезет в голову всякая чушь».

Где-то сзади раздался отдаленный собачий вой. Туман накатывал волнами. Что-то зачернело впереди.

«Пушка. Здесь, наверно, их пост».

Он ускорил шаги, но тут же понял, что ошибся. Пушка была разбита, причем очень давно. Она уже почти по колеса вросла в землю, а высокая трава наполовину скрывала ее. Однако стоило ему отойти, как он услышал скрип проржавленного железа. Роман повернул голову. Пушка медленно, сама начала разворачиваться… По спине забегали мурашки. Он заставил себя отвернуться, шагнул вперед и тут же застыл на месте: прямо перед ним в тумане горели два красных неподвижных огонька. На заросшем травой старом бруствере сидел тот, к кому он шел.

(Продолжение. Начало в №95 «Ширинского вестника»)

– Вы кот Рыжий?

Кот был размером со среднего тигра, но не полосатый.

– Да, я – кот Рыжий. Мне говорили о тебе. Ты очень любишь кошек и держишь их дома.

Голос у него был на удивление тонкий с характерным подвыванием, но говорил он вполне по-человечески. Впрочем, Романа удивила не эта сказочная ситуация, к ней он был готов, а то, что сказал Рыжий. Ведь он терпеть не мог кошек и никогда не держал их дома.

– Что это она, – Роман показал в сторону пушки, стараясь придать голосу бодрости, но получилось неважно. – Неужели действует?

– Она действовала лет пятнадцать назад. И, говорят, неплохо. Теперь ей осталось только вспоминать… Пошли.

  В маленькой, с низким потолком комнатке было душно м полутемно. Рыжий никаких осветительных приборов не держал, они ему были, очевидно, ни к чему. Роман, с трудом привыкавший к темноте, к запаху кошки и валерьяновых капель, рассматривал жилище Рыжего. К счастью, отблески от маленькой железной печки давали какойто-то свет. Половину комнаты занимал широкий топчан, заваленный шкурами, полушубками, цветными цыганскими одеялами и прочим тряпьем. Рядом, прямо в земляной пол, был вкопан стол, скрипучий и расшатанный, на который поверх обгрызенных костей и рыбьих голов был брошен автомат. Еще один, но другого образца, висел на вбитом в стену гвозде. Очевидно, Рыжий считал убирать комнату перед приходом гостя предрассудком. Хотя рассуждать о том, что он действительно считает, было бессмысленно.

  Рыжий выпростал жуткую когтистую лапу, выдвинул и снова спрятал длиннющие кости, смел со стола мусор, убрал автомат. Потом пошарив по лежанке, извлек откуда-то из-под ободранного полушубка полуторалитровую бутыль и поставил ее на стол. При этом он столь красноречиво посмотрел на Романа, что тот сразу понял, зачем пограничник вручил ему пузырек.

  Он достал флакон и протянул коту. Тот осторожно взял его, ловко распечатал большим клыком, вылил половину на стол и жадно слизнул коричневую лужицу.

  Роман с интересом посмотрел на бутылку. Это была «Амса» – крепчайшая автономская водка, настоянная на редких корнях мирени, которую в Серове в последнее время продавали из-под полы по полсотни за штуку.

– Наливай, – Рыжий пододвинул помятую железную кружку. Роман покачал головой.

– Не бойся. К своим ты вернешься нескоро.

– Не в этом дело. Разговор у нас будет серьезный, а это ни к чему.

– Ну, давай тогда твой разговор. А я послушаю. Люди не так-то часто с нами говорят.

  Роман был не новичок в своем деле, но понятия не имел, как вести себя в подобной ситуации. Либо Рыжий не знал, зачем он пришел, либо знал. Но… Дьявол бы побрал этих разумных зверей. С человеком-то на такую тему говорить трудно. Роман разозлился и прямо спросил:

– Вы были последний, кто видел мою мать. Живую.

  Рыжий молчал. Прикрыв глаза, он блаженно зевал. Потом вдруг открыл их, и огоньки вновь загорелись кроваво и страшно.

– Ишь ты, о ком вспомнили. Двадцать лет не вспоминали, а тут вспомнили. Мордой бы вас, как вы это с кошками делаете. Наши и то ей памятник поставили. Хотя нужен он ей теперь этот памятник, как тебе наш разговор. Я ведь пошутил, ты терпеть не можешь кошек, а меня боишься. Боишься?

– Боюсь.

– Правильно делаешь. Меня многие боятся и тоже правильно делают. Но не о том речь. Вы, люди, вообще трусливы. Нож в спину всадить, с вертолета напалмом шарахнуть – это вы можете. Хотя и среди вас есть… люди. Она была как раз из таких. Ладно, слушай, раз пришел.

– Случилось это в воронских болотах, под Охотничьим, есть такая дыра на севере. Расколошматили нас твои сородичи, что называется, в пух и прах. Хорошо тогда вы нас били, со вкусом. А что было не бить? Самолеты – сверху, танки – в лоб. На бэтээрах пулеметы крупнокалиберные. Врукопашную на пики наших бельчонок тоже идти не надо, поливай себе из амбразур… Я был тогда механиком- водителем. Тебе это слышать, как я понимаю, непривычно, поэтому объясню. До августа работал я трактористом в Куркулевском кооперативе. А все кооперативщики, известное дело, – косюнковцы. Когда началась заварушка, мы, разумеется, в числе первых. Из куркулевского котла я ушел раньше, чем вы устроили там мясную лавку… А когда Косюнец захватил несколько ваших танков, понадобились и танкисты. Вот и пригодился тракторист Рыжий. Кормили нас хорошо. В этом самом Охотничьем сражении Косюнец поставил задачу… Танки у нас были плохие, хреновые, я бы сказал, танки. Не то что ваши. Но мы все-таки пошли наперерез – девять против сорока. Смешно, да? Нет? Ну да, читал я про вашу войну, люди такие шуточки тоже устраивали. А как весело было лететь на этом танке! Страшно и весело. Мы думали тогда, что воюем за свободу. Когда воюешь за свободу, можно идти наперерез и на плохом танке, верно? Ваши танкисты оказались хуже танков. Они еще не успели нас расстрелять, как мы влетели в их боевые порядки. Мы горели, как солома, но прихватывали и вас – когда одного, а когда и двух. Не думай, что хвастаю. Все было, и трясины, в которых тонула техника, и лягушки, которых вы не могли ни убить, ни отравить, а они совали мины под днища, а лесной госпиталь… Как ударил снаряд, я не почувствовал. Кровь и огонь. Не открой я заранее нижний люк, остался бы там с пятью тысячами таких же дурачков. «Вперед за Автономию, за Костюнца!» – будь оно все проклято.

(Неизвестный номер «Ширинского вестника». Прислал В. Иванченко)

  Рыжий ударил огромной лапой по столу так, что стол затрясся, готовый развалиться, а бутылка, подпрыгнув, упав набок, упала и покатилась. Кот тут же подхватил ее и поставил на место. Затем поднялся на задние лапы. Теперь он напоминал не тигра, а гориллу, которую зачем-то одели в пятнистую форму десантника-коммандос.

– Не знаю, откуда взялась эта человеческая самка, по-вашему женщина. Кажется,ее захватили наши рейнджеры вместе с санитарной машиной. Машину, правда, тут же бросили, шофера пристрелили на месте и вести ее было некому. И хоть какой-нибудь доктор был нам тогда нужен позарез. И еще, на ее счастье, среди разведчиков не оказалось котов, только зайцы и белки. С мясом тогда было плохо, а зайцы и белки мясо не едят. Тебе неприятно это слушать7

– Нет, отчего же?

– Врешь. Вы, люди, все время врете.

– Вы очень ненавидите людей?

– Скорее, жалею.

Рыжий вылил на стол остатки валерьяновки, слизнул, потом с явным сожалением покрутив пузырек, отбросил его и откупорил бутылку.

– Не мешало бы перекусить, а?

  Роман вытащил из портфеля полпалки толстой копченой колбасы, которая в Серове продавалась даже не по кооперативной цене, и проложил на стол. Кот взял ее, понюхал, затем неуловимым скользким движением выхватил из ножен огромный тесак и отсек ломоть.

– Вы сначала пьете, а потом закусываете, а мы наоборот.

  Колбаса мгновенно исчезла в его розовой пасти.

Рыжий налил полкружки водки и столь же быстро, без всяких эмоций заглотнул ее.

– Мяу… Простите, хорошо. За неимением лучшего приходится шарахать спирт. Хотя с каплями идет неплохо. На чем я остановился?

– На том, как вы ее, к счастью, чуть не съели. Кстати, как ее звали?

  Рыжий некоторое время молчал и пристально смотрел на человека. Роман отвел глаза сразу. Он, действительно, боялся Рыжего, да и как его было не бояться – стоило ему только протянуть лапу…

– Ее звали Валей. Валентиной. Правильно?

– Правильно.

– Она, наверно, сильно испугалась. О всяких там конвенциях насчет военнопленных мы понятия не имели, и она должна была об этом знать. Зато о другом не знала – мы почти никогда не расстреливали… Но по ней не было заметно, что она испугалась. Ваши солдаты, когда попадали к нам, вели себя хуже. Ее беспокоило, как я потом понял, другое. Пока ее захватывали и волокли, сильно оборвали. И она очень стеснялась. Нам, конечно, было плевать, одетая она или голая. Это сейчас наши белки бегают через границу на ваши заставы, а ваши самки при случае тянут на себя и котов. Цивилизация…

  Насчет «цивилизации» Роман уже был достаточно наслышан. Об этом ему почему-то сообщили в первую очередь и с подробностями, в том числе и о легендарной белке Рыженькой, которая якобы вышла замуж за человека. Правда, Роман плохо представлял, как это получается в действительности.

– Какая-то белка стащила с мертвеца форму и отдала ей. Что было потом, я уже не помню. Мне, конечно, повезло: я всего лишь обгорел и получил пулю в левую переднюю. Мелочь, кошки живучие. Но, пока дополз до этого лазарета, крови потерял прилично и понял, что вряд ли сумею подняться. Мне к тому времени стало совсем все равно. Умирать, оказывается, не так уж страшно и больно. Становится все равно, и ты засыпаешь… Засыпаешь… Но я проснулся от того, что меня гладили… Открыл глаза: она. Гладит и приговаривает: «Киска, кисонька…» Еще что-то говорила, просила потерпеть. И пулю вытащила очень ловко. Вот тогда я понял, что идти наперерез на плохом танке – это не геройство, а чушь собачья и глупость. А вот выдирать пули из таких, как я, без всяких там уколов, тут, действительно, смелость нужна, которой ни у меня, ни у тебя нет и не будет. Ее ничто не защищало, ничто. Не надо было даже стрелять или доставать нож, удар лапы – и все кончено. А вот поди ж ты...

  На кошках все заживает, как на кошках. Через три дня я уже был при всех четырех, тащил тех, что потяжелее. Но о ней не забывал. Нам, зверям, было трудно, а ей и подавно. Наши леса – ад. Кажется, вы так это называете? Те леса были, конечно, не столь опасны, как эти.

Кот вдруг умолк и почему-то начал оглядываться.

– … но тоже – ничего. Куда ни сунься – чащи, завалы два метра высотой, болота, крутяки с осыпями. А вас еще и гнус добивал.

  Сапоги она сразу разбила, а потом и ноги. Плохие, скажу я, у людей задние лапы. Мало того, что без когтей, да еще мягкие, как тесто. Цивилизация… Короче, не смогла она идти. Отстала, села и говорит: «Не могу больше. Здесь останусь». И что-то еще в этом роде. И никто на нее внимания не обратил. Не из зла, а просто все устали и очумели. За нашим лазаретом длинный след мертвецов оставался: все вперемешку – ваши, наши. Ваши раненые солдаты тоже к нам прибивались. Уцелели двое, что идти могли. Но и они тогда не остановились, может, не заметили… Сел рядом. Не знаю, как тебе это объяснить. Если скажу, что влюбился, то ты, наверное, смеяться будешь. Уж больно все по-человечески. Скажу так: привязался, ведь в ваших домах живут кошки, собаки – они же привязываются к людям? Дорого обошлась мне потом эта привязанность. Но я о том не жалею, понял? Не жалею.

… К тому времени я уже знал, как ее зовут. «Валя, – говорю, – пошли, мошки съедят», и еще какую-то глупость.

«А зачем? Все равно мне отсюда не выйти». – «Выйдем, – говорю. – Ты меня из смерти вышла, а я уж тебя отсюда выведу». Взял ее в лапы, она же легкая. Как пушинка. И тут привязалась одна курица. «Предатель! – кричит. – Человека на себе тащит. Брось эту суку, а то пристрелю обоих». Ну, и свою мелкокалиберную «пушку» достает. Кстати, ты кур любишь?

– Да, – Роман усмехнулся. – В супе.

Он знал, что все разумные животные не терпят упоминания о гастрономических вкусах людей, но не удержался.

Однако Рыжий одобрительно кивнул:

– Я тоже. Курицу эту мы потом сварили. Но вот ее слова я еще услышал. Когда все кончилось. Я к тому времени еще армии держался. За армию тогда все держались, единственное было место, где хоть как-то кормили. А у нас уже сидела Переплавщица. Слышал о такой?

  Роман вспомнил, что слышал что-то смутное и страшное, связанное с этим именем, но что точно – вспомнить не мог.

– Она пришла на место Косюнца. Косюнец, Косюнец… При одном его имени зайцы становились смелыми, как тигры, а люди – трусливыми, как зайцы. И как он мог пригреть эту гадину! Исчез Косюнец, никто не знает, куда и почему. Я теперь, кажется, догадываюсь… – Рыжий умолк и опасливо огляделся по сторонам. Затем налил кружку и отхлебнул.

– Так вот, приходят как-то ко мне пара зайцев и белка. Винтовки наизготовку – боятся, понятно. Первым делом приказали сдать оружие. Ну, сдать – так сдать, мало ли кому какая дурь в голову взбредет. Выбросил «БС», нож. И тут зайчишка ловко-ловко мне на руки наручники – цоп. Я, конечно заорал: «Вы что, самогону пережрали, какого вам от меня надо?» Ну, а они ласково: «Идем. Идем, там разберемся». Неделю разбирались. Бить, правда, опасались, а вот лампой поганой замучили. Не знаю, как я там не ослеп. А спрашивали только об одном – про связь с этой женщиной. И тоже орали, как та курица: «Предатель!» Кого же я предал? Может, ты скажешь, люди ведь умные.

Роман пожал плечами, что на это можно было сказать?

– Тогда я скажу. Помнишь, я говорил про двух ваших, что с нами шли? Мы их даже не за пленных считали, а так, за товарищей по несчастью. Но они ненавидели Валю. Один раз услышал… Хотел ему голову откусить, да она не позволила. А вернись она тогда к своим, думаю, ей бы не поздоровилось. Теперь понял?

(Неизвестный номер «Ширинского вестника», 20 августа 1992 г. Прислал В. Иванченко)

… Но дорасскажу ту историю…. Оказался я в одном месте… Колючая проволока в три ряда, забор высоченный, пулеметы на вышках, собаки здоровые, как телки. Все, как у людей. Переплавщица знала в этом толк – сама насиделась в свое время в ваших лагерях. Одно хорошо – недолго я там пробыл. Сдохла поганая утка, а может, отравили ее – темное дело. И как-то утречком подъехал броневик, разбил ворота, охрана разбежалась. Тут и дураку понятно – восстание. С нами шутки плохи. Это у людей – им на хвост наступают – они в ладоши хлопают. С нами такие штучки не проходят. В случае чего – пику в брюхо, гранату в окно. Поневоле будешь помнить о правах, свободе и прочей человеческой ерунде… Нас не только освободили, но и раздали винтовки. Стрелять я, правда, ни в кого не стал и очень правильно сделал. К вечеру Беленькая выпустила из бунтовщиков кишки, а я…

  Роман понял, что если Рыжего не остановить, то его в воспоминаниях богатой на события биографии занесет очень далеко.

– Ну, а потом?

Рыжий осекся и недовольно посмотрел на Романа:

– Потом? Суп с котом. Но про этот «суп» я, кажется, рассказал. Потом… Мы дошли до устья Воронки и, наконец, остановились. Перед нами был Переходник, до сих пор не могу привыкнуть к этой реке, у вас тоже есть такие? На том берегу был Запереходниковск, по-новому Косюнцеград. Но никто нас туда переправлять не стал. Как раз на месте этого последнего лагеря ей памятник и поставили, потом увидишь. Мы знали, что вы шли за нами. Зачем шли? В тех лесах пропадали даже звери, не то что люди. Но уж больно вам хотелось нас добить, сделать это вам казалось парой пустяков. И дошли… до сплошных болот. А там началось. Рассчитались мы с вами за Охотничье, за Куркулево, за Хутор, сполна рассчитались. К своим не ушел никто. Утка Беленькая – героиня. Куда там! Демонстрации расстреливать она героиня, это у нее неплохо получалось. А там… Что бы она сделала со своими восемью пушками против усиленного мотострелкового полка? Главными-то героями жабы оказались.

  «Нелепая история, – усмехнулся про себя Роман. – Кот прав. Хватило же ума у кого-то загнать целый полк со всей техникой в безнадежные болота, где справились, смешно сказать кто, – лягушки. Хотя, по слухам, местные лягушки – не совсем то, что представляют, в иных случаях они поопаснее даже вот таких вот оразумевшихся тигров. Да и в конце концов, чему удивляться, если бы на войне принимались только правильные решения, то это была бы уже, наверное, не война».

– Два дня мы жили спокойно. Она нам книжку читала. До сих пор помню: про кота, петуха и лису. Не знаю, где уж она ее откопала, наверно, на кухне, бумага у нас в большой цене была, с нею костер быстрее разгорался. «Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам». Все про нас правда! Да только не то. Мне она потом сказала, что в том мире, откуда она пришла, нет никаких таких котов, петухов и лис. Что все это – сказка. И что она сама попала в сказку, но страшную. Что такие сказки убивают. Но я все-таки спрашивал, никак не мог понять: если там, в ее мире, об этом написали, значит у вас есть такие коты, петухи, зайцы. Она смеялась. Редко, но смеялась. Мне нравилось, когда она смеялась. А потом говорила, что это писатели специально придумали, чтобы вашим человеческим детенышам не было скучно. Чтобы они нас, зверей неразумных, любили и не наступали на лапы. И я возненавидел ваших детенышей, потому что из них вырастают те, кто потом с нас заживо сдирают шкуру. Но она была ни при чем, она говорила правду, в жизни никогда не врала… Как же она хотела вернуться туда, в свой мир, где нет ни войны, ни разумных зверей, которым люди для чего-то ломают лапы и кроят черепы. Она говорила, что хочет увидеть свои звезды, они у вас совсем другие. Хотя, по-моему, звезды везде одинаковы, и нет им дела ни до нашего мира, ни до вашего. Она плакала по ночам. Днем вида не подавала, порой улыбалась, ее ведь к тому времени все полюбили, даже белки, которые никого никогда не любят. А она плакала, словно знала, что не увидеть уж ей своего мира. Да выпей же ты, трус несчастный! – вдруг взорвался кот.

  Роман на этот раз не испугался. То, что ему сказал Рыжий, было человечнее всего того, что что ему приходилось слышать в последние два года. Он взял кружку Рыжего. Вино пахло терпко и маняще.

  «Господи, я же когда-то очень это любил. Что ж меня остановило? «Страшная» перспектива стать алкоголиком, о которой трубили на всех углах и заядлые трезвенники, и закоренелые пьяницы? Или для того, чтобы сильно испугаться, совсем необязательно ехать в Переходный мир? Студенческое общежитие, где распивать спиртное запрещалось, но тем не менее пили все и били бутылки на Новый год так, что полы в коридорах покрывались пятисантиметровым слоем стекла. Песни под гитару, расхлябанный, хрипящий магнитофон, танцы до утра, поцелуи на черной лестнице. Пропавший где-то друг, который, роняя стаканы, орал: «Хорошо быть Наполеонами за бутылками у стола». Все ушло, остались только воспоминания, где же я слышал эту фразу совсем недавно? «Только трезвый быт – имеет право быть». Двести восемьдесят миллионов трезвых дураков. Ужас!»

  Роман выпил. Через несколько минут по телу должна разлиться приятная теплота, в голове возникнет легкость и наступит освобождение от страха.

– А что потом?

Кот больше не ерепенился. Он пошарил по прибитой над лежанкой полке и достал потрепанную книжку. Потом, не глядя, открыл ее и отчеркнул когтем абзац.

«… Самолеты вынырнули на бреющем из-за макушек лиственниц, разрывая на части слух. Все упали в болотную жижу, спрятаться было некуда. Кругом взлетали столбы воды и грязи. Зайцу Серому оторвало лапы, и он верещал в последнем предсмертном страхе. Еще кого-то ударная волна подбросила высоко вверх, и теперь это тело бесконечно падало вместе с оседающей землей.

– К лесу! – Крикнул кот Одуванчиков. Скорее, не крикнул, а завопил наполовину по-кошачьи, прикрывая собой женщину.

  Рев начал пропадать, и они побежали. До спасительного леса оставалось совсем немного, но Валерия бежала с трудом, завязая в трясине. Самолеты появились вновь. Теперь они били из счетверенных пушек, и вода вспучилась впереди сплошной стеной. Одуванчиков и Валерия уткнулись в кочки. Лежали долго. Самолеты улетели. Одуванчиков поднялся. Валерия не вставала. Он тихонько тронул ее, потом поднял, понял: все кончено. Он взял ее на руки, как это делают люди, и понес к реке, лицом на восток, навстречу восходящему солнцу».

… Роман закрыл книгу.

– Так оно и было?

– Не совсем. Мы уже перебрались через Воронку и уходили к Болотной. Знали, что вашу карательную экспедицию передавили в болотах. И нам казалось, что это – конец войне. А в Болотной делали эту самую «Амсу», мирень растет только там. Мы все веселились, даже она, хотя понятно, до «Амсы» ей не было никакого дела. Конец, конец… Конец пришел потом. Она медленно умирала, осколки разорвали ей живот, но не сразу насмерть, а она… ну, ты понимаешь. Она бредила, звала какого-то Николая. Меня не вспоминала… Похоронили ее где посуше. Того места теперь и не найти. А памятник… Вот из-за этой книжки ей памятник и поставили, ее ведь белка Сероватенькая написала.

– Белка Сыро… Сероватенькая?

– Ну да. Она меня много расспрашивала про все это. А потом написала. Ее тоже уж на свете нет. А вообще хорошая была белка. Среди них, как и среди людей, тоже хорошие попадаются. Смелая была, хотя и не воевала. Но у нее была своя смелость. Переплавщица хотела ее к стенке поставить первым делом – мишень была удобная. Да легионерки не дали, она хоть и не из их республики, но все ж таки своя. Беляйцев, так тот сразу все понял, вызвал ее как-то и говорит…

Роман уже не слушал. В его глазах стояли окровавленные кочки безвестного болота.

– Ну зачем, для чего вы воевали?

Рыжий с сожалением посмотрел на Романа:

– Я ведь тебе все рассказал. Зачем еще спрашиваешь? Разве кто-нибудь знает, зачем он воюет? «А перед нами все цветет, за нами все горит, и надо думать, с нами тот, кто все за нас решит», – это ведь не звери придумали.

– Неправда! На войне каждый знает, за что воюет. Ты скажешь, что я не воевал и не мне судить. Но дед-то мой воевал. И он знал, за что воюет. Иначе нельзя. Невозможно иначе. И ты знал…

– Ну, знал… а вот послушай, случилась со мной много лет спустя такая история. Был я уже командиром танковой роты. И пришлось прорываться через деревню. По флангу засада, и я о ней знал. Впереди дом. Надо через него. А тут выскочила навстречу ваша самка, то есть женщина. Кричит, руками машет. Глупые у вас самки, хотя и наши не лучше. Срезать ее из пулемета – пара пустяков. А я дал команду остановиться – вспомнил Валю. Ну, и влепили мне в борт из базуки. Правильно я поступил или нет? С твоей точки зрения правильно, гуманно, как вы любите говорить. А на деле глупо, к стенке меня за это надо было поставить. Сорвал боевую задачу, потерял машину. А дом тот, кстати, все равно сожгли. Вот так-то.

  Роман сразу же представил эту картину, и на ум пришло одно из любимых стихотворений – о танке, поставленном на постамент в чужом городе: «Зарево вспухло, колпак летит, масло, как мозг, кипит, но я на куклу не смог наступить, и потому… убит». Он хотел прочесть его, возразить Рыжему, но в это время сзади скрипнула дверь, и все вдруг неуловимо и странно изменилось. Перехватило дыхание, чья-то холодная и мерзкая рука, казалось, сжала сердце. Возникло чувство непередаваемой тоскливой безнадежности. Такое состояние он уже испытал там, на лугу, перед самой встречей с Рыжим.

(Неизвестный номер «Ширинского вестника»)

Что-то жуткое произошло с котом. Шерсть на нем поднялась дыбом, глаза загорелись дьявольским огнем, и он, оскалив клыки, зашипел, как шипят все кошки перед схваткой с сильным и опасным врагом. Роман хотел оглянуться, но не успел. Прямо в лицо ему ударили ослепительные вспышки, и комнатка наполнилась грохотом и пороховой гарью. Кот, вскинув автомат, стрелял куда-то мимо Романа.

Прошло несколько секунд, а может минут, Роман не мог этого сказать. Кот, уронив автомат на стол, сидел, привалившись спиной к стенке. Роман повернулся назад, надеясь увидеть сзади гору трупов – неважно, чьих, людей, зверей, – но там ничего не было, кроме распахнутой настежь двери, в которой колыхался и медленно рассеивался белый туман.

– Что это было?

Рыжий медленно приходил в себя. Он с трудом дотянулся до бутылки, налил, расплескивая водку на стол…

– Это? Ничего… Так, мыши.

  Роман внимательно посмотрел на кота. Значит, здесь водились звери пострашнее Рыжего. Он невольно улыбнулся точному совпадению ситуации с известной поговоркой.

– Кажется, кто-то недавно говорил, что это люди все время врут.

– Послушай, ты… – Рыжий сорвался с места, выгнул тело, и через мгновение Роман взлетел к потолку. Рыжий так и не выпустил когти, но Роман и так почувствовал, какой чудовищной силой обладает этот кот.

Рыжий тут же отпустил его.

– Слушай, а у кошек нервы есть?

– Есть, конечно.

– Тогда считай, что они у меня сдали. Зря я все-таки с тобой говорил. Ничего ты там у себя не сможешь сделать, и никто о ней не узнает. Да и зачем? Вам, как я понял, неплохо живется. А если кому и плохо, так тот молчит об этом, а то станет еще хуже. Я вас хорошо изучил, времени у меня для этого много было. Много времени… Это плохо, когда времени много…

Рыжий уже спокойно допил водку. Издалека послышался знакомый возвращающий к реальности рокот.

– Это за тобой. Полетишь в столицу…

Всем своим видом кот показывал, что разговор окончен. Но Роман все-таки задал последний вопрос:

– Та пушка… На поляне, где мы встретились…

– Ну, что пушка? Далась тебе эта пушка. Тебя что, интересует, почему ее до сих пор на переплавку не отправили? Да кому нужно тащить ее отсюда? Много здесь этого металлолома, пусть лежит, пока не сгниет.

Вертолет сел где-то рядом. В дверях появилось существо с большими, покрытыми голубоватым пухом ушами. Одето оно было, впрочем, с иголочки – на новеньком кителе сияли значки, пряжка ремня и даже сапоги сверкали, как зеркало. Роман, встречавший в Серове разумных зайцев, в основном мусорщиков, и, привыкший к их неопрятному виду, был удивлен.

Заяц поскрипел портупеей, а затем, чувствуя, что пауза неприятно затягивается, произнес неприятным писклявым голосом:

– Я очень рад вас приветствовать на земле нашей величайшей Автономии.

– Здравствуйте, я тоже рад, – произнес Роман, хотя радости не испытывал.

  Его больше всего удивило, что заяц никакого внимания не обратил на Рыжего. Как, впрочем, и тот на него. Кот развалился на своем топчане, прикрыл глаза и довольно мурлыкал. Между тем заяц, судя по знакам различия был званием гораздо старше Рыжего. То ли в автономной армии было очень плохо с дисциплиной, то ли Рыжий находился здесь на каком-то особом положении и ему многое позволялось. Но этого Роман так никогда и не узнал.

  Когда они выходили, Роман обернулся и еще раз посмотрел на Рыжего. Тот лежал в такой же позе, совершенно безучастный к происходящему.

– До свидания.

Кот молчал.

– Не обращайте внимания, пойдемте, – поторопил заяц, взяв Романа под руку.

Лапки у него после крючьев Рыжего казались совсем миниатюрными.

– Ну, с таким бы даже я справился, – почему-то подумал Роман.

Заяц явно спешил и, казалось, чего-то боялся, но старался не подавать виду.

– Вас не очень, – заяц замялся, подбирая нужное слово, – шокировало это чудище7 Нет? Вот и прекрасно. Он – ценный работник, но груб, ужасно груб. Он еще из тех… Вы, конечно, понимаете, почему он так не любит людей. Но… – в голосе зайца послышались требовательные нотки, – Я не хотел бы, чтобы по нему вы судили о всех автономцах. У нас с людьми мир и дружба. И мы очень ценим вашу неоценимую помощь...

– А скажите, тогда действительно светило солнце? – вдруг резко спросил Роман.

– Простите, какое солнце? – Заяц даже остановился.

– В одной книжке я прочитал, что как раз всходило солнце и кот нес ее на руках совсем по-человечески.

– Ах, вот оно что. Это у белки Сероватенькой прочитали. Ну, так, наверно, и было, если об этом написала Сероватенькая. Так и было. А вы читали только роман «За автономию»? Ну, это у нее не самая лучшая вещь. Обязательно прочитайте «Ноябрь» или «Черные легионы». Хотя «Черные легионы» и сейчас трудно достать. Какой полет мысли, какая смелость! Да, именно смелость. У нас ведь тогда были… не совсем демократичные времена. Но мы все поправили, преодолели последствия и теперь наша страна – самая демократичная, самая свободная.

– Значит, всходило солнце. Солнце, которого она уже не увидела.

Заяц прервал свои словоизлияния и посмотрел на Романа совсем, как человек: насмешливо и нагло:

– Вообще-то ваши самолеты могли бомбить и штурмовать при любой погоде. Но тогда, действительно, был хороший и погожий день…

  На вытоптанной площадке, перегороженной колючей проволокой, стояли двое: капитан погранвойск и человек в сером плаще и такого же цвета шляпе. Человек в сером курил и задумчиво рассматривал лес в колеблющемся белесом тумане.

– Значит, он все-таки туда ушел, – произнес серый как бы про себя.

– Да. Радиограмма запоздала. А у меня был приказ – пропустить.

– Тот, кто отдал этот приказ… Ну, словом, у него… будут неприятности по службе?

Капитан насторожился:

– Что, этот журналист оказался не тем, за кого себя выдавал?

Человек в сером поморщился:

– Тем, тем. Не в нем дело. Просто боюсь, что ему придется задержаться в Автономии. Как у вас обстановка, спокойно?

– Вы имеете ввиду автономцев?

– Да, их.

– Конечно, спокойно. Меня, признаться, удивил приказ объявить готовность номер один. Что-нибудь случилось?

– Случилось, – человек в сером с раздражением отбросил сигарету. – К нам все-таки не прислушались. Что за манера всех под одну гребенку? Ведь предупреждали же… Какое там… «Не пудрите мозги со своим Переходным миром. Разъясняйте, читайте лекции». Кому? Зайцам с рудняковской свалки? Мало им одного 65-го года. Идиоты.

Помолчав, продолжил уже ровным спокойным голосом:

– В Серове разгромили магазины. В Менске портовики объявили бойкот и вышли на улицы. В Керуше уже стреляли.

– И все из– за этого? Люди отнеслись ко всему очень спокойно.

– Еще скажите: люди на Земле. Послушайте, капитан. Вы же не шизофреник-журналист и не чинуша с Земли, который не видит дальше собственного носа и вшивой инструкции. Вы здесь родились. И уж, конечно, не вам объяснять, как могли отреагировать эти твари на наши прекрасные меры. Здесь достаточно маленького камушка, чтобы начался обвал. Пока молчат рудняковцы. Но, думаю, ждать осталось недолго. Хуторга и куркулевские кооперативщики не упустят столь соблазнительный шанс начать погромы, автономия-то рядом.

(Окончание первой главы «Кордон кота Рыжего», 27 августа 1992 г.)

– Но автономцам совсем ни к чему с нами ссориться. Времена Косюнца прошли.

– Дай-то Бог… Кстати, он возвращается тем же путем?

– Вроде бы. А что?

– Ничего.

Человек в сером вплотную подошел к проволоке и показал рукой в сторону леса:

– Там порой происходят странные вещи. Далеко не каждому удается пройти этот луг, не так ли7

Капитан напрягся. Почувствовав, что земля уходит из-под ног.

– Вы хотите сказать…

– Да ничего я не хочу сказать. Я спросить хочу: как вы относитесь ко всей этой дьявольщине и спиритизму?

– Не знаю, вы можете назвать это спиритизмом и как угодно, но для нас это кошмар. Хуже кошмара. У меня одно ЧП за другим. Неделю назад солдат разрядил в себя автомат. Так даже комиссию не прислали, привыкли, наверно.

Человек в сером усмехнулся:

– Считайте, что я и есть комиссия.

– Ах, вот что! Ну, хорошо. Вам приходилось когда-нибудь срывать ромашки, из стебельков которых текла кровь? А находить людей, задушенных ветками деревьев? А чувствовать, что кто-то ходит, а никого не видать? Надо отводить отсюда заставу, пока мы все не посходили с ума. Автономцы это уже сделали, оставив здесь одного кота Рыжего.

– Отводить заставу да еще в такое время? Вы в своем уме, капитан, или, как изволили выразиться, уже сошли с него? Об этом не может быть и речи. А этот кот Рыжий. Любопытный тип, верно?

Сказано это было вскользь, без нажима, но капитан вздрогнул. Он понял, что человек в сером знает много и даже то, что ему знать не следовало.

– Интересно, что думает Рыжий по этому поводу? – продолжил мысль человек в сером.

– Скорее всего, ничего не думает. Но он как-то приспособился к этому и они его не трогают и даже как будто опасаются. Во всяком случае без ведома этого кота здесь муха не пролетит. Но кто эти «они», черт бы их побрал? Летающие тарелки, что ли?

– Ну, этот вопрос резоннее было бы задать вам. Вы же здесь служите, не я. Летающие тарелки… Весь Переходный мир – летающая тарелка, и никто не знает, куда она летит. Летающие тарелки! Надо же сгородить такую глупость, простите. Предлагаю простенький эксперимент. Приезжайте на Землю и там расскажите про Автономию, лягушек, которые подрывают танки магнитными минами, кота Рыжего. Самый ярый поклонник летающих тарелок и бермудских треугольников назовет вас сумасшедшим. Никто не смог объяснить здесь появление разумных животных, а ваши «некто» или «нечто», скорей всего, из той же компании, просто они иные. Мы гости в этом мире, понимаете, гости. А кто здесь настоящий хозяин, мы не знаем.

– Но я – человек военный. Мне надо знать противника.

– Знать противника… Зачем?

– Чтобы с ним бороться, побеждать, в конце концов.

Человек в сером вздохнул:

– А вам не кажется, капитан, что мы в последнее время стали слишком со многим бороться? С проблемами, которые сами себе создаем. С природой, с этими оразумевшимися ублюдками… Прежде, чем бороться, надо бы знать, к каким последствиям приведет эта борьба и чем она в конечном счете обернется. Ладно, капитан, пойдемте.

Оба шагнули к кустам, и те бесшумно и податливо приняли их. Со стороны леса донеслась далекая автоматная очередь.

ПЕРЕХОДНЫЙ МИР

Повесть 

Часть 2

УТКА ЛЕНА

(«Ширинский вестник», 12 мая 1993 г.)

Насколько помнит читатель, в августе прошлого года «Ширинский вестник» печатал первую часть фантастического романа «Переходный мир» сибирского автора Георгия Василюка. Рискуя отвлечь вас от «захватывающего политического действия» и не менее фантастической реальности, редакция предлагает продолжить знакомство с героями «Переходного мира». Вашему вниманию предлагается вторая часть романа. В первой, как помнит читатель, главный герой Роман в поисках следов матери попадает в Переходный мир на кордон кота Рыжего. Кот рассказывает ему о событиях недавнего прошлого, кровавых и трагических, захвативших Переходный мир и мир людей. С прилетевшим на кордон разумным Зайцем Роман отправляется дальше в Автономию. Итак…

  Роману снилась большая кружка пива. Пиво было холодное и терпкое, и он никак не мог напиться. Кружка появлялась опять и отодвигалась, пропадая за запыленными стеклами давно закрытого пивбара…

Он проснулся. Его, действительно, мучила жажда, язык пересох и едва шевелился во рту.

«Спирт, коньяк, «Амса», сколько же я вчера… Брр…»

Он уронил голову на подушку, но заснуть снова уже не получалось.

«Давненько со мной такого не было. – Однако, эка невидаль – болеть с похмелья. Я же в Автономии, здесь с этим делом все по-другому. Были бы деньги. Кстати, о деньгах…»

Он ощупал карманы и вытащил бумажник. Толстенькая пачка косиков и документы были на месте. Роман посмотрел на часы, но они стояли.

«Черт бы побрал эту электронную гадость. Автономцы такими не пользуются. Где же я нахожусь?»

  Помещение меньше всего походило на гостиницу для зарубежных гостей. Оно вообще мало походило на гостиницу, хотя, очевидно, являлось именно ею. Небольшая, давно не беленная комната, две железные кровати, застеленные шерстяными покрывалами. На той, что не спал Роман, бокастилась подушка, белая наволочка которой уже давно не была белой. На стене висела картина или репродукция, чего совершенно нельзя было разобрать, как впрочем и то, что на ней изображено. Роман однако на все это обратил внимание потом. Сейчас он понял одно: не только водки, но и воды в его номере не было. Он толкнул дверь и вышел в коридор, темный и пахнущий кошками и свалкой, которую давно не сжигали. Пол с огромными щелями скрипел и, казалось, был готов рассыпаться при первом же шаге. Роман дошел до деревянной лестницы и спустился вниз. Входная дверь была не заперта, и ветер то открывал, то снова закрывал ее. Никого не было. Улица, на которую вышел Роман, тоже была пустынна. Вокруг стояли полуизбущки-полуземлянки, и двухэтажное здание гостиницы возвышалось над ними, как утес.

Роман поискал взглядом хотя бы водонапорную колонку.

«Н-да, веселенькое место. Что, здесь нейтронная бомба взорвалась? Да где же они, черт побери, берут воду?»

  Но тут же его заинтересовал другой вопрос. Обыкновенные в этих случаях поиски белого сарайчика с буквами «М» и «Ж» кончились с тем же результатом, что и попытки найти колонку. Роман обошел гостиницу и по запаху вышел на нужное место. Это была загородка, в которую сливали нечистоты и на очень дальнее расстояние использовали в качестве туалета.

«Ну что же», – Роман оглянулся и расстегнул брюки. Уже застегивая их, он подумал:

«Ну-ну, дурак, кого же ты тут стеснялся?»

  Воду тем не менее надо было искать, до и вообще выбираться из этих трущоб. Уж больно не нравилось ему здесь. Даже жажда и головная боль не могли заглушить тихого ужаса и безнадежности, совершенно как будто беспричинных, но без причин ничего не бывает, это Роман знал твердо.

  Он вернулся в гостиницу за вещами. Не без труда нашел свой номер, толкнул дверь и замер. На кровати, почти полностью занимая ее, расположилось большое, напоминающее гуся и лебедя одновременно существо. Оно подняло вверх раскрытый розовый клюв, словно старалось поймать летящий камушек, и попыталось что-то выговорить:

– Зах… зах…

  Потом, выдвинув вперед крылья, прижало их к груди. Жест был понятен.

  «Тьфу ты, меня же предупреждали, что на нормальном человеческом языке здесь могут говорить только высшие млекопитающие. Остальные делают это с большим трудом. А это утка. Обыкновенная разумная утка, только очень красивая. Откуда она здесь взялась?»

Утка, выдвинув вперед крыло, показала на кровать. Там лежал черный ящичек, напоминающий миниатюрный транзисторный приемник.

«Радио, что ли? Идиот. Передатчик».

  Роман схватил транзистор и прижал к уху.

– Не надо так близко, – послышался голос. Обыкновенный женский голос, только усталый и раздраженный. – Положи в карман. Теперь ты меня все равно услышишь.

  Роману уже приходилось много видеть этих загадочных существ и много слышать, но в прямой контакт он вступил только теперь. Он вспомнил и, наверное, некстати, что разумные млекопитающие не очень их жалуют, хотя когда-то все они были союзниками в борьбе против людей. И про то, что говорил о них кот Рыжий, тоже вспомнил…

  Утка улыбнулась. Она, конечно, не могла улыбаться, этого не мог никто из разумных животных, но она улыбалась.

– Что, похожа я на Снежок? Снежок – мой идеал. Впрочем, ты меня не поймешь. Ты не знаешь, кто такая Снежок? Ладно, давай о деле.

– Попить бы чего-нибудь…

– Ах, как же это я, извини… Но охота покрасоваться перед новеньким.

  Утка открыла стоявший на полу саквояж и начала вытаскивать содержимое. Крылья ее с когтями, как у какой-то мезозойской птицы, действовали не хуже рук или лап. От первого же предмета Романа бросило в дрожь:

  «Амса». Я же воду имел ввиду».

  Утка, похоже, умела читать мысли.

– Погоди. Будет тебе белка, будет и свисток, кажется, я правильно сказала? Вот тебе и напиток, на клюкве, по слухам помогает.

  Роман выпил розовый кисловатый морс и, хотя он был без малейших признаков алкоголя, видно, разбавил вчерашнее, и старый хмель, словно зверь, набросился на Романа. Утка показалась ему еще более приятной. Он закурил и потянулся к «Амсе».

– Погоди. А еще говорят, что люди вежливые.

– Ну прости, если нельзя. Или тебе предложить?

– Мое же вино? Дурак. Ну ладно, не будем ссориться при первой встрече. Меня зовут Утка Ленская. А проще Лена.

– Ничего себе Лена, – Роман усмехнулся, но, посмотрев на утку, подумал:

«А почему бы и нет? Среди своих сородичей такая красавица не то что Леной, Еленой Прекрасной могла бы себя называть».

– А меня Романом… Николаевичем. А ты кто? Директор этой гостиницы?

В ушах Романа зазвучал смех, веселый и чуть ехидный.

– Ну, где же ты видел, чтобы директора гостиниц так заботились о своих постояльцах? Кстати, с кем же это ты вчера так надрался?

Роман тряхнул головой и тут же схватился за нее.

– Больно? Ну, налей, только немного. И мне не предлагай, я не пью.

– Эти ваши военные…

– Военные везде одинаковы, с ними лучше не связываться. Не помнишь, кто тебя сюда доставил?

– Кажется, такие рыжие с хвостами. Белки?

– Правильно. Если бы зайцы, те вообще посреди улицы бросили бы. А у нас патрульные подбирают только трупы. Считай, тебе повезло. Ну, а теперь… Теперь ты пойдешь. Да, далеко. И ты поможешь мне, слышишь, поможешь…

  И тут комната, утка, все вокруг стало дрожать и расплываться, как акварельная картинка, на которую плеснули воды. А потом наступила тьма.

(Начало в №57. «Ширинский вестник», 21 мая 1993 г.)

«Черт, приснится же такое!»

  Роман приподнялся на кровати и ощупал голову. Никакой похмельной боли не было. Вчера он выпил, но не столько, чтобы болеть. И он хорошо помнит, как майор, заяц Беляков отвез его во «Флору», а не по-гостиничному дружелюбный дежурный (тоже заяц) проводил его до самого номера.

«Привидится же такое…»

Роман встал, пошел в ванну и включил воду. Жажда, та самая неутоленная жажда продолжала его мучить, и чувство тревоги, неясной, но близкой опасности не покидало его. Всему виной, конечно, был сон. Он подставил губы под сильную струю:

– А вода вкусная!

Почистив зубы, сполоснул лицо и раскрыл бритвенный прибор. Выскребая щеки, он никак не мог отделаться от мысли о сне.

«Что-то тут не так», – но додумать не успел, в дверь постучали.

  Роман быстро закончил бритье и открыл. На пороге стоял заяц Беляков и еще один. На нем были невесть откуда взявшиеся здесь джинсы «Монтана» и кожаная куртка почти без пуговиц. На голове красовался берет, водруженный между торчащими вверх ушами, отчего и сплюснулся наподобие лодочки. Через плечо у зайца висел очень знакомый саквояж.

– Коллега, что ли?

– Рад приветствовать. Как спалось?

– Спасибо. Очень хорошо.

– Вот и отлично. А это Хвоин, репортер из «Автономских новостей».

  Хвоин протянул лапу, и это показалось Роману еще более забавным, чем сам заяц. Лапу он все же пожал, правда, осторожно, стараясь не касаться когтей.

– Вы пока беседуйте, – Беляков замялся, – Мне надо отлучиться. Правда, ненадолго.

Роман рассматривал зайца.

«Чего ему от меня надо? Я ведь не звезда эстрады и не заместитель министра внешней торговли…»

– Немного удивлены, коллега? Ну, ничего. Журналист, он и в Африке журналист. Надеюсь, мы друг друга поймем. У нас тут торжества по случаю двадцатилетия третьей войны. Ищем участников, пишем о том, что было и чего не было. Теперь догадался?

– Нет.

– Видишь ли, у нас никто понятия не имеет, что у нашей героини был сын.

– Вашей героини?

– Ну да, ее недавно наградили орденом и поставили памятник. С опозданием, конечно, но лучше поздно, чем никогда, правильно? Так что давай выкладывай, где родился, где крестился. Да что тебе объяснять, сам знаешь.

– Но какое, простите меня, отношение это имеет к моей матери? Когда она к вам уехала, мне и пяти лет не было.

– Неважно, рассказывай…

– Ну родился я…

Роман вдруг ясно представил город, в котором родился, его центральную улицу, затененными могучими тополями, с тротуарами, всегда полными народа, и клумбами ярких цветов. Гранитный шпиль на набережной, опоясанный чугунными цепями и саму набережную над прозрачными зеленоватыми водами прекрасной, как детство, реки. Сияющие обновленной красотой соборы и извилистые проходные дворы, бесконечные предместья, домики, изукрашенные деревянным чудом кружев давно забытых мастеров. В одном из таких домов он и родился… Но он плохо помнил этот дом, его вскоре снесли, и теперь на том месте стоял какой-то научно-исследовательский центр. Дом был связан как-то с матерью, которую он почти не помнил. Отец уничтожил даже ее фотографии. А вот письма не сумел. Вера их сохранила.

Странно все это: вторая жена прячет и бережет письма жены первой. Но Вера была особенной женщиной. Она и сама хотела узнать, что означают эти письма, из-за них, наверное, и начался у нее разлад с отцом. Хотя только ли из-за них? Роман заставил себя не заглядывать дальше в память и лишь усмехнулся про себя: «Везло же папе на оригинальных дам».

– Вот с этих писем и началось. Отец, разумеется, на эту тему говорить не хотел, но однажды за бутылкой… Словом, через письма я и вышел на то, что со мной происходит.

– Ну и как, доволен?

Заяц явно насмехался. И Роману это не понравилось. Он промолчал.

– Копий у тебя, естественно, нет…

– Разумеется.

Собеседник достал сигареты.

«Филипп Моррисс», – отметил Роман, но больше всего его удивило то, что заяц курил. Разумных животных с сигаретой он еще не видел.

– Угощайся. – Хвоин подвинул пачку. – Жаль, что ты все так плохо помнишь. Впрочем, для людей это естественно. Сюда-то выбраться нелегко было?

Роман лишь усмехнулся.

– Вообще-то ты смелый парень. Но это твои проблемы. Давай-ка я тебе в этом интерьере.

Хвоин раскрыл кофр.

«Сейчас вытащит «Никон»».

Заяц вытащил «Никон».

– Ну, веселее, в Автономии улыбки в большой цене.

  Роман в это время смотрел на дверь. И с лицом Романа произошло нечто подобное тому, что случилось с лицом Чарли Чаплина, когда тот откушал виски «Белая лошадь». На пороге рядом с Зайцем Беляковым стояла белоснежная утка в светло-сиреневой накидке, скрепленной на шее золотой цепочкой.

– Ты чего испугался?

– Нет- нет, ничего…

– Ну так улыбочку…

«Чвак». И еще раз: «Чвак».

– Готово. За снимком придешь по этому адресу.

  Хвоин сунул Роману свою визитную карточку. И тут он тоже увидел утку.

– Ой, я сейчас упаду! Откуда же ты такая? Отличный кадр…

– Убирайся, – сказала утка.

  Хвоин опустил аппарат и взглянул на Белякова. Тот едва заметно кивнул, и репортер исчез.

– Знакомьтесь. Ваш гид, опекун, проводник, как хотите. Она закреплена за Вами на время пребывания в нашей замечательной стране, – сказал Беляков.

– Утка Лена! – хотел воскликнуть Роман, но что-то, он сам не понял что, его удержало.

(Начало в №№57, 60. 28 мая 1993 г.)

– Ее зовут Ленская, – продолжил Беляков. – Пусть Вас не смущает, что за Вами закреплена утка. Она – один из лучших работников агентства по контактам. А чтобы Вам было легче общаться, возьмите вот это.

  Заяц вытащил из кармана черный ящичек. Роман тут же сунул в карман брюк руку и с ужасом нащупал там такой же.

– Берите, не бойтесь. Это УРП – универсальный разговорный передатчик. Людям он здесь необходим.

– Да-да, конечно, – Роман торопливо схватил ящичек.

– Ну все. Надеюсь, вам не будет скучно… вдвоем.

Когда за Беляковым закрылась дверь, Роман попятился и сел на койку.

– Значит, это был не сон.

– Простите, не поняла.

«И голос тот же».

– Да не валяй дурака, Лена. Мы же виделись не далее как…

Роман машинально посмотрел на часы и тут же вспомнил, что они стояли. Тогда стояли, а теперь шли и вроде нормально…

– Вам это приснилось, – сказала утка негромко. – Понимаете, приснилось. Такое здесь с каждым случается, не берите в голову. А если хотите на «ты», пожалуйста. Мы, звери, не любим лишних церемоний.

– И это тоже приснилось? – не сдавался Роман, достав второй передатчик.

– Ну, эту штуку тебе кто-то вчера за столом сунул, а ты и внимания не обратил. Чем больше «Амсы», тем хуже память. Разве не так?

– Так…

– Вот и отлично. А теперь пойдем завтракать.

Они спустились в подвальчик. Заяц-официант, не спрашивая заказа, принес ветчину, салат, тонкие ломтики белого хлеба и симпатичный рубинового цвета графинчик.

«А ведь тогда я так и не успел выпить», – подумал Роман, наливая большую пузатую рюмку. Вместо ожидаемой «Амсы» в графине оказалась натуральная «Мадера», приятнейшее из вин. Он хотел налить и Лене, но вспомнил ее слова, услышанные во сне.

– А может, все-таки не во сне? Тогда как и где?

Роману хотелось поговорить, но с чего начать, не знал.

Лена сама прервала молчание:

– Послушайте, а ведь у меня такое впечатление, что мы когда-то уже виделись. Только очень давно. Не вспомнишь?

  Теперь она смотрела в упор. Чушь, что животные не выдерживают человеческого взгляда. Выдерживают, да еще как. Даже не мигают.

  Роман было усмехнулся: ну вот вам, здрасьте, когда это «очень давно» он мог видеться с разумной уткой? Но зальчик вдруг начал кружиться, перед глазами поплыло, послышалась далекая музыка, какая-то полузабытая мелодия, почти уже незнакомая, и запах близкой реки, и запах тонких духов. Было! Было что-то. И такой же барчик, и вино, и глаза темные, как сливы, только большие, человеческие. «Боже! Неужели ту девушку тоже звали Лена?»

  Роман вздрогнул и уже с откровенным испугом посмотрел на утку. Наваждение прошло. Он полез в карман за сигаретами и вместе с пачкой вытащил хвоинскую визитку.

«Ул. имени Кошки Лисянской, 22, редакция газеты «Автономские новости». Заяц Хвоин, быстрый репортер и очеркист».

«Ишь ты, сразу и репортер, и очеркист, да еще и быстрый. Любопытно».

Роман подал карточку Лене:

– А можно заглянуть в эту редакцию?

– Конечно, только разве тебе своя не надоела? Или тебе этот заяц приглянулся? Мерзкий тип, по-моему. Ну если хочешь, поехали.

  У высокого, отделанного красным и, очевидно, недешевым камнем крыльца их ждала машина. На этот раз не джип местного производства, на котором он ехал с аэродрома, а прозаическая «Нива». Заяц-шофер открыл дверцу, и Лена, пропустив Романа, без какой-либо неловкости устроилась на переднем сиденье этого совсем не предназначенного для уток автомобиля.

  Роман уткнулся в окно. Столицу Автономии Косюнцеград он видел впервые, хотя и пробыл здесь уже более суток. Когда он вышел из вертолета на военном аэродроме, Беляков отвез его в какой-то особняк на окраине. Там было много зайцев в мундирах, несколько белок в вечерних платьях. Весьма приятных на вид. Роман было заподозрил неладное, но все отнеслись к нему дружелюбно, и его тревога прошла. Одна из белок, с быстрыми глазками и забавной мордочкой, сразу же подсела к нему и завела разговор о поэзии Пастернака. Роман Пастернака знал плохо, поэтому переключился на Евтушенко.

  Вина хватало, а вот закуска была своеобразной: ореховый хлеб, сырая морковь, капуста, еще какие-то овощи, напоминающие не то огурцы, не то кабачки. Потом кто-то догадался, может быть, и та самая белка – Роману принесли персональное блюдо: большой кусок жареной баранины. Трудно сказать, понравилось ли это зайцам, но вида они во всяком случае не подали. А разъехались только ночью. Так что города Роман не видел и теперь с интересом глазел по сторонам. Первое, что бросилось в глаза, – абсолютный беспорядок в уличном движении. Ни тебе светофоров, ни дорожных знаков. Грузовики, легковушки, мотоциклы, повозки с впряженными в них лошадьми, наконец, велосипеды неслись куда-то сломя голову, ревели клаксонами, визжали тормозами, и одному Богу известно, как не сталкивались на перекрестках. Лишь однажды в особой толчее, разглядел белку-регулировщика, которая что-то пыталась сделать своим жезлом.

  Однако, несмотря на весь этот шумный беспорядок, Косюнцеград выглядел провинциальным, трех-пятиэтажным. Лишь кое-где возвышались обязательные для всех столиц мира, в том числе и Переходного, стеклобетонные башни. А в остальном дома были простенькими, как в новом райцентре, но изукрашены на все лады, хоть аляписто, но весело. И было много зелени. Огромные тополя поднимали мощные кроны, рядом росли березы, клены, ниже акации, местами попадались сосновые, еловые, даже кедровые аллейки.

– Хорошо, что у вас тополям головы не рубят, – заметил Роман.

– Да, – отозвалась Лена. – глупостей и здесь хватает, но тополя не режут и винные лавки не закрывают. Что верно, то верно.

  Здание редакции Роман угадал сразу: два узких шестиэтажных дома с плоскими крышами, поставленных под углом друг к другу. Ни дать-ни взять: раскрытая книга со строчками окон.

  «Смотри-ка здесь неплохие архитекторы. Вот тебе и звериное царство».

«Автономские новости» жили нервной, суматошной жизнью. Прямо на крыльце гости столкнулись с отчаянно спорившими зайцами и курицей, причем впечатление было такое, что между ними вот- вот начнется драка. В вестибюле, уставленном фикусами, канареечными клетками и аквариумами, тоже кто-то куда-то бежал, ронял бумаги, орал, мяукал. Пробравшись через толчею, они втиснулись в лифт с неопрятно одетым и раздраженным субъектом с оборванным ухом и грязным конвертом, который он прижимал с свисавшей на груди сосульками шерсти. Лифт пролетел на шестой этаж. Проходившая мимо белка остановилась, посмотрев на них с недоумением и, как показалось Роману, с досадой.

«Сейчас спросит: «Что надо?»

Но белка молчала. Роман уже приметил, что звери редко начинают разговор первыми, обычно ждут вопроса.

– Простите, где я могу найти зайца Хвоина?

– Если опять с мостом, то не к нему. И вообще он занят.

– Что? С каким мостом?

Тут вмешалась Лена:

– Послушай, пишбарышня, этот Хвоин сам нас сюда пригласил и у нас не вагон времени.

Взгляд белки стал совсем недружелюбным.

– Туда, – она показала не то влево, не то вправо и пошла дальше, помахивая пышным хвостом.

Хвоина все-таки разыскали. Он вылез из фотолаборатории, щуря раскосые глаза на яркий свет.

– Кого я вижу!? Сын героини почтил нас своим появлением! А чего так рано? Сейчас даже стакан некогда засосать, во, – он красноречиво провел лапкой по ушам, демонстрируя крайнюю занятость и нехватку времени.

(Начало в №№57, 60, 63. «Ширинский вестник», 2 июня 1993 г.)

– Да извини, хотел посмотреть, как вы тут.

– Как мы тут ерундой занимаемся? Смотри, смотри. Минут десять назад в его кошачью башку пришла очередная бредь, наверно, опять из «Зеленого замка» позвонили – посылает на кедровники. Что-то там у Лесного кооператива не ладится: не так опыляют или не тем поливают, черт их сам не разберет. Я  – городской репортер, что мне там делать? Я же не белка – по кедрам лазать.

– Я понимаю, – живо посочувствовал Роман.

– Слушай, а давай вместе туда слетаем? Орешек пощелкаешь, да еще с собой прихватишь. Белочки там просто… ух! И самогончик ореховый – фантастика. Машина будет через полчаса, вертолет – через час. Поехали?

Роман оглянулся на Лену. Та кивнула.

– Ну, поехали.

– А пока развлекись, утренняя, – Хвоин сунул в руки роману газету.

  Устроившись у окна, он начал ее рассматривать. Газета была несколько меньшего, чем земные, формата, зато на восьми страницах. Печать отличная.

Пространных экономических и пропагандистских статей, которые надоели и в своей, и в других газетах на Земле, он не обнаружил. Фотографии, объявления, реклама занимали ее почти наполовину, остальное – небольшие заметки об автономских и неавтономских событиях. Очень удивило и озадачило обилие сообщений о земных делах, причем большинство непосредственно от западных агентств.

«Как же это им удается?»

Он повернулся к Лене и показал сообщение Рейтер.

– А что тебя удивляет?

Роман объяснил.

– Ах, вот что. Мы просто перехватываем информацию – почти все земные радиостанции прекрасно прослушиваются. Нет, денег не платим. Думаю, что Рейтер не в обиде, потому что ничего не знает. Да если бы и узнали, не обиделись бы, а?

– Пожалуй.

Роман продолжал изучать газету и наткнулся на сообщение:

  «Вчера в Автономию прибыл сын известной всем нам Валерии, героической медсестры, которая разделила участь фронтового госпиталя, уничтоженного людьми во время третьей войны. Как выяснилось, сын героини ничего не знал о судьбе матери. Встретившие его официальные лица выразили готовность оказать всю возможную помощь в установлении истины. Роман, так зовут этого человека, пожелал поближе познакомиться с жизнью и достопримечательностями нашей удивительной страны».

  «Гм… Быстро работают. Но почему они называют ее Валерия? Ах, да, белка Сероватенькая. Так хоть бы у кота Рыжего узнали ее настоящее имя».

– Все ол райт или о кей, как лучше? Поехали! – влетел чуть не кубарем Хвоин, подхватил кофр и помчался по коридору, увлекая Романа и Лену.

  На аэродроме их встретили двое зайцев, одетые в серые тройки, и при галстуках. Роман поразился их выносливости – жара под тридцать. Один начал весьма раздраженно объясняться с Хвоиным. Говорили они по-своему, но Роман все понимал: УРП переводил все безотказно.

– Тебе кто разрешил брать человека? Кто позволил, спрашиваю? Мы летим в отстающий, слышишь, отстающий кооператив. Как, что здесь такого? Сейчас узнаешь… Черник, будь добр, позвони Котивленко, спроси, чем он там думает…

  И тут Лена, на которую они поначалу не обратили внимания, вытащила из сумочки зелено-желтую книжицу и поднесла ее к глазам зайца так, словно он страдал близорукостью.

– Это меняет дело…

Они пошли к вертолету.

  Кооператив Роману понравился, и он не мог понять, чего уж так испугались зайцы-инструкторы. В вертолете выяснилось, что набросившийся на Хвоина заяц по фамилии Стурин был функционером Новой Социалистической партии, в данный момент правящей, а Черник – чиновник из сельхозведомства. Они с задумчивым видом ходили среди пушистых, в самой поре плодоношения кедров, озабоченно трогали кору, мяли хвою и основательно утомили белку – председателя кооператива.

– Нет, вы все-таки объясните, почему у вас урожай ниже, чем по республике.

Белка обреченно вздыхала:

– Так то ж в республике. Им все в первую очередь. Урожай «трясучками» собирают, а мы колотами или сами лазаем. И потом в республике орехи куда идут? Белкам. А у нас?

– Вы бы поменьше рассуждали. У всех трудности. Лучше выполняйте, что вам говорят. Почему подкормку по новой технологии не внедрили?

Тут белка вышла из себя.

– Да потому что после этой подкормки кедры сохнут. И вообще с каких пор зайцы стали специалистами по орехам и учат белок? Вы спутали: тут кедры, а не капуста.

  Зайцы не ответили на этот выпад, но столь многозначительно переглянулись, что Роман подумал: «Грядут оргвыводы» – и пожалел белку.

  Она и сама поняла, что переборщила, поэтому продолжила миролюбиво:

– Вы с дороги, не мешало бы чего-нибудь…

  Зайцы заметно оживились. Все прошли в укромный обеденный зальчик. Тут как тут появился невесть куда исчезнувший Хвоин. Он заговорщицки подмигнул Роману и похлопал по сумке, мол, все в порядке, скучать не придется.

  Белка в белом фартучке мигом накрыла на стол, но опять все автономско-вегетарианское. Зато вместо «Амсы» появилась бутыль без этикетки с темно- коричневой жидкостью. Зайцы переглянулись и почему-то посмотрели на Лену. Та сделала вид, что ничего не поняла.

  Заяц Черник вздохнул, раскупорил бутылку и разлил вино по неизвестно как здесь оказавшимся фужерам из тонкого стекла.

– Ну что, за будущий урожай? – спросила белка, поднимая бокал.

– За ур…рожай, – выговорил Стурин, пережевывая морковь.

  Через полчаса все повеселели, кроме Лены, которая не притронулась к вину, Хвоин и Черник вовсю обсуждали мало относящиеся к делу достоинства белок и зайчих, зато Стурина сбить было нелегко. Повернувшись к белке, он читал назидательную лекцию на тему «Борьба за орехи и судьба Автономской республики». Опрокидывать стопки в паузах, между прочим, он не забывал.

– Тебе не кажется, что здесь без нас обойдутся? – спросила Лена.

  Роману давно это казалось.

Они вышли на улицу. Кедры стояли высокой темно-зеленой стеной, между ними, теряясь в глубоких мхах, петляла тоненькая тропиночка.

(Начало в №№ 57, 60, 63, 65, 66. «Ширинский вестник»)

  Роман взял папку и вышел. В последний момент, когда он уже шел к машине, сзади послышался шум, вероятно, подняли тревогу. В машине Роман передал папку кому– то сидящему сзади. И в тот же миг ощутил на плечах женские руки, а обернувшись, буквально уткнулся в мягкие ждущие губы…

Заяц Хвоин больно вцепившись когтями в кожу, тряс его за плечо:

– Ты что, выпил с гулькин нос и так раскис? Мы тебя уже потеряли. Если бы не утка, тут бы и оставили. На, врежь пять капель, сразу полегчает.

Он сунул Роману кружку. Тот выпил, и в голове, действительно, прояснилось.

«Черт, на самом интересном месте», – пожалел Роман о прерванном сне.

– А где она?

– Кто?

– Ну, эта… Лена.

УРП донес гаденький смешок:

– У нее свои дела. Сказала, что будет ждать вечером в гостинице. Ну и вкусы у людей. Ну что, летим?

В вертолете Хвоин продолжал пить, запасы оказались большие. Официальные лица потеряли неприступность и галстуки. Черник снял костюм, впрочем, он ему был ни к чему, шерсти хватило бы на три костюма. Стурин, однако, держался.

– Ну и как мост? Фиг вам мост! Пролетите вы с этим мостом, как фанера над Парижем. Ни черта не выйдет.

Хвоин уже в вертолете съел два стакана и окончательно озверел. Но ни Черник, ни Стурин с ним не связывались. Черник даже поддакивал:

– Да, глупость, конечно. Столько денег уйдет. А куда ездить по нему? В Охотничье? В Беляйев?

– В Беличью республику, – поправил Стурин. – Все из– за нее. Но мы должны понимать, что без белок Автономия и дня не продержится.

– Шлюхи! – завопил Хвоин.

С аэродрома Хвоин утащил Романа домой, у него еще что-то осталось, и нужен был компаньон. А у Романа не было сил сопротивляться. Не хотелось даже говорить, до того устал. И все-таки спросил у Хвоина:

– Ваша контора находится на улице, которую назвали в честь какой-то кошки. Она кто?

– Не какой-то а Лисянской, новой героини Автономии. У нас их немного. Твоя мать, кажется, пятая после Лисянской, Рыжей Первой, Снежок и Беленькой. Лисянская во время третьей войны подводной лодкой командовала. Смех да и только. Ну почему кошка? Кошки воды боятся – не могли утку найти. Те хорошо плавают, а еще лучше крякают. Лисянская плавать не умела и воды боялась, а ваш крейсер крякнула. Мяукнул крейсер. В конце улицы памятник – не видел? Ну, и не смотри, ничего особенного – кусок металла на жердочках. Говорят, обломок боевой рубки, поди проверь.

  Машина остановилась у пятиэтажки из вездесущего, как грипп, и неистребимого, как экологические проблемы, силикатного кирпича. Проект был явно земного происхождения, разве что лестницы еще уже, а площадки еще крохотнее. Хвоин пнул дверь в свою квартиру. Они вошли в прихожую, устланную изжеванными и растоптанными капустными листами. Навстречу высыпал целый выводок серо-голубых зайчат. Одни были похожи на обычных земных, только чуть крупнее. Другие, постарше, уже начали оформляться в то, что принято, но стояли на кривых задних лапках, а они, передние и задние, непостижимым образом стали превращаться в лапоруки и лапоноги. Зайчата грызли всякие овощи, а самый маленький, не найдя подходящего съестного, грыз ножку стула. Даже появление отца и нечастого гостя – человека – не могло отвлечь от еды. Они могли сожрать дом.

  Хвоин выругался. Дал под зад стулогрызу, и они, переступая через хвоинское потомство, прошли в комнату, совсем крохотную, да еще перегороженную тонкой фанерной стеной. Вся обстановка состояла из стола, сколоченного из досок, прибитой полки с чайным сервизом из приличного фарфора и пары стульев, что называется, видавших виды. На одном у газовой плиты сидела хозяйка дома. Она равнодушно посмотрела на вошедших.

– Опять надрызгался, скотина, – перевел УРП.

  «Знакомо. Господи, до чего везде все одинаково. Впрочем, на женщину она совсем не похожа. Не то что белки. Те даже верхние сосцы ухитрились под груди переделать. Женщины, да и только. Если б не хвосты и шерсть…»

(Начало в №№57, 60, 63, 65 – 67. «Ширинский вестник», 11 июня 1993 г.)

  Хвоин, проигнорировав привычное, по-видимому, обращение, направился за перегородку. Здесь была спальня и одновременно кабинет. На столе громоздился фотоувеличитель, банки с химикатами, кюветы, на полу – пишущая машинка, которой на столе уже не было места. Заяц сдвинул банки-склянки и выставил новую бутылку.

– Эй, красавица лопоухая, притащи-ка стаканы да чего-нибудь зажевать. Не хочешь? И черт с тобой.

  Хвоин извлек из кофра пару луковиц, огурец и кусок орехового хлеба. Романа, голодного больше самого бездомного автономского кота, такая закуска не устраивала, но выбирать не приходилось. Хвоин разлил вино по керамическим чашкам из-под реактивов.

– Чего молчишь? Не нравится у меня, да?

Роман хотел ответить, что совсем даже ничего, но вспомнил насмешливый голос кота Рыжего: «Вы, люди, всегда врете».

– Конечно, неужели журналисту нельзя найти квартиру поприличней?

– Квартиру? Поприличней? Спасибо бы надо сказать, что в норе не оставили. У нас половина в норах живет. Звери ведь, один разговор. Человеческое жилье нам ни к чему. Хотя и такое у нас имеется, потом скажу. А на таких, как я, денег жалко. На мост не жалко, а на меня жалко. Сволочи.

– Да что за мост такой?

– А, мост через Переходник, – Хвоин махнул лапой и опрокинул на себя чашку. Потом взял окурок из пепельницы. – Уникальное сооружение. Длина – 11 километров, из них девять – под водой. Соединит Косюнцеград и Беляйев – это пригород на левом берегу. Ты еще поедешь туда. Там твой памятник. Люди хотели такой же в Менске построить, а посчитали, во сколько обойдется – прослезились. А у нас – ничего. Мы – богачи. Неймется нашей Бежиной или Рыжей Шестой, так правильней. Десять лет царствует, дольше всех, а ничем себя не проявила. Косюнец Автономию создал. Переплавщица расстрелами прославилась, Белая Старшая – глупостью, Беляйцев – войной. А эта зачем? Обидно…

– Ну, а ты-то здесь при чем?

– А притом. Написал статью, где раздраконил этот проект и в глаз, и в… С цифрами, с выкладками, к людям не поленился слетать. Чего мне это стоило! Люди поумнее нас, да что тебе объяснять, сам человек. А Котивленко, кошачья морда, эту мою статью куда?

– В корзину.

– Вот-вот. Сам знаешь. Я обозлился. Пошел в «Зарю свободы», это утивкинская газета. Те шарахнули под шапкой «Очевидный обман автономии». Мне чуть уши не оборвали. Да черт с ними, с ушами, с работы чуть не турнули. Правда, пожалели, прошлые заслуги вспомнили, оставили. Да и я, проститутка, чуть на полу перед Котивленкой не ползал, мол, больше не буду. Хуже того, на самого себя опровержение пришлось писать. Тьфу! А что поделаешь? Эти сволочи, – он кивнул на перегородку, – Жрать просят. У нас тут работа на улице не валяется.

– Так ушел бы в эту самую… «Зарю».

– Ха! Так они же нищие, утивкинцы, как и всякая оппозиция! Где им так платить, как у нас. Когда были на нелегальном положении, в деньгах не нуждались – люди подкидывали по принципу «Раз они враги косюнистов – значит, наши друзья». А пришел Беляйцев и легализовал их. Умен, собака, даром что заяц. Если не вышло расстрелять, приручить надо. Вообще-то пострелять он тоже любил, нашего брата спровадил на тот свет видимо-невидимо. Но с утивкинцами по-другому поступил – приручил.

– И белку Сероватенькую тоже?

– Сероватенькую? Ты уже знаешь об этом легендарном разговоре? А может, и разговора не было – одна легенда… Короче, Беляйцев ей якобы сказал: «Писатели хороши, пока не мешают политикам». На что та ответила: «Политики гораздо чаще мешают писателям, но когда они это делают, то перестают быть политиками». Недурно, а? Ты чего не пьешь?

– Слушай, не хочется. Мне в гостиницу пора.

– Дьявол с тобой. На посошок, как люди, я-то уж знаю.

Роман с трудом проглотил ореховую настойку.

– Пойдем, провожу.

Как только они вышли, Роман спросил о ближайшем гастрономе. Он мог поужинать и в ресторане, но при мысли, что снова придется общаться с разумными зверями, еще пьяными, его бросало в дрожь.

– Любите же вы, люди, пожрать, мясо вам подавай. Вон магазин.

  Магазин маленький, похожий на сельский. И товары вперемешку. Но что за товары! У Романа глаза разбежались. От икры до американских джинсов и японской аппаратуры. Огромные балыки истекали янтарным жиром, аппетитные охотничьи колбаски висели над копчеными окороками. Чуть в стороне одежда, почему-то женская и первоклассная. Таких кофточек и в «Березке» не найдешь.

«Да, сюда бы наших баб из редакции».

Роман не удержался и попросил кофточку.

(Начало в №№57, 60, 63, 65 – 67, 69. «Ширинский вестник», 13 июня 1993 г.)

  Продавщица зайчиха, не довольная, что ее побеспокоили, сорвала с плечиков шикарный батник и швырнула Роману.

– Сколько7

Зайчиха назвала цену.

  «Однако недешево. Но черт с ним. Пока я ни одного косика не истратил. Вот удивится Наталья: «Куда же ты ездил – на Дальний Восток или во Францию?»

  После кофточки Роман переключился на продукты. Набрал колбасы, баночек икры столько, что все едва вместилось в тут же купленную сумку. Банки с пивом пришлось толкать по карманам.

  Хвоин смотрел на Романа с усмешкой, но тому было плевать. Какое, в конце концов, дело Хвоину до человеческих проблем?

– Откуда у вас?

– Это изобилие? Та же история, что и с мостом. Пыль в глаза пускаем: берем у вас за валюту. Точнее, за лес, нефть, марганец, те же орехи. А вы то же самое у других берете. Опять же за нефть, лес. Изобилие… Ты попробуй у нас капусту купи, тогда узнаешь… для кого все это? Людей почти нет, котов мало. А рубашки такие, как ты взял, белки покупают, те, что с людьми дело имеют. Сказать, зачем?

Начинало темнеть. До «Флоры» было еще далеко, и Хвоин вдруг занервничал, стал чаще оглядываться по сторонам, особенно когда проходили мимо узких улочек и темных аллеек. Потом и вовсе остановился.

– Знаешь, пешком до гостиницы не меньше часа, а гулять по ночам у нас не рекомендуется. Не посмотрят, что ты иностранец. А мы даже ножей не захватили. Да и нож мало поможет… К тому же и сумочка у тебя нелегкая.

– Так возьмем тачку.

– Что? Ах, такси. Попробуй. Пока будешь ловить…

– Что ты меня пугаешь? Что здесь, Чикаго?

– Не знаю, как там в Чикаго, а в Косюнцеграде по ночам безоружные не ходят. Посмотри вон на тех типов.

  У кафешки-забегаловки стояла, действительно, подозрительная компания. Три зайца, курица, кот. Кот пил вино прямо из горлышка. А один из зайцев пытался вырвать бутылку, визжал и вполне по-человечески матерился.

– Хотя эти не опасны, вон, – Хвоин показал на белку вдалеке, которая, опершись на длинную пику, с безучастным видом наблюдала за происходящим.

– Что же она их не заберет?

– Куда и зачем? Это только у вас хватают за кружку пива. Номер телефона в гостинице помнишь?

  Роман не сразу понял суть вопроса, а дошло – поразился: если учесть количество выпитого, этот заяц соображал неплохо, он явно рассчитывал на помощь Лены. Но ее как раз ни о чем просить не хотелось. Телефон он помнил, однако отрицательно покачал головой. Потом решительно направился в сторону удалой компании:

– Бог не выдаст, свинья не съест.

– Какая свинья? Сам ты свинья безмозглая. Назад!

Неизвестно, чем бы это кончилось, но в этот момент его обогнала машина и затормозила метрах в пяти. Роман узнал ее: это была «Нива», на которой он утром ездил с Леной.

– Садись, человек, садись.

  Роман в нерешительности остановился. После всего услышанного ему не хотелось бросать Хвоина одного. Но тот даже обрадовался:

– Садись-садись. Я доберусь, мне тут рядом. Как это там? Бог не съест. Свинья не забодает? Ха-ха. Надо записать.

  Машина рванула с места так, будто началась погоня, ему стало хорошо: ехать – не идти да еще по улицам с сомнительной репутацией. Ему даже не хотелось думать о том, каким образом «Нива» оказалась в нужное время в нужном месте.

(Начало в №57, 60, 63, 65– 67,69, 70. «Ширинский вестник», 29 июня 1993 г.)

  Лена слово сдержала и действительно ждала его в гостинице. На столе в вазе зачем-то стоял букет алых гвоздик.

– Как? – Лена показала на букет.

– Прекрасно, – буркнул Роман не очень дружелюбно. – Я, между прочим, не женщина.

– Зато я – женщина. Это для себя купила. Ты удивлен?

– Нет.

  Ему было сейчас не до Лены. Молча он начал вытаскивать содержимое сумки и карманов. Лена наблюдала за ним с немалым любопытством.

– Неужели ты все это сможешь съесть?

  Роман посмотрел на гору продуктов и пожал плечами.

– Зачем же столько набрал?

«Зачем?.. Поживи у нас на Земле, тогда узнаешь, зачем».

  Лена покрутила баночку с лососевой икрой.

– Эту штуку я тоже люблю. Что же, давай ужинать. Я, кстати, для тебя тоже кое-что припасла.

  Она поставила на стол бутылку «Мадеры».

– Кажется, это ты предпочитаешь больше, чем «Амсу» и ореховый самогон.

– Ты поразительно догадлива. Например, насчет машины. Как это тебе удается?

– Давай, лучше выпьем.

– Ты же не пьешь.

– Ну, почему… За компанию можно. Чтобы доставить тебе удовольствие.

– Ты мне уже его доставила. Там, в кедровнике. Кстати, мне снова снился этот сон, вернее, его продолжение.

– Ну, и что же на этот раз тебе снилось?

– Как будто я стащил какую-то папку с документами не то из лаборатории, не то из института, вероятно, секретного. А потом приснилась женщина.

– Я так и знала. Все начинается с секретных документов, а кончается женщинами. Хотя иногда бывает наоборот.

  Лена взяла бокал.

«Как же она будет пить?»

– Ну, так за окончание снов или за их продолжение?

– Не знаю, но интересно было бы их досмотреть.

– Я тоже так думаю.

  Утка поднесла бокал к клюву и влила в себя вино.

– Ты не очень обиделся на меня за то… Ну, что я оставила тебя в кедровнике?

  Роман хотел съязвить, но вино и министерский ужин поправили настроение, а утка спрашивала таким виноватым голосом…

– Нет, Лена, нет… Я ведь понимаю…

– Если бы ты хоть что-нибудь понимал… Женат?

– Да.

– И дети есть?

– Дочка Оксана четырех лет. Еще вопросы будут?

– Дочка, четырех лет… Когда твоя мать сюда уехала, тебе, кажется, тоже было четыре года?

– Да, ну и что?

  Роман посмотрел на Лену, и его рука с наколотым на вилку кусочком ветчины, который он уже было поднес ко рту, замерла. Глаза утки были неподвижны и беспощадны, как у змеи.

..– Опять… Сначала мучили на Земле, потом в Серове, капитан на границе, теперь она… Да что же это такое?

  Лена уже смотрела мимо него на кровать, где лежал купленный Романом батник.

– Какая милая кофтенка, это ты для жены? Вот бы померить, мне бы, наверно. подошла.

– Но ты же утка!

– Что? Ах, да, я же забыла… Как ее зовут?

– Кого?

– Жену.

– Наташа.

– Красивое имя. Только очень уж распространенное. У вас каждая третья – Наташа.

– Лен тоже хватает.

– Да, конечно. Она очень волновалась, когда узнала, куда ты едешь?

– Она не узнала. Поездка была оформлена вполне безобидно.

– Ну, а если бы узнала?

  Романа начали раздражать эти дотошные и не вполне тактичные вопросы, и настроение снова начало портиться. Он выпил еще и закурил.

  «Заволновалась бы, если б узнала? Черта с два! Если тут со мною что-нибудь случится, а только на это все и намекают, она, пожалуй, поплачет – на людях. Даже истерику закатит. А в действительности обрадуется как лучшему подарку в своей жизни. Квартира в центре с телефоном, Оксанка тоже руки сильно не свяжет. И хлопоты по разводу отпадут. Вот только алименты спрашивать будет не с кого, это ее немного огорчит. Ну, а этой-то зачем про все это знать? Чего она добивается?»

– Так, говоришь, женщина приснилась? Понятно, в твоем положении…

Эти слова Лены, точнее, ее интонация Романа рассмешила.

– А ты что, чем-то можешь меня выручить?

– Напрасно смеешься. У меня на примете милые чистенькие белочки. Что, не подходит? Зря, многие ваши очень даже не против, для коллекции, так сказать. Вообще-то людей-мужчин здесь не так уж мало, а вот с самками вашего вида здесь, действительно худо. Но люди выходят из положения, у них свои мужские клубы. Как насчет этого?

– Ты что, издеваешься!?

– Ну-ну, я пошутила. Ладно, что-нибудь придумаем.

– Спасибо за участие, но как-нибудь обойдусь. Ты лучше бы почитать принесла…

– Что? «Современный детектив»?

– Почему именно детектив?

– Да потому что обычно просят или детективы, или «Трех мушкетеров». Впрочем, изредка – «Мастера и Маргариту». Не то у вас все это в большом дефиците, не то времени нет дома прочитать.

«Скорее, первое», – усмехнулся Роман.

– Слушай, принеси Сероватенькую «Черные легионы».

– Вот как? Запрещенной литературой интересуешься? Ну ладно, если ты так хочешь… Но мне пора.

Лена поднялась, взяла сумочку и направилась к двери.

– А цветы?

– Пусть стоят. Они тебе еще пригодятся.

  Когда Лена ушла, Роман пересел со стула в кресло и вытянул ноги. Потом, не вставая, лениво протянул руку, взял недопитый бокал. С Леной разговаривать было, конечно, легче, чем, скажем, с котом Рыжим, но, тем не менее, приходилось все время держаться настороже, непонятно почему, но так выходило.

Он сделал пару глотков. Затянулся сигаретой.

  «А все же хорошо, черт возьми! Вот так сидеть, пить вино, не боясь, что завтра будет трещать голова, а кто-то издевательски подмигнет: «До двух-то еще далеко-о-о» Цеплять ложкой большие красные шарики, которые ты уж и забыл, как выглядят, а вот теперь они, полные солоноватого сока, вкусно лопаются на зубах. И никто в целом свете тебя не потревожит. А проблемы твоего мира, твои проблемы пусть пока побудут на Земле. Хотя… Не очень-то здесь для меня спокойно, точнее, совсем неспокойно. И эта Лена, странное двойное знакомство, сначала во сне, потом наяву. Да и сны… Сны ли это? А Лена? Неужели так ведут себя все разумные утки? Непохоже. Скорей всего, она из местной контрразведки, оно и понятно, я же для них все-таки иностранец. Что она там предлагала? Женщину? А я, конечно, стал разыгрывать из себя болвана, которому мерещится, что его будут снимать скрытой камерой, а после шантажировать, что снимки отправят на работу и собственной супруге. Женщина была бы как раз кстати. И пусть снимают, сколько хотят, если нравится.

  Подумав о женщинах, Роман уже не мог остановиться. Оно, как справедливо заметила Лена, было «понятно в его положении». И он сразу же представил Веру. Первую женщину. Его мачеху. Она ушла в ванну, а потом обыденным таким голосом, без всякого волнения позвала: «Рома, зайди-ка». Он вошел. Она сильно рисковала, он мог попросту выскочить обратно – эффект был слишком силен. До этого голых женщин Роман видел только на открытках, которые пацаны показывали друг другу в укромных уголках, да еще в фильмах «до шестнадцати», на которые, впрочем, он без труда прорывался. Он мог выскочить, но не сделал этого, потому что остолбенел и зажмурился. А когда он открыл глаза, она взяла его руку и положила себе на грудь. У нее были прекрасные груди. В тот первый раз, когда он целовал их, ему казалось, что он сходит с ума…

  Отец, надо думать, догадывался об их связи. Однако, к его чести, не устраивал безобразных сцен с воплями: «Уйди из моего дома, подонок!» и битьем морд. Он даже не поговорил с Романом просто, как мужчина с мужчиной, и, вероятно, напрасно не сделал этого. Но самым удивительным было то, что он не порвал с Верой, ни разу не упрекнул ее. Он все ей прощал. А вот первую жену – мать Романа – ненавидел, хотя та его, видно, очень любила. Это Роман знал из писем. Это же подтвердил ему кот Рыжий, рассказав о последних минутах ее жизни…

  «Но что же это была за девушка тогда в ресторанчике на набережной? Кажется, познакомились на дискотеке. Какая же она была, высокая? Да, как будто. У нее были золотистые волосы и карие глаза. Это редкое сочетание меня тогда и привлекло… А что было потом? Нет, не помню… И ее звали Лена? Ах, да при чем тут Лена? Хватит думать о ней и обо всем этом, так и свихнуться недолго. Слишком много загадок. Лучше пить, если уж есть такая возможность, и смотреть телевизор.

 По телевизору передавали вечерние новости. Белка-дикторша с подобающей драматической серьезностью читала:

– На попытки людей ввести ограничения менские портовики угрожают стачкой. Их уже поддержали Всепереходная конференция свободных профсоюзов и независимый союз утивкинцев. Часть людей выступила также на стороне менских докеров.

(Начало в №№57, 60, 63, 65– 67,69, 70, 73. «Ширинский вестник», 23 июня 1993 г.)

Однако вновь образованное общество людей потребовало от властей не идти ни на какие уступки. В этом заявлении были допущены оскорбительные выпады против докеров. Положение в Менске продолжает обостряться.

«Молодцы, черти. Прав Рыжий: они себя в обиду не дадут».

  Роман выключил телевизор, разделся и лег в постель. Но заснуть не мог долго, даже вино и немалая усталость не действовали. Он боялся снов и в то же время желал их. Наконец, все-таки уснул и проспал без каких- либо даже плохоньких сновидений до тех пор, пока его не подняла приехавшая утром утка Лена.

  Погода испортилась, лил дождь, и Роман отказался куда-либо ехать.

  Он плохо выспался, да и выпитое накануне не прошло даром. В этом состоянии он любил читать книги. Лена не настаивала. Она оставила книжку и ушла.

  Перекусив остатками вчерашнего ужина и заглотнув четыре банки японского пива, Роман поудобнее устроился в кресле. Это была тоненькая повесть в светло- сером картонном переплете, на котором летящими угольными буквами было начертано: «Черные легионы».

  «На концах копий они несли свободу. 26 августа в Куркулево, где люди окружили почти безоружных повстанцев, белка Чернохвостикова, обвязавшись динамитом, бросилась под танк. От взрыва мост, по которому шла техника, рухнул, и люди не успели наглухо замкнуть кольцо. Нескольким сотням восставших удалось вырваться. Среди них была и белка Пчелкина. Она знала, что несет свободу на острие копья, и очень этим гордилась. Но она не знала, да и не могла тогда знать, что свобода слишком неуютно чувствует себя на острие. Свобода и копья, свобода и автоматы, свобода и бомбы – вещи несовместимые».

  Так начиналась эта повесть. Очень скоро Роман прочитал ее почти всю.

«… Я не могу… Не могу, поймите же вы!

– Ну не можешь ты, найдем кого-нибудь другого… Впрочем, это же приказ, а ты военная.

– Все равно не могу.

– Хочешь оказаться на их месте?

– Пусть лучше так.

– Ну-ну. А ведь тебя считали геройской белкой. Два года боев. Куркулево. Охотничье. Менск… Вот-вот придет наградной лист… Ведь как на войне поступают с врагами, как ты сама с ними там поступала?

– Сейчас не война.

– Сейчас – война. И кругом нас – враги. Так говорит президент, а ей лучше знать, кто есть кто. Но что я тут с тобой антимонии развожу. Не хочешь – не надо. Мы ведь насильно никого не заставляем. Да. между прочим, у тебя хорошие бельчатки растут, сколько им уже?

– Вы хотите сказать…

– Ничего я не хочу сказать. Ну так как?

– Идем.

  Они спустились в подвал. Автомат лежал на грубой солдатской табуретке. Пчелкина открыла окошко. Их было шестеро: заяц, кот, курица и трое людей – мужчина. Женщина и мальчик. Они, видно, уже долго ждали, поэтому сидели на полу, привалившись к деревянной стенке, врезаясь в которую пули не дают рикошета.

  Когда окошко открылось, женщина вскочила первая и, схватив мальчугана, бросилась к решетке, которой было прикрыто окошко. Мужчина встал на колени и заплакал. Курица демонстративно повернулась задом, выставив хвост, кот и заяц остались на месте.

– Сволочи, убийцы, за что? Что мы вам сделали, зверье поганое!?

– Зачем ты на них смотришь? Мы же облегчили тебе задачу – просунь ствол вон туда и нажми на спуск. Вот и все. Они никуда не денутся. Все рассчитано.

  Пчелкина взяла автомат, передернула затвор.

Мужчина стал биться головой о пол, под ним расплылась лужа. Женщина заплакала.

– Да стреляйте же, подлые твари! Сколько будете издеваться? – кот с трудом поднялся, он был сильно избит, а его передние лапы с кровавыми ранами на месте когтей были перехлестнуты стальной проволокой.

– Это вы, вы виноваты, из-за вас… – женщина бросила мальчика и вцепилась в горло коту.

– Мама, не надо дядю котика, его уже били, мама, не надо!

А Пчелкина нажала на курок.

– Будьте вы прокляты…»

Роман опустил книгу.

«Да… За такую повесть хоть где по головке не погладят…»

Зазвонил телефон. Роман отложил книгу и взял трубку.

– Ну, где ты пропал? Сколько можно похмеляться? – раздался разбитной голос Хвоина.

– Я читаю, – сказал с досадой Роман.

– Чего? Читаешь?

– Да. вашего классика. Сероватенькую.

– Нашел занятие! Брось ее к едреной фене! От ее нытья зубы болят. У меня полдня свободного времени, покатаю по городу.

– Но…

– Да что там. Через десять минут буду у гостиницы. Выходи.

  Роман положил трубку, поднялся на ноги и некоторое время стоял в нерешительности.

«Неудобно как-то получается, перед Леной неудобно. Сначала отказался ехать с ней, а потом принял предложение Хвоина, которого она, кажется, недолюбливает… Но, с другой стороны, и Хвоина обижать не хочется. И в конце концов, не торчать же весь день в гостинице, дождь кончился…»

Уходя, Роман с сожалением посмотрел на недочитанную книгу.

«Ну, ничего, Сероватенькая от меня не убежит».

  Хвоина, обещавшего быть «через десять минут», не было довольно долго. Наконец, он подъехал на потрепанном и расхлябанном джипе, очень похожем на «Уазик», доживающий последний после двух капиталок срок в редакции районной газеты. Он сходу начал оправдываться:

– Я не виноват. Это все он, Вова. Бывший наш, а теперь большая шишка в издательстве. Никак не мог от очередного пиита отделаться. Развелось их, верно, Вова?

  Вова, развалившийся на заднем сиденье, был жирным котом, очень напоминавшим известный персонаж из мультика, произнесший там сакраментальную фразу: «Таити, Таити! Нас и здесь хорошо… кормят!» Он ничего не ответил Хвоину и лишь приоткрыл один сладко зажмуренный глаз.

– Итак, поедем-ка мы… Хотя, постой, никуда мы не поедем, надо горючее в баки залить.

  Роман поискал глазами автозаправочную станцию, но тут же понял, какое «горючее» имеет ввиду Хвоин. Заяц достал фляжку из нержавеющей стали и протянул ее Роману:

– На-ка, провентилируй мозги.

– Но я…

– Пей, пока дают, приедешь домой – не обломится.

  Роман сделал глоток. По обжигающему вкусу и запаху трав угадал – «Амса».

Он тут же отдал фляжку Хвоину, который к ужасу Романа, передал ее не Вове, а водителю, тоже коту.

– Ты с ума сошел? Это же…

– Не дрейфь, Маруся, все будет абгемахт, как в лучших домах. Костик, покажи.

  Шофер сделал несколько глотков, потом осторожно достал из нагрудного кармана две большие желтые пилюли, для чего-то подул на них и проглотил, запив той же «Амсой».

(Начало в №№57, 60, 63, 65 – 67,69, 70, 73, 74. «Ширинский вестник», 25 июня 1993 г.)

– Это не для того, чтобы запаха не было. Это «Контрал». Мгновенно восстанавливает разрушенные проклятым алкоголем реакцию и память. Наше автономное приобретение. Наше автономное изобретение. Хотели людям продать – отказались: травитесь, мол, сами этой гадостью. Ну, ваше дело. А нам деваться некуда, у нас право употреблять спиртные напитки записано в Конституции. Правда, в качестве обязанности это не предусмотрено: не хочешь – не пей. Хи-хи! У нас свобода.

– Так может, действительно, лучше не пить? Не думаю, что для разумных зверей алкоголь менее вреден, чем для людей. И тут ваше лекарство мало чем поможет.

– Ах, Рома, Рома! Ты эти лекции дома читай. Там у тебя много слушателей найдется. Сколько вы, люди, живете? Шестьдесят? Больше? А ты сколько уже прожил? Ах, двадцать шесть… А мне всего отпущено двадцать пять – тридцать. И за эту-то вшивую жизнешку лишать себя удовольствия? Трезвым я еще буду – целая вечность трезвости впереди…

– Вы там кончили? – подал голос кот Вова. – В задних рядах тоже интересуются.

– Сейчас, милый, сейчас, – Хвоин, отсосав прилично из фляжки, передал ее коту. Потом повернулся к водителю:

– По Бродвею и в Уайтхолл.

– Что? – не понял Роман.

– Это у нас означает улицу Августа и квартал «Сказка». Да не императора, месяца августа. Случился у нас однажды такой знаменательный август. У всех бывает свой Август. А потом появляются Сказки. Хотя «Сказка» – это опять же не «Сказка», а просто квартал «Юго-Восточный». А пока доедем – развлекись, – Хвоин подал Роману «Автономные новости». На первой странице внимание Романа сразу же привлекла фотография весьма несимпатичного обезображенного трупа. «Кошмарное убийство на улице Верхнекленной», – гласил заголовок заметки.

  «Вчера между 22 и 23 часами на улице Верхнекленной было совершено чудовищное преступление – заяц, личность которого пока не удалось установить, был убит двумя ударами ножа в спину и шею. Затем у него были отрезаны уши. Версия о том, что уши были отрезаны до того, как его убили, сразу отпала, так как никаких криков, по свидетельству жителей окрестных домов, не было слышно. Комиссар патрульных войск белка Ганина, прибывшая на место происшествия первой, сообщила, что, судя по характеру убийства, его совершили непрофессионалы, что затрудняет расследование. Заяц не был ограблен, поэтому можно предполагать месть. По словам белки Ганиной, подобных убийств в столице не отмечалось больше года. Все, что-либо видевшие, слышавшие, находившиеся поблизости или что-либо знающие, могут дать показание за соответствующее вознаграждение…»

  «Весьма оригинальный метод следствия – через газету, я уже где-то читал о таком. Может, он и эффективен? Однако при чем тут первая полоса? Что за бульварщина?

Роман тронул Хвоина:

– Послушай, вам что, кроме уголовной хроники давать нечего? Неужели это самое важное в жизни Автономии?

– Но ты же прочитал это в первую очередь?

– Конечно. Но ведь не это главное.

– Главное – чтоб нас читали. Видел я земные газеты: наберете сорок седьмым кеглем шапку «Обеспечим сытную зимовку для общественных скотов» и думаете, что, увидев это, читатели пляшут от восторга. Кстати, как правильно: «для общественных скотов» или «для общественных скотин»?

Пропущен номер 76

(Начало в №№57, 60, 63, 65 – 67, 69, 70, 73 – 76. «Ширинский вестник», 30 июня 1993 г.)

  Те, кто пишет эти статьи, сами навряд ли попадали в такие ситуации и, дай Бог, чтобы никогда в них не попадали. Но статьи, тем не менее, оказывают свое действие.

  «Этого мне только не хватало», – подумал Роман, который и на Земле-то очень не любил ввязываться в подобные истории. Но он уже шагнул вперед и, хотя когда-то ходил на секцию бокса, совсем не по-боксерски влепил одному из зайцев в ухо. Удар получился сильным, и один из зайцев полетел на землю. Белка воспользовалась этим, рванулась вперед и припустила по улице. Роман счел нужным сделать то же самое в другую сторону, но тут ему преградил дорогу вывернувшийся из-за угла дьявольской гостиницы кот. Он держал пистолет, который в его огромных лапах казался детской игрушкой. Но это была не игрушка, а самый настоящий револьвер системы «Наган»

  Роман кинулся назад, хотя это было абсолютно бессмысленно: кот, если бы захотел, догнал бы его в два прыжка, а еще проще – выстрелил бы в спину. Но он не стал этого делать. Сзади Романа ждали уголовники-зайцы. Тот, которого он так ловко съездил по уху, вдруг подпрыгнул и, развернувшись в воздухе, словно всю жизнь занимался каратэ, ударил Романа задней лапой в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам и, пятясь, уперся в стену «гостиницы».

Теперь они не спешили.

– Дай- ка, я смажу по его гладкой харе, – предложил второй заяц.

– Погоди… Этот бесхвостый ублюдок у меня сейчас попляшет. Он сейчас вспомнит, зачем его на свет мама родила… – заяц стал коротенькими шажками приближаться к Роману. Одновременно он вытаскивал из кармана длинную цепь.

  Роман смотрел на нее не отрываясь и чувствовал, как у него слабеют колени и дрожь пробивает до холодного пота. Это была не обычная для хулиганов велосипедная цепь, хотя и та бы не сулила ничего хорошего. Это была цепь от бензопилы. При ударе она, надо думать, действовала не хуже шашки.

  Роман закрыл руками лицо и голову и прижался к стене так, как будто хотел продавить насквозь лиственные бревна – только бы спрятаться от беспощадной блестящей цепи.

Заяц резко размахнулся, цепь свистнула, и…

– А-а-а… – заорал Роман в предсмертном ужасе, уже чувствуя страшный, рубящий пальцы и ломающий череп удар…

  Но удара не последовало. Как раз в этот миг прямо над его головой хлопнул выстрел. Заяц выронил цепь, и теперь не Роман, а он катался в грязи, истекая кровью и пронзительно верещал, схватившись за живот.

  Словно большой белый бомбардировщик или ангел- спаситель, так вернее, с неба спикировала утка Лена. Кот выстрелил в нее, но, видно, не попал. Зато Лена била без промаха. Пуля вошла коту прямо в лоб, и он упал мордой вперед, прямо в лужу, подняв веер изумрудных брызг. Второй заяц кинулся наутек, петляя и увертываясь, как настоящий заяц.

  Утка приземлилась, очевидно, огонь слету ей вести было все же неудобно. Теперь она стояла на розовых перепончатых лапах, сжав обоими крыльями большой автоматический пистолет, откинув назад голову, палила куда-то мимо зайца в сторону лачуг и землянок. Лишь мгновение она потратила на Романа:

– Беги! Кому сказала, мать твою в креста…

  Человеческий мат, особенно хорошо поставленный, может вывести из любого нервного столбняка. Роман пролетел все заборы и проволоки, да так, что ни разу не споткнулся. Машина, к счастью, стояла на месте, дверца была открыта.

– Гони! – крикнул Хвоин шоферу. – Гони, пока не лупанули!

И, обернувшись к Роману, прошипел:

– Молись, чтобы машина вынесла…

– Куда же вы? Там Лена.

Роман схватил Хвоина за лапу.

Тот отбросил его руку:

– Какая еще Лена?

(Начало в №79. «Ширинский вестник», 7 июля 1993 г.)

– Ламанческий! Лыцарь! Зря тебя там не пришили…

– Там Лена осталась.

– Ну и черт с ней! Выкрутится твоя утка, эти твари живучей кошек.

– Слушай, ты… – Роман сжал кулаки.

В это время на его плечо легла мягкая лапа кота Вовы.

– Успокойся, дружок. И не слушай, пусть себе мелет. Он же переволновался за тебя, понимаешь? А что это за утка?

– Абавка из агентства по контактам, – все еще кипя от злости, ответил Хвоин.

– Ах, она из АБА… Ну, тогда за нее, действительно, нечего переживать. Контрразведка… Ты, кстати, поосторожней с ней, Рома. Агентство безопасности – контора темная, спецслужба, сам понимаешь.

– Она мне жизнь спасла.

– Ну, сегодня спасла, завтра… Взбодрись, дружок, я тут приберег для тебя…

  Роман сунул в рот горлышко, но машина тряслась на ухабах, и он сам трясся от пережитого и новой обиды.

«Подонки. Какое же это зверье – подонки. Правильно мне о них говорили».

– Хвойка, подай человеку стаканчик, а то у него зуб на зуб не попадает – проглотить не может.

  Наконец, они выбрались на нормальную дорогу. Пошли уже знакомые Роману ровные кварталы чистеньких домиков.

– Пронесло, – с облегчением произнес шофер. – Бедная моя ласточка, досталось ей сегодня.

– Не говори, умница старушка, – Хвоин хлопнул лапой по приборной доске и обернулся к Роману:

– Нет, так дело не пойдет. Раз с нами – значит, до конца с нами. Верно, Вова?

– Самое лучшее лекарство от стресса – хорошо выпить, – откликнулся кот. – Зря люди от этого уходят. А ты не уходи, зачем? Ты же наш друг, ты любишь животных, уток там, кошек.

  Машина подъехала к стеклянной, подсвеченной изнутри пристройке. «Поляна». «Стекляшка» – это ей больше подходит…»

– Закрыто еще. Подождем.

  Судя по толпившейся у входа разношерстной (в прямом смысле слова) публике, ждать оставалось недолго. Миниатюрная, весело разряженная белочка, заметив машину приветственно помахала лапой и направилась к ним, но ее опередила другая, встреча с которой в данной ситуации была совсем не желательна. Белка-патрульная, уже давно наблюдавшая за их машиной, приблизилась и сказала вежливым и сухим, как у полицейских всех стран и миров, голосом:

– Прошу отъехать. Здесь нельзя ставить машину.

– Ты что, дура набитая, номера не видишь? – с неожиданной злостью отозвался Хвоин.

  «Господи… Оскорбление представителя власти при исполнении служебных обязанностей, – с тоской подумал Роман. – Опять история».

  Белка действовала стремительно. Острие пики, которую она просунула в машину, уткнулось Хвоину в горло.

– Попрошу выйти. Всех! – скомандовала она.

– Погоди, миленькая, – промурлыкал Вова. – Сейчас все уладим.

  Он протянул длинную, с острейшими когтями лапу и тихонько оттолкнул пику. – Я все объясню.

  Он не без труда выбрался из джипа и отвел патрульную в сторону. Говорили они недолго, и Роман услышал конец фразы: «… а машинку вы покараульте, мало ли что».

– Откатись туда, потом подходи, – бросил кот шоферу. Затем тихим, но уже без обычных ласковых ноток спросил:

– Ты что, Хвойка, с цепи сорвался? Мало нам Роминых шуточек? Проткнула бы тебя сейчас, как жука булавкой, и даже выговора за это не схлопотала бы, не знаешь, что ли?

– Ненавижу, – прошипел Хвоин. – Гадюки…

  Когда они вошли в «Поляну» и Вова отправился занимать столик, Роман поинтересовался:

– Так может это не моя утка из этой самой «АББА», а Вова? Что это его так полицейские слушаются?

– Вова не из АБА, – буркнул Хвоин. – Вова – просто Вова.

  Ресторан был большой и неуютный, чем-то напоминающий земные, где администрацию больше заботят отчеты о проделанной работе, чем посетители. Возможно, здесь тоже было так, Роман этого не понял, потому что их обслуживал персональный официант – хороший знакомый Хвоина и прекрасный – кота Вовы.

– Ну, что у нас, Веня, на сегодня? – Вова зевал, показывая острые клыки.

– Давненько я не веселился.

– Ну уж. А вчера? – заметил официант.

– Вчера – это было вчера. А сегодня с нами дорогой гость – человек, журналист, сын героини, что там еще? Словом, надо постараться. Итак, икорки для начала, люди это любят, еще чего, Рома? Шпроты, сервилат? Тащи все, Веня. На второе? Давай ростбиф или, как его, лангет. Ах, про Хвойку-то забыли, ну это уж на твой вкус, Веня, вам, зайцам, виднее. Ну, и – соответственно.

  «Соответственно» обернулось двумя бутылками водки и двумя – коньяка.

– А шампанское, Веня? К нам сейчас прибудет дама, какое же веселье без милых моему сердцу дам?

  Появилось и шампанское, а следом белка, та самая, которую Роман приметил еще на входе.

– Знакомься, Рома, это Рита. Самая лучшая древолазка, которую я когда-либо знал. А это Роман, про которого я тебе говорил.

– Я рада, – белка протянула Роману пушистую лапку с лакированными коготками. Потом укоризненно посмотрела на Вову:

– Толстячок, ты опять меня обижаешь? Я не люблю, когда ты называешь меня древолазкой.

– Ну, не сердись, пусенька. Сегодня я буду называть тебя не иначе, как прекрасной розой. Или настурцией, как лучше?

– Да ну тебя. Привет, Хвойка! Снова здесь? И как твоя краля ненаглядная только терпит

– Заткнись, стерва. Сначала попаши с ее, потом ляскай.

  Хвоин после стычки с патрульной потерял обычную легкость и сидел злой и мрачный, несмотря на обилие обожаемых напитков.

(Окончание. Начало в №81. «Ширинский вестник», 21 июля 1993 г.)

– Послушайте, а Ваша фамилия, наверное, Риткина, – вдруг ляпнул Роман, сам не зная зачем. Впрочем, знать-то он знал – ему хотелось как-то разрядить неловкую обстановку. Белка была ему симпатична, и он не хотел, чтобы она обиделась.

Но та меньше всего была настроена обижаться. Она расхохоталась.

– Почему ты так решил?

– Ну… У меня одна знакомая… У нее фамилия Ленская, и она называет себя Леной.

– Это совсем неважно, кто как себя называет, – пояснил Вова. – У нас кто как хочет, так себя и называет. Может и вообще никак не называть. Вон Хвоин – Хвойка и все. Хвойка, а ты чего имя себе не выберешь? Назвался бы каким-нибудь Соломоном или Розенфельдом.

– Отвяжись. Эти имена тебе больше подходят.

– Да? Возможно. А правда, Рита, почему ты стала Ритой?

– Увидела в журнале артистку красивую, а зовут Маргарита. Решила, что я не хуже.

– Скромна ты, барышня, не по годам. Ладно, хватит кукситься, гений фотоблицев, наливай. Поднимем, содвинем их разом, да здравствуют звери, да здравствует разум, как сказал один толковый поэт.

– Музы, – усмехнулся Роман.

– Что?

– Музы да здравствуют, сказал один толковый поэт.

– А кто они такие, эти музы? Обыкновенные шлюхи, приходят к тому, кому больше платят. Верно, крошка? А вот и Костик. Как там наша ласточка?

– Под надежной охраной двух симпатяшек с жердями

– Чтоб у них хвосты отпали.

– Да брось ты, Хвойка, обижаться на них. Это все равно что на стену, ей от этого не хуже.

– Я не на них. Я на себя. Лучший репортер! Тьфу. Каждая гнида может в горло пикой тыкать.

– Судьба у тебя, Хвойка, такая. Бери пример с человека. Ему чуть голову не оторвали, а он про каких- то муз рассуждает. Рита, знаешь, кто перед тобой? Нет, не знаешь. Герой! Храбрец! Геройство – это у него по наследству, наверно. Рома, расскажи.

  Белка живо заинтересовалась, ей видно были очень по душе подобные истории.

  Роману смертельно надоели и циник Вова, и Хвоин, и коньяк, и Рита. Самым большим желанием было встать и уйти, но он никак не мог набраться духу и с омерзением слушал, как Вова живописал его «подвиг».

  В это время в зал, зевая и потягиваясь, вошли музыканты: три зайца, кот и петух.

– Что же это будет? – с ужасом подумал Роман.

  Музыканты долго и деловито подключали аппаратуру, настраивали ее, затем врезали. Петух выскочил на середину, похлопал крыльями и схватил микрофон:

– Супер-хард-рок «Моя любимая курочка».

  Роман не раз слышал – и как раз по поводу ВИА: «вырядились, как петухи», а также «пустили петуха», но чтобы в ансамбле был всамделишный петух…

– Ку-ку-ре-ку, аля-ля, гоп- гоп!

Ку-ку-ре-ку, аля-ля, гоп- гоп!

  Зал сотрясался. Белки и зайцы пошли отплясывать, роняя стулья и опрокидывая бутылки. Сразу почти полностью вырубили свет. К потолку взлетело несколько уток, которые начали хлопать крыльями и кувыркаться в воздухе.

– Мяу! Даешь песню самогонного завода!

  Оркестр заиграл.

Вместо петуха с микрофоном выскочила белка:

«Вот вечер настал вдруг,

И над трубой дымок уже не вьется.

И наша лягушка, она сегодня больше не напьется.

Ведь денег нету, нету, нету,

Хотя они должны бы быть,

Теперь не то что колбасы,

Нам даже хлеба не купить!

И все же наполним наши фляжки,

Чистым спиртом их нальем,

И все ж за нашу Автономию

Мы песню пропоем!

– Давай-ка и мы наполним! – предложил Вова, когда оркестр на некоторое время утих.

– Конец плох, – сказал Хвоин. – К черту автономский патриотизм. Он закончился на Косюнце, а Переплавщица окончательно выпустила из него кишки.

– Все о политике да о политике, – вздохнула Рита. – Роман, а у вас на Земле тоже о политике говорят?

– Да, иногда приходится.

– Ну и зря. У вас же такая большая и красивая Земля и такие красивые женщины. Политика – гадость. А Земля – хорошо. И красивые женщины – хорошо. А я, по-твоему, красивая?

  Роман не успел ответить. Рядом началась заварушка. Два зайца, схватив друг друга за грудки, опрокинули столик. Из-за стойки бара вышел здоровенный кот, разнял дерущихся, вытащил у одного из кармана деньги, а затем приподнял обоих за шкирку и понес к дверям. Послышался звук увесистых пинков и шлепанье тел об асфальт.

– Видал? – в первый раз за вечер оживился Хвоин. – Не надо ни общественности, ни милиции.

– Чего хорошего? – грустно возразил Вова. – Бескультурье. Азия-с. Вот на Земле… – он мечтательно прикрыл глаза.

– Ладно насчет Земли. Ты там не был и не будешь никогда. Да к чему тебе? Земные кошки такого размера, что тебе в карман вместе с лапками влезут, белки тоже.

– Там другие кошки есть… Да бодливой корове, увы… не побывать мне на Земле, даже в качестве подопытного кролика или экспоната в зверинце. Здесь ты, Хвойка, прав.

– А почему, кстати, вы не можете попасть на Землю? Почему о вас там никто не знает? – заинтересовался Роман.

– А потому, – встрепенулся Хвоин. – Ты думаешь, нас не пытались к вам вывезти? Еще как! Хоть мертвого, хоть косточку какую-нибудь, представляю, какая бы там случилась сенсация. А не получается. Исчезаем мы при переходе. Запрет.

– Какой еще запрет?

– Природный запрет: вам можно, нам – нет.

– Исчезаете при переходе…

Роману что-то смутно вспомнилось.

– Может, вы из нейтринов?

– Может, и из нейтронов. Это тебе надо в НИИФАПе спросить, только сомневаюсь, что тебя туда пустят.

– А что такое НИИФАП?

– Институт такой – физики аномальных пространств. Страшно секретная контора. Я его один раз только видел, да и то издали.

Романа что-то кольнуло:

– Не такое длинное белое здание с антеннами на крыше?

– Да. Только это не антенны, а измерители этих самых пространств. А ты успел там побывать?

Вопрос застал Романа врасплох.

– Нет, я там не был. Мне рассказывали… – начал торопливо врать он.

К счастью, оркестр снова громыхнул так, что затряслись стекла.

– Да ну вас с вашими разговорами, пойдем, спляшем, – предложила Рита.

– Я вообще-то… – Роман хотел сказать, что не танцует, хотя на Земле обычно шел в орущую и ломающуюся толпу и ломался вместе с ней. Танцор он был неважный, но кого это интересовало? А здесь – особенно.

«Черт с ней, пойду, надо, чтоб все забыли об этом разговоре».

  Он опрокинул еще одну и пошел за Ритой. Оркестр заиграл что-то, напоминающее танго. Рита мигом уложила мягкие лапки на его плечи.

– Странно, – сказал Роман.

– Что?

– Ты танцуешь с человеком, это вроде бы должно вызвать здесь… Ну… Удивление, что ли.

– Здесь давно ничему не удивляются, запомни. Какой ты милый и забавный. А я живу рядом. Совсем, совсем…

– Послушай, Рита, ты тоже милая и забавная и ты мне нравишься. Но…

– Ты – человек, а я – белка? Глупый. Это вам всем так кажется с непривычки.

– Ты где-нибудь работаешь?

– Я? Нет. Зачем? Пока есть Вова, мне не о чем беспокоиться. Но он мне надоел. Ты его не бойся, он даже рад будет, честное слово, вот увидишь…

«Господи. Выбираться надо. И как можно скорей. Хватит на сегодня приключений».

Когда они вернулись, кот Вова понимающе подмигнул, а Хвоин помрачнел еще больше.

– Вы, братцы, как хотите, а я домой. – объявил Роман.

– На Землю? – ухмыльнулся Вова.

– В гостиницу. Он давно туда мылится. От вашей компании его тошнит, вы что, не видите? Ну и проваливай, катись к своей красавице мокрохвостой. А ты, дура лопоухая, думала, уже все, он у тебя в лапах? Вот, выкуси! У него там подруга есть, уточка, беленькая такая, Леной зовут.

  У Романа было большое желание ударить Хвоина прямо в его кривляющуюся заячью физиономию, но он уже дрался с разумными зверями и знал, чем это кончается. Он вытащил бумажник.

– Убери свои вонючие башли! Мы не нищие, мы, звери, не нищие, слышишь ты, герой липовый! Мы не считаем копейки! Это вы, вы, подонки, орете на всех углах о своем бескорыстии и любви к ближнему, а сами все коромчите, все жрете друг друга. Ну и жрите, пока не подавитесь! Мало вас, козлов, резали…

  Кот Вова и Рита поднялись со стола и повели Романа к выходу.

– Завтра извиняться будет, – скучным голосом предсказал Вова. – Жаль, что так вышло. Как назло, Костя куда-то запропал… Ну, ничего, подойдешь к машине, а там все устроится.

  Вова вернулся к столику, Рита осталась. Она стояла, опустив голову и теребила шнурок на кофточке.

– Рита… Прости…

– Да ничего… не бери в голову. Я не обиделась, я совсем не умею обижаться. И помни, что я…

Последние ее слова потонули в грохоте оркестра.

  Роман вышел на улицу. Было прохладно и сыро, с Переходника тянуло запахом рыбы, позади теперь уже приглушенно добряцывал оркестр. Роману было грустно. Он не хотел обижать Риту, ему было жаль ее, до глубины души жаль. Хотя, казалось бы, какое ему дело даже не до женщины – до белки легкого поведения?

  «Сложно все. Даже в этом – сложно. А Хвоин? Хвойка. Хорош гусь. За что они все нас ненавидят? Комплекс неприязни… Хотя, чего уж, разве на Земле мне не приходилось с этим сталкиваться? Еще не то было, а там все люди, без шерсти и без хвостов.

  Роман совершенно забыл о том, о чем его напутствовал кот Вова, и теперь соображал, в какую сторону идти, но тут его окликнули:

– Эй, человек!

От стоявшей поодаль машины к нему подошла белка-патрульная:

– Тебе куда? Во «Флору»? Рядовая Серолапкина, проводите человека.

Подошла вторая белка:

– Я пойду вперед, ты за мной. Люди не любят ходить с патрулем, получается, что мы вас конвоируем…

  Когда Роман попросил ключ от номера, заяц- дежурный как-то странно на него посмотрел.

– Вас ждут… Уже давно.

«Лена. Лена здесь».

  Он почему-то не сомневался, что ждать его может только она. Вздохнул с облегчением:

«Слава Богу, все обошлось».

  Но тут же вспыхнула злость:

  «Значит, так, дорогая уточка, втравила ты меня все-таки в какую-то пакостливую историю. «Гостиница» – это не сон. И институт – тоже не сон. И я там был. Как же это только мне удалось? Или как это ей удалось? Ничего, вот сейчас со всем и разберемся».

  Он быстро поднялся на свой этаж, распахнул дверь. И тут, уже в который раз за не столь долгое пребывание в этом дьявольском мире, ему показалось, что он сходит с ума.

  У зеркала стояла девушка. Пышные волосы, о которых говорят, что они не то цвета спелой ржи, не то пшеницы, падали на ее плечи. Она примеряла кофточку прямо на голое тело и не успела застегнуться. Когда открылась дверь, она не ойкнула испуганно и не прижала стыдливо руки к груди. Она даже не пошевелилась. Потом медленно, очень медленно начала поворачивать голову в сторону Романа.

Это было уже слишком. Ноги отказались держать его, и он схватился за дверь, чтобы не упасть. Он ее узнал.

– Лена?

* Прим. Третью главу «Памятник медсестре» повести «Переходный мир» найти к июню 2023 года не удалось.

ЗЕРКАЛО В СТЕНЕ

Повесть

(№90 «Ширинского вестника» 26 июля 1995 г.)

С именем Георгия Василюка читатель «Ширинского вестника» уже знаком. Год назад газета уже опубликовала с сокращениями его фантастическую повесть «Переходный мир». Любителям фантастики его произведение понравилось, не любителям… впрочем, они его и не читали.

Сегодня мы предлагаем вниманию подписчиков первую главу новой повести Василюка. Это тоже фантастика. Напомним, что Георгий Василюк – сибиряк, выпускник журфака Иркутского государственного университета и, как вы догадались, писатель-фантаст.

Виктор Сергеевич Стрельцов

  Я сидел у телевизора, по которому предавали очередной проблемный репортаж об очередной погубленной речке и заводе, который никак не может куда-нибудь деть свои стоки. Обо всем этом я догадывался больше по изображению, звука почти не слышал. Уши были забиты какой-то ватной тишиной, словно по ним нахлестали намыленной мочалкой.

  После посещения детского дома я уже второй день чувствовал себя не в своей тарелке. Хотя ничего такого я там не увидел. Дети как дети. В пионерских галстуках и при комсомольских значках. И шумели, как в обычной школе, а отнюдь не ходили по струнке. Чисто, стены не исцарапаны, туалеты не изгажены. Наверное, нас водили не в худший детский дом. А, собственно, почему все-то должны быть плохими? Но тогда… Зачем там Лина? Степановы зря не приходят. Может быть, на этот раз она ошиблась? Да она ли это была?

Тань, а, Тань, – позвал я жену.

– Ну, чего тебе?

– Я сегодня, кажется, Лину видел. А вот то, что он здоров, как бык, определил сразу.

– Какую Лину? Уж не эту ли…

– Да, ее. Но я не уверен.

– Так позвони в милицию, быстро установят. Этой семейкой там очень интересуются, до сих пор ищут. Как в воду, говорят, канули, причем вместе со всем своим барахлом.

– Кто говорит?

– Да все. А Олю ты там не видел?

– Нет. А при чем…

– А при том. Она, кажется, ей мама, хотя у них вообще не понять было, кто кому кто. Но ты уж, наверное, разобрался. Думаешь, я ничего не замечала?

– Вещун на сердце?

Я усмехнулся с тайным злорадством, потому что твердо теперь знал: ничегошеньки, кроме сплетен да догадок у Татьяны не было. Уж Ольга об этом позаботилась.

– А сына втянул тоже ты? Или его вторая ведьма окрутила?

Я уже опять не слушал, тишина обволакивала.

…Зеркало. Оно было вделано в стену, и перед ним стояла тумбочка. На ней десятка два или три пачек в новенькой банковской обертке. Ольга сказала, что это не все, далеко не все. Что-то они не понимали, делали не так. И эти деньги, кажется, пятьдесят тысяч… Что, по-другому было нельзя?

– Можно… Но нельзя, – сказала Ольга.

– А если кто-нибудь зайдет, ну я или соседи, у вас же дверь никогда не запирается, кому попадут эти тысячи?

– Ты не возьмешь, а другие, которых предполагаешь, сюда не войдут.

– А почему именно перед зеркалом? Это у вас…

– Тише, тише, молчи.

– Почему.

– Нас могут подслушать.

– Но кто?

...Степановы появились у нас года четыре назад. Я помню, как они переезжали. Подъехала большая крытая машина, и из нее стали выгружать ящики. Такие деревянные, хорошо заколоченные ящики, по которым невозможно было определить, что в них: книги, посуда или оборудование для какой-нибудь адской лаборатории. Впрочем, о лаборатории, тем более адской, я тогда не подумал и вообще решил, что это не переезд, а просто привезли товары для соседнего продмага. Но ящики начали заносить в наш подъезд. Единственным, что как-то относилось к переезду и вселению жильцов, было пианино, не заколоченное, старинное, очевидно, хорошей работы, мне так показалось, хотя я не специалист.

  Вокруг ящиков хлопотали грузчики, а распоряжался среднего роста, плотный и, очевидно, большой физической силы человек с крупным, налившимся краской лицом, на котором выделялся большой расплющенный нос и острые серые глаза, посматривающие из-под белесых бровей. Хотя и на глаза, и на брови да и на лицо его я, признаться, обратил внимание много позже. А вот то, что он здоров, как бык, определил сразу. Четыре грузчика, взявшись за ближайший ящик, нахмурились, покачали головами и отошли. Тогда он, поманив их пальцем, попросил взвалить ящик на спину и один потащил его на четвертый этаж.

  Долго рассматривать эту картину я не мог, через несколько минут должен был быть мой автобус. Не люблю опаздывать, хотя с меня за это особо и не взыскивают. Однако одно дело – прийти пораньше, неторопливо разложить бумаги, выкурить сигарету, спустившись этажом ниже, обсудить с сослуживцами последние футбольные новости или какие-нибудь другие новости и, дождавшись мелодичного звонка, войти в кабинет к шефу, и совсем другое – ворваться туда впопыхах, не успев причесаться. Просто несолидно.

…Эта удивительная и не простая для всех нас история и началась удивительно. С Ольгой мы познакомились при достаточно странных обстоятельствах.

  Как раз за три месяца до переезда к нам Степановых у нас родилась дочь. Мы ее долго ждали и хотели. Сын уже вырос и из капризного, но в общем управляемого мальчика превратился в нигилиста и рокера – так их, кажется, называют. Правда, я все время путаю, какие это рокеры – те, что рок любят, или те, что по ночам ставят на уши весь город на своих мотоциклах. Костик обожал и то, и другое. Его мы явно, как сейчас говорят, упустили. Таня всегда предупреждала, что моя нелюбовь к детям маленьким (как, впрочем, и к большим) добром не кончится. И наверняка так бы оно и случилось, если бы…Но я забегаю вперед, да и речь сейчас не о нашем разлюбезном Косте.

  Словом, у нас родилась Юлька, этакое маленькое, розовое и милое существо, которое требовало к себе почти королевского внимания и очень плохо спало по ночам. Сначала попытались выписать Танину маму, чтобы, как водится, «поводиться». Однако Таня от бабушкиных услуг быстро отказалась. Не потому, что Леонида Андреевна была неспособной нянькой. Она излишне часто стала подсказывать Тане, как ей мыть тарелки и, что особенно возмутило Таню, как открывать форточки в комнате, где спала Юлька, – наполовину или только на треть. С Костиком в свое время таких проблем не было. Мы жили в общежитии и, когда уходили смотреть фильм «Благословите зверей и детей», поддежуривала наша комендантша, Нелли Максимовна, женщина развратная до неприличия, но добрая и умеющая ладить с начальством (иначе нас давно бы вытурили из «несемейного» общежития). Короче, бабушке сделали хорошие проводы, на которые она все равно обиделась, и Юлькой пришлось заниматься мне, в том числе прогуливать ее в коляске, чего я особенно не любил. Прогулки эти обязательны, кислород, видите ли, им нужен. Моя мама, очевидно, не прогуливала – ни возможностей у нее не было, ни колясочки, которых тогда не выпускали, ни мужа, который ушел в пятидесятом, да так и не вернулся. А вот живу же и ничего?

  Итак, выписывал я осточертевшие круги вокруг детского грибка, вспоминая об отложенной статье, которую требовал серьезный журнал, и как-то вдруг уперся взглядом в женщину, катавшую точно такую же коляску. Когда она со мной поравнялась, я посмотрел, что там. А там был маленький ребеночек, но не спеленутый, и даже не совсем ребеночек, а как бы объяснить, кукла что ли? Только большая и живая. Смотрит на маму и говорит вполне нормально, хотя, конечно, и детским голосом:

– Мама, ну сколько еще лежать? Похожу?

– Доченька, нельзя так быстро.

– Мне можно.

– Доченька, я знаю, что можно, но нельзя, дядя смотрит.

– Да ничего, пусть походит, – сказал я, а сам, как последний идиот, уставился на мать. Таких женщин, клянусь, я до этого еще не видел.

  Высокая, стройная, с хорошими бедрами и высоким бюстом, такие сразу бросаются в глаза. Черты лица ее можно было назвать правильными, но вздернутый нос и тонкие капризные губы вносили в него некоторый диссонанс, впрочем, тоже приятный. Однако все это я заметил и оценил не сразу. А вот глаза… Потрясающие глаза, огромные глубоко синие, словно это были два сжатых неведомой силой, сгустившихся небосвода. Много позже я заметил, что они могли быть разными, иногда прозрачно-серыми, а порою становились изумрудно-зелеными, искристыми, когда она не грустила, но такое случалось редко.

– Вы так считаете? – спросила она. – Ну, раз дядя разрешает…

  Ребенок только того и ждал. Схватившись ручонками за край коляски, он легко спрыгнул на землю. Теперь я уже ясно видел, что это девочка, лет приблизительно трех, хотя и слишком маленькая, хрупкая для трех. Точно – живая кукла.

– Они очень быстро растут, – сказала Ольга, которую тогда я, естественно, не знал, как зовут. – Правда?

– Конечно, – согласился я, взглянув на свою мирно посапывающую Юльку. – Пусть растут, чем быстрей, тем лучше.

– Вы меня не поняли, – сказала Ольга с досадой и даже поморщилась. – И я не знаю, как это изменить.

– А зачем?

– Что, зачем?

– Изменять.

  В этот момент подошел тот самый коренастый и краснолицый атлет. Взглянув на девочку, копающуюся в песке, он быстро направился к ней.

– Лина, пойдем.

Та с неохотой оставила песочницу и жалобно посмотрела на мать.

– Сейчас даст реву, – подумал я.

Но девочка лишь закусила губку, подала ручонку отцу, и они пошли к подъезду.

Ольга с облегчением вздохнула.

– Она что, больная?

– Да, больна.

Ольга с сожалением посмотрела на пустую коляску.

– Что теперь только с ней делать?

– Как вас зовут? – спросил я, не ответив на ее вопрос. Да и не ко мне она обращалась.

– Ольга.

– Виктор.

Я не имею привычки вот так знакомиться с женщинами, но это произошло само собой.

  Она некоторое время раздумывала, потом подала руку. Рука была теплой, нежной, какие бывают у женщин в ранней молодости, пока не успеют иссушиться или обрасти мускулами от хозяйственных сумок и мегатонн перестиранного белья.

– Зачем теперь эта коляска? – продолжала она какую-то, очевидно, мучившую ее мысль.

– Так ведь прогуливать не надо, – ляпнул я не к месту.

– Да. Да…

Забеспокоилась Юлька. Ольга нагнулась к ней.

– Ах, какая малышка. Ей уже три месяца и два дня Хорошо выглядит, но подкармливать смесью «Малютка» больше не стоит. Срыгивать начнет, потом увидите. И маме ее нервничать ни к чему.

– Вы врач?

– Я? Да… Пожалуй, врач.

– Как здорово! Моя супруга… – и тут я вспомнил, что случилось с дочкой Ольги. Какая же она врач, если своего ребенка вылечить не может?

– А вы не беспокойтесь. Вам совершенно не надо ни о чем беспокоиться.

На лице Ольги появилась усмешка или это мне показалось?

– Я не сделаю вам плохого. Может быть, и хорошего тоже, но плохого-то уж точно. Так что, если что понадобится, заходите. Квартира у нас пятьдесят четвертая.

Она пошла к подъезду, а коляска так и осталась во дворе. Она стояла еще два дня. Потом исчезла. Наверное, кто-то забрал.

(№91, 28 июня 1995 г. Начало в №90)

  Я – Костя Стрельцов по прозвищу Худой. Меня еще называют Костылем, а также оболтусом, хулиганом и негодяем. На оболтуса и хулигана не обижаюсь, а за негодяя могу и врезать, хотя честно скажу, что не очень люблю драться. Если уж припрут или в толпе. А так трушу почему-то, хотя кожу на секцию дзюдо. Наверно, потому и хожу, что трушу. Вон Гарик, тот никуда не ходит, а ничего, не боится. Вот Гарик-то точно – негодяй и садист. Все об этом знают, но помалкивают. А девицы, так те по нему вздыхают и тайно, и явно. «Вздыхают» – это я пытаюсь по-литературному выразиться, какие уж там вздохи. Супермен – кожаная куртка, «Чезета», перчатки, браслеты с шипами. Таблеточки, открыточки, кассеточки. Мог старушке сумочку помочь донести, а мог ту же старушку до инфаркта довести. Или крысу какую-нибудь подзажать в темном углу. Нет, он не насиловал, не дурак. А так, пошутить. Я как-то прочитал у одного латиноамериканца о таких типах, там их целая компания была. Тоже шутили похоже.

  Ну, я-то всегда знал, что Гарик не шибко силен, а просто наглый и не дурак, так мне, по крайне мере, сначала казалось. Вокруг него все время какая-то шушера вилась – шестерки, фарцовщики, лабухи из оркестром. Так что свяжись с таким – никакого здоровья не хватит. Хотя иной раз следовало бы заехать ему между глаз или по челюсти. Особенно тогда, с этой собачкой… Я вообще-то животных люблю, но тут какая-то дурацкая мода пришла ловить собак, кошек, ну и… Это, наверно, все медики виноваты – уничтожайте собак, они бешеные. Сам видел, как будочники их петлями давили. А мы что, хуже? В общем, перебежала нам дорогу одна дворняжка. Ничего собачка, пушистенькая. Ну, мы и давай ее гонять, пока не выдохлась. А потом Гарик…

  Хотя все не так излагаю. Началось все не с собачки, а с того, что у нас в доме поселилась Ведьма. Я сначала не знал, почему ее так прозвали, клички ведь дают черт знает из-за чего. Вот меня Худым окрестили, хотя я ничуть не худее других. А Гарика – Мэр. Ну, к нему это вроде подходило – мэр, одним словом, босс. А Ведьма была обычной девчонкой. Не то что Катька-Игла – та, если на «Яве», волосы из-под шлема – вылитая ведьма. Под стать Гарику, он так с нею, от случая к случаю. Ну, а насчет Лины…

  Я слышал, как во дворе малышня кричала: «Ведьма, ведьма идет!» – и разбегалась. А потом появлялась девочка в адидасовской куртке и прочей «фирме» и шла наискось к остановке. Она училась в нашей школе в 9 «б», но была далека и от нашей команды, и от наших дел, и никто ею до поры до времени не интересовался. А потом прошел слух, что в 9 «б» всем она и верховодит, и боятся ее там жутко.

  Первой из наших досталось Катьке. Она тоже претендовала на то, чтобы держать «шишку», пассия Гарика, как-никак положение обязывает. Ну, девицы ей тоже чуть не ноги мыли. Все, что у них оказывалось новенького из вещей, побрякушек, да мало ли чего, оказывалось у Катьки. Конечно, потом она возвращала, но не все. Когда Гарик узнал про ее бизнес, сделал ей бланш под глазом. Немного поумнела. Но если кто ей поперек, кроме Гарика, – не любила. Ее и учителя опасались, старались не связываться. А кто пробовал… Однажды она намекнула математичке первого года службы, чтобы та к ней не шибко, а то мол… Математичка, видно, воспитывалась на наших прекрасных принципах, то есть совершенно не знала жизни. Пошла к директору. Катьку, как водится, вызвали и пожурили по-отечески. Пришлось этой дурехой нам заняться. Гарик руководил операцией. Главное, чисто и никаких поводов для милиции. Математичке пришлось многое пересмотреть в своих принципах, и Катьке с тех пор она ставила тройку без всяких.

  А тут выпряглась одна подружка. Не знаю, что они там не поделили, видно, допекла Катька своим тиранством. А девчонка возьми да и окажись смелой на свою голову. Дальше по схеме: разговор без свидетелей за школой, а вечером так и в школе, в каком-нибудь кабинете, дверь на швабру, чтобы не мешали. Но на этот раз Катька сплоховала. Оказалась свидетельница. Игла на нее внимания не обратила: сидит себе да и пусть сидит. Катьку все знали достаточно, кто полезет? А та на самом интересном месте возьми и встань.

  Конец я уж потом узнал от Лины. Она их поставила лицом к стенке, руки за голову и приказала так стоять и не шевелиться. Забрала ту девчонку, а дверь на ключ заперла. Я поинтересовался, откуда у ней оказался этот ключ, она сказала, что для нее это не проблема.

– Долго стояли?

– Пока я их не отпустила.

  Стояли полтора часа и еще час сидели вываливши языки от обалдения, пока наконец не оклемались и не начали тарабанить в дверь. Сторожиха тетя Клава, освобождая их, выложила на десерт все, что о них думает, великим и могучим… Они, кажется, даже не огрызались.

  Был еще случай. Парни как-то вечером к ней подрулили. В основном из-за «ведьмы». Ты правда ведьма или как? А Лина – подруга с гонором, я-то теперь знаю. Стала ломать из себя девочку-испугашку: «Что вы, ребята, да как вам не стыдно, рыцарями должны быть, а вы тут пристаете». И вообще: уйди противный. Тех это только распалило. А уж потом она развернулась. Никто, правда, не пострадал, но убегали они по-принтерски.

  Катька пожаловалась Гарику. Он хмыкнул: «Разберемся» и оповестил нас, прежде всего меня, ведь Лина жила площадкой ниже. После этого я стал за ней наблюдать. В принципе разобраться с нею ничего сложного не было. Ходила одна, ни друзей, ни подруг. Родители тоже как будто не из больших начальников, хотя что-то точно о них сказать было трудно. Их почти никто никогда не видел. Правда, мой папа каким-то боком ухитрился познакомиться с ее матерью и, кажется, весьма близко, но вот это уж меня совершенно не касалось. Заодно я выяснил, что она совершенно не интересуется тяжелым роком, не курит, не связана с «колесами» (в последнем я ошибся). Зато хорошо играет на фортепьяно. Сейчас мне смешно вспоминать обо всем этом. Тоже мне детектив. Да Лину весь аппарат МВД вместе с Интерполом не выследили бы.

  Данные я Гарику передал, но пока тот думал над операцией, Лина исчезла. Не было ее ни в школе, ни дома больше месяца. А потом она появилась.

  Как раз в тот момент, когда Гарик, подвесив собачку за передние лапы, подносил пропитанный бензином и подожженный факел. Все были немножко не очень от этого дела. Все-таки читали про фашистов и на фильм «Иди и смотри» классная водила весь класс. Гарик, правда, после фильма сказал: «Можно было бы и поинтереснее». Вот и решил, наверное, поставить эксперимент. Все были в ужасе: неужели он будет сейчас это делать? Но с другой стороны интересно. Нет, не то, завизжит собачка или нет, а просто интересно. Когда она завизжала, задергалась, многие отвернулись. Я заорал: «Мэр, кончай!» Гарик улыбнулся и отвел факел: «Что, очко играет? Чего ее жалеть, эту тварь?» Вот тогда мне и захотелось, страшно захотелось ему врезать. Но я лишь прохрипел: «Гарик, кончай!»

«Гарик, кончай», – раздался откуда-то сзади или сверху голос.

Гарик с недоумением обернулся, и мы тоже ничего не поняли. Рядом с ним стояла Лина.

О! – поразился Гарик, опустил факел, который закурился вонючим дымом и погас. – Ведьма: Ну– ну. Ты-то нам и нужна. Игла, эта?

– Эта, эта, – встрепенулась Катька, увидев своего врага.

– Ну, что, выдерга, сама пришла? Извиняться будешь или как?

– Звери. Да и не звери вы даже. У меня слов не хватает сказать, кто вы. Ну почему. Почему вы такие? Кто вас такими сделал? (Кажется, она сказала так, а может, и по-другому, но за смысл я ручаюсь).

– Ты зубы не заговаривай. Извиняйся, а то здесь нас много, знаешь, что в таких случаях бывает? Ты ведь ничего, вон титьки какие.

– Послушай, Игла, ты мало получила в прошлый раз? Еще хочешь?

  Лина, не обращая на нас никакого внимания, подошла к дереву и осторожно, чтобы не причинять особенной боли, стала распутывать проволоку на лапах дворняжки.

  Тут не выдержал Гарик. Коротко размахнувшись, он ударил ее сзади по почкам в расчете, что она мгновенно срубится. Но его рука не долетела до Лины. Она обернулась.

– Не надо. Этого не надо, мальчики. Это вы с собачкой можете сделать, что хотите. Со мной не получится.

  Лешка Куц не внял этим словам. Наверное, слишком спокойно она это говорила. Заорать надо было, психануть. Он, наскочив откуда-то сбоку, ударил ногой по-каратэшному (полгода вроде бы занимался). И, очевидно, нарушил ее технику безопасности. В ту же секунду он перевернулся в воздухе и упал с размаху лицом в землю.

Мы потихоньку начали отступать. Между тем Лина развязала собачку и бережно опустила ее на землю. Но та вместо того, чтоб как-то отблагодарить свою спасительницу, взъерошилась, заскулила и бросилась прочь, припадая на искалеченные лапы.

– Ведьма! – заорал Витя-Цедик, и мы бросились к своим мотоциклам.

(№93, 2 августа 1995 г.)

– Нет, гражданин следователь, все было не так. Пока еще товарищ? Хорошо. Можно водички, товарищ следователь? И вообще вы на меня не давите. Ну и что, что женщина? Женщины, они, знаете ли, тоже могут недозволенные методы употреблять. Я же понимаю, Валентина Юрьевна, вам нужно мое чистосердечное признание. Ну вот, я весь тут, как на духу. Что? Доказательствами приперли? Ну, пусть доказательствами. Но про этого гада, про этого врага… этого… не знаю, как его уж назвать, я все, как на духу. Слушайте. Мне же его свыше навязали. Из главка. Будет у тебя прекрасный зам. Что? Не отвлекаться? Да я и не отвлекаюсь, все рассказываю, как было. Я же в финансах ни бум-бум. Нет, правда! Неправда? Ну, бум-бум, Бог с вами. Да, началось до него. Но колхозам что надо? Строить, правильно? А где взять материалы? Мне где их взять, кругом лимиты, ограничения. А бригады стоят. Что делать? Не то? Ну да, понимаю, понимаю… Договорились мы с Афанасьевым. Кирпич он мне дает. Без наряда. Но партия купленная, ни под каким соусом не проведешь. Что? Сколько Афанасьеву дал? Да погодите вы, расскажу. Короче, зашел я в тупик с этим кирпичом. А бригады стоят. Звоню в главк, так и так. А мне – выкручивайся, если сможешь. А наряд не дадим, этот кирпич у нас на сибирскую стройку запланирован. Но дело-то в руках горит. Ах, Валентина Юрьевна! Ну, дал, дал я Афанасьеву полторы тысячи, но почему? Зам связался. И все было решено. Вот тогда и поймал меня на крючок Степанов. Поймал, понимаете ли, на живца. А потом начал разворачивать свою преступную деятельность. Ему все удавалось. Боялись его, вы понимаете, боялись. И я боялся. Не верите? Верите? Нет, правда? А ему все удавалось. Школу в Щедрихинске помните? Приказ был: к первому сентября сдать или душу вон – билет на стол. Сам Станислав Иванович вызывал. А на эту школу даже стекла не было, и радиаторов, и кафеля. Чем стены покрасили – жуть. Сортиры, простите, лучше выглядят. У любой комиссии волосы дыбом, какая уж тут приемка. Но Станислав Иванович мне сказал: «Пусть про это у тебя голова не болит». Я понял, что комиссию он берет на себя. Значит, думаю, все в порядке. По временной схеме и акт недоделок. Не впервой. Что? Детишек жалко не было? Да жалко, жалко. Но ведь школу-то мы не такую сдали? Игрушка получилась, картинка. Ах, лучше бы мы этого не делали, теперь-то я все понимаю. Яснее? Короче, узнал Степанов о временной схеме и прочем и говорит: «Не пройдет. Председателем комиссии будет один въедливый тип, Власов». Может, знаете? «Принципиальный и на лапу ни в какую, чихал на всех и даже на Станислава Ивановича». Ну, я и раскис. «Что делать будем, Володя? Ведь голову снимут». А он, паразит, и спрашивает, сколько, мол, в кассе? Ну, в той, что у нас на «черный день» была. Я говорю, что немного, тысяч сорок. А он: «Надо восемьдесят, а лучше сто, остальное я беру на себя». «А где мы найдем людей, материалы?» «Снимем с профилактория». Тут я чуть со стула не упал. Профилакторий этот числился за моторным заводом, теперь-то вы знаете, для кого мы его делали. А Степанов: «Снимай. И про деньги не забудь. А если у тебя сомнения, так и знай: я тюремной баланды вдоволь похлебал, и на вкус, смею тебя заверить, она неприятная».

  Запугал, сволочь. Ну, собрал я деньги. Часть через бухгалтерию, частью друзья выручили. Какие? Ахметьев, Ильясов, Марин. Как только намек дал, что Гость просит, они сразу раскошелились. Почему Гость, а не Хозяин? Да шут его знает. Я его кличку от Ильясова узнал, а откуда она, понятия не имею и не интересовался. Степанов сам на эту школу приехал и две недели там вкалывал. У, работать-то он умеет. Строитель сильный, таких теперь мало найдешь. Сколько он заплатил людям, не знаю. Но работали они, как звери, лучше любых армян. А Станислав Иванович ничего об этом, видно, не знал, потому что никаких звонков по поводу профилактория не было. Но с членами комиссии провел работу, как договаривались. Это я сразу понял, когда встречал. У Власова морда каменная, мол, давайте, показывайте свой бардак. А я перед этим уже в школе побывал. «Ну-ну, думаю, Власов этот, между прочим, действительно, язва. Уж он и так, и эдак, и в каждую щель совался. А на физиономии какая-то дурацкая рассеянность и радость. Как будто ждал выговора, а вместо этого премию получил. Остальные только головами качали. Потом вздохнул и сказал: «Сколько работаю, но такого не видел. Вот как надо строить». И без разговоров – подпись на акт. А на банкете до того растрогался, что поднял бокал и сказал: «Пять лет не брал в рот спиртного, но сейчас не могу не выпить за отличную работу наших строителей. Так держать». Мне приятно, а на душе кошки скребут. Я-то знаю, какой ценой. Но обошлось. Потом Станислав Иванович вызвал, поздравил с Переходящим знаменем и сказал: «Значит, можете, если захотите? Нажимать на вас надо сильнее, нажимать». И стали нажимать пуще прежнего. Деваться было некуда. Два детсада на «отлично». Восемь жилых домов на «хорошо». Шесть ферм, птицекомплекс, водонапорная башня в Оленском. И все сразу, без недоделок. Один только профилакторий на «тройку» сделали, да и то потому, что Степанов оттуда все время людей дергал. Лучший трест в области. «Ступени качества», «Сила порядка» – так статьи о нас назывались. Корреспонденты, как мухи на мед. Да я их понимаю, истосковались, бедные, по хорошему при нашем-то безобразии. Но, заметьте, Степанов с ними никогда не хотел иметь дела. Один раз я попытался какую-то назойливую бабенку с радио столкнуть, так он сразу обрезал: «Ты, Нестор, мне их не подсовывай. Мне реклама ни к чему». Боялся, боялся, знал грешки за собой. Что, не отвлекаться? Хорошо. Сколько брали с председателей? По-разному. От объемов зависело, от сроков. И от того, стояли их объекты в плане или нет. В среднем по тысяч пятьдесят. Но все он брал. Мне крохи доставались. Ну, хорошо, шестьдесят. Но это же слезы. Он миллионами ворочал. Откуда знаю? Да как не знать? Думаю так, одних председателей «нагрели» тысяч на восемьсот. А сколько кирпич целый проводили как битый, а лес без нарядов… Гражданка следователь, а это… Много мне дадут? Вы учтите, я ведь не для себя старался, а для дела. Сейчас же разбираются по-человечески с теми, которые для дела. Шестьдесят тысяч? Да будь они прокляты, эти тысячи, их же Степанов насильно заставлял брать. Да-да, насильно. Не верите? Эх… Последний вопрос. Кто такой Степанов? Преступник, гад ползучий, кто еще? Тоже для дела старался? А себе сколько огреб? Нет уж, знаю я таких, меня не проведешь. Почему сам не пришел в прокуратуру? Ну боялся его, боялся. Он такой, что на все пойдет. Вы его еще не знаете…

(«Ширинский вестник»,№96, 9 августа 1995 г. Начало в №№90, 91, 93)

  Это было не страшно. Нет, не страшно, а гадко и унизительно. Зачем я с ними пошла? Лина не пошла бы, конечно. А я, я пошла. Потому что боялась. Вдруг будет хуже? Хотя что может быть хуже? И понадеялась, свои же девчонки, ну ведь ничего же. А они меня окружили и завели. «Ну что, грязная жидовка?» лучше бы она ударила. Она это и собиралась сделать, но лучше бы сразу, без этого. До этого они никогда меня так не называли. В детстве я совсем не чувствовала, что я еврейка.

  Правда, когда я еще совсем маленькая была, меня взяла на руки одна тетка: «Какая девочка! А вы уже водили ее в синагогу?» Папа тогда рассердился: «Как? Я свою дочь? В синагогу!?» Не знаю, почему мне это вспомнилось, наверное, потому, что все теперь о синагогах да о тех, кто уезжает. И почему уезжают только евреи? Разве здесь плохо? Папе с мамой, как мне кажется, совсем неплохо. Приходили уже к нам… Эта же тетя. Все книжки приносила к нам, а там… да не делайте вы страшные глаза. Не разобрались, что там. Библия, одним словом, этому в школе не учат. Папа, когда увидел, сказал: «Выбрось и больше никому не показывай». Но я не выбросила. Зачем? Книга хорошая, пригодится. И другие не выбросила. С ними еще разобраться надо. Самой.

  А папа с мамой тоже намекали, что «здесь» трудно. В смысле не вообще, а именно нам трудно. А чего трудного-то? Ни у кого из девчонок таких джинсов не было, как у меня, и такой аппаратуры, и таких книг. Разве что у Лины.

  А я, правда, начала уже где-то с шестого класса смотреть на многих свысока. Да и как можно относиться иначе к подружке в платье из ближайшего универмага? Что, пошить себе трудно, если уж нет денег и хороших знакомых? У нас за внешним видом не очень-то следят, а легкая промышленность этому способствует. Что, умно рассуждаю? Так ведь люди моей нации вообще очень умные. Но не буду хвастаться, дело не в нации, а в Лине. Это я у нее нахваталась.

  Так о чем я? Ах, об одежде. Мы-то даже западную на выбор брали: подойдет – не подойдет. Впрочем, брали все. Что не подходило, бабушка на барахолку носила. Она сначала обслуживала папу с мамой, затем меня. Лина тоже ей кое– что сплавляла. Я-то презираю барахолку. Лина – не знаю. Скорее всего, нет, но не ходила, деньги ее вообще не интересовали, у нее всегда их хватало.

… Тогда она буквально перехватила Катькину руку. Никто и не понял, как она среди нас очутилась. Я, правда, заметила, сидит за партой какая-то девчонка, и даже узнала ее – Лина Степанова из 9 «в». О ней уже тогда какие-то темные слухи ходили. Но где же мне дальше было думать?

  Что произошло потом, мне даже трудно описать. Лина швырнула Катьку в угол, как щенка, и сказала что-то из фильмов про «Дикий Запад»: «К стенке, руки за голову!» Только там это под пистолетом заставляют делать, а у Лины в руках никакого пистолета не было. Это было страшно, жутко, удивительно. Все подчинялись. Я знаю Катьку и ее подруг. Да они бы эту Лину, нас обеих… А у нее никакого пистолета не было. Со мной вот-вот истерика. А Лина собрала книжки, взяла меня за руку, и мы вышли.

  Когда вышли, я выпряглась. Со мной, если распсихуюсь, трудно сладить. «Я. Это я – грязная жидовка!? Чего же ты со мною стоишь, с грязной? Вы все нас ненавидите, все! Что мы вам сделали!?» Плачу, понятно. Потом сорвалась к лестнице. И тут услышала одно слово: «Стоять!» Остановилась, словно меня пулей ударило. Нет, правда, когда распсихуюсь, со мной никакого сладу. Даже папа боится. А мама, так вообще на кухню уходит. А чего ж им не уходить-то? Они для меня чего хошь сделают. Надежды на меня большие возложили.

Господи, до чего же все глупо и противно.

  Остановилась, плачу, колотит всю. Сначала было гадко, потом стало обидно. Эти стервы раньше меня не трогали. Других девчонок трясли. Я это видела, конечно. Ну и что, меня-то это не касалось. А тут пришло такое время, что и с меня сняли табу. Я не сообразила, вот чуть и не поплатилась.

– Хватит. Жидовка – не жидовка... Я ведь тоже нерусская.

– Ты? А кто же тогда?

– Как тебе сказать. Не знаю… Да перестань ты, наконец, реветь, все кончилось.

– А эти…

– Какие? Те, что ли? Ладно, что с тобой говорить. Пошли.

– Куда?

– Ко мне.

– Но…

Я снова смутилась. Нет, я действительно, ее испугалась, Лины, хотя мне ей надо было бы вроде в ножки кланяться.

– Но, но! Не пойму тебя, Виктория. Девчонка ты вроде самостоятельная, к Саше Перенцу не только с поцелуйчиками, а тут… Я ведь плохого тебе не хочу.

  «Откуда она столько обо мне знает? И про Сашку… Ну, насчет «непоцелуйчиков» это она зря. Он, конечно, очень хотел, и дело до этого почти дошло, но потом я вырвалась. Он очень обиделся. И пускай. Успеет еще. Но как могла узнать Степанова? Может. Сашок и с ней?»

– Ты ни о чем таком не думай, – продолжала Лина. – Ты мне понравилась, вот и все. Но что я тебя уговариваю? Не хочешь – не надо.

– Хочу.

– Ну и ладушки.

– Дай сигарету.

Лина вытащила пачку. Я достала одну штуку. Лина щелкнула зажигалкой, а после того, как я закурила, сигареты спрятала.

– Зря балуешься.

– Для здоровья плохо?

– В основном для лица. Ну да черт с тобой. Сигарета – не наркотики.

– А у тебя и наркотики есть?

– Ишь ты, какая любопытная. А если ты из ЧК?

– ЧК давно уже нет. КГБ.

– Молодец, соображаешь.

– А далеко?

– В Осоткино.

– Ого! Что же я скажу своим предкам? Они же, это, беспокоиться будут

(я уже все решила, но надо было хоть как-то успокоить совесть).

– Предкам? Предков надо уважать. Здесь ты, Викушка, права. У меня телефон.

– У тебя?

– У моих предков, если тебе так нравится. Позвонишь и соврешь что-нибудь для приличия.

– Я не умею врать.

– Вот как? Это ты серьезно7 Эх, ты, верная дочь Израиля.

Она потом часто меня так называла, но я не обижалась. Может быть, ей так нравилось.

  По дороге я со все большим интересом смотрела на Лину. Ну, что в ней? Красивая, конечно… И… какая-то взрослая. Я перед ней себя совсем маленькой чувствовала. Потом, правда, оказалось, что она не такая уж взрослая. И поболтать любила, а иной раз и вовсе вела себя, как легкомысленная дурочка. Зачем-то записалась в авиамодельный кружок и соорудила какую-то ракету. Ракета взорвалась, к восторгу неисчислимой армии малышни из ближайших домов и едва не спалила мебельный склад. Надо было тогда видеть перепачканное растерянное лицо Лины. Она к тому же обожгла руку и разревелась. Тогда я в первый и последний раз увидела, как Лина плачет. Но все это было потом. А теперь мы ехали в почти пустом и от этого особенно грохочущем трамвае куда-то к окраине, в довольно не знакомый мне район. Почему-то она, предпочитавшая такси, на этот раз решила прокатиться на трамвае.

– Ты чего на меня уставилась? – наконец, спросила она. – Понравилась шибко, что ли?

– Ты странная…

– Почему?

– Зачем ты стала за меня заступаться?

– Хм… Зачем? А ты бы стала? Можешь не отвечать, знаю, что нет.

– А ты здорово их, как только не испугалась?

Лина улыбнулась немножко самодовольно.

– Да уж как смогла. Но ведь и мне особенно хвастаться нечем. Мне это ничего не стоило.

– Как?

– Да вот так. Наша остановка, пошли.

Дверь нам открыла мать Лины.

– Здравствуйте, девочки. А я думала, ты уж с кавалером задержалась.

– Какие кавалеры, мама? Это моя подруга Вика. Знакомься.

  Ольга Ефремовна была молодой и красивой. Копия Лины, только постарше и глаза какие-то другие. Странные глаза, раз посмотришь и пока не отпустят, не оторвешься. И цвет… До сих пор не могу понять, какого они были цвета. Цвета печали, старой, больной печали…

  Мы пили чай с малиновым вареньем и кофе с коньяком на выбор. Лина предпочла кофе и коньяк, сама достала бутылку из изящного барчика и разлила в маленькие рюмашки. Она говорила, что ей так нравится. Я тоже попробовала и даже немного опьянела, а мать Лины нам этого не запрещала, тихонько тяпнула коньяк вместе с нами.

– Так что у вас произошло, девочки?

– Да так, – усмехнулась Лина. – Мелкое недоразумение. А что, быть евреем – это плохо?

– Ах, вот что… Ну… Иногда очень плохо. Я помню одну девочку. Лет ей было, как вам, кажется, шестнадцать, а может, семнадцать. Спасал ее весь наш барак. Гестаповцы не знали, что она еврейка. Потом все-таки нашлась гадина, выдала. Нам всем прямая дорога в крематорий была. Но ее выдернули первой и убили не сразу, как нас… Хотя зачем это я? Почитайте в книгах, там про это много написано.

  Я слушала и ничего не понимала. Какие гестаповцы, какой крематорий? Матери Лины на вид было чуть за тридцать, хотя если учитывать возраст Лины, то около сорока. Но все равно как могла она во всем этом участвовать?

– Правильно, мама. Про твои концлагеря уже достаточно осветили. Я же тебя про сейчас спрашиваю.

Сейчас? А что сейчас? Хорошая девочка, красивая. Умная. Хочешь музыку послушать?

Это она меня.

– Хочу. Думала, поставят какие-нибудь новые сногсшибательные записи. Но мать Лины повела нас в комнату к фортепьяно. Насчет классики я не такая уж профан. Музыкалку кончила да и вообще интересуюсь. Поэтому могла оценить игру Ольги Ефремовны. Класс! Возможно, консерватория.

– Ты поняла? – спросила она меня, когда окончила играть.

– Здорово!

– Вот и все. И ничего страшного не будет, правда?

Я кивнула.

– Ты хочешь пойти в педагогический?

  От этого вопроса я растерялась окончательно. Я никому и никогда не говорила о своей давней мечте. Я ведь, действительно, хотела стать учительницей. Только умной и доброй. Но папа с мамой решили, что я буду учиться на врача. Не представляю себя врачом. Я же крови боюсь, а эти трупы в моргах? Ужас! Но папа сказал, что учителя нищие, и вообще это удел посредственностей.

– Да? Ну, может, ты и права. Только вот мне кажется, что у тебя выбора нет. Любой другой будет плох. Тебе же хочется стать учительницей, правда?

  Это было правдой. Но я и заикнуться тогда не могла об этом своим родителям. Но это тогда. А после, чем больше общалась я со Степановыми, тем чаще приходило ко мне ощущение легкости и свободы. Я переставала бояться. Словно невидимая, но страшная власть Степановых передавалась мне…

(«Ширинский вестник»№97, 11 августа 1996 г. Начало в №№90, 91, 93, 96. Прислано В. Иванченко)

  Я влюбился в Ольгу. Никогда не думал, что это может случиться со мной. Ну, в детстве я влюблялся. В одну девчонку. И страшно было думать, что она узнает. К тому времени у меня были, ну, не то чтобы отношения, а нечто между дружбой и флиртом с девчонками. Но та была святая. До тех пор, правда, пока я не увидел ее из окон своей квартиры с молодым пареньком в шинели и с лычками на погонах. Потом и у меня не раз бывали на плечах погоны с лычками и даже со звездочками. Но это отнюдь не доставляло радости.

  Вы, наверно, спросите, а как же я женился, без любви, что ли. Тоже по любви, но там было другое. Любовь – это, видимо, то, что не имеет объяснения, во всяком случае этого еще никому не удавалось и, я уверен, не удастся. Это страшное мучительное состояние, сродни тяжелой болезни, и оно тем мучительнее, чем ты ближе к своему идеалу, воплощенному, увы, во вполне конкретной и далеко не такой уж идеальной женщине. Хорошо, если любовь твоя остается безответной. Идеал сохраняется. И ты еще долго будешь любить ее, не ту женщину в нормальной телесной оболочке, а иную, легкую и прекрасную, созданную твоим воображением. Сервантес, наверное, первый показал, как это бывает.

  Однако мне повезло. Так, как везло очень немногим… Когда за Ольгой захлопнулась подъездная дверь, я дотронулся до ручки опустевшей коляски и понял: что-то случилось. Тогда я пошел домой, выпил чайку, хорошо заваренного Татьяной, хорошо поработал над статьей, потом досмотрел программу «До и после полуночи». Все было, как и раньше, но в то же время не так. Я вспоминал Ольгу. Ее глаза, походку, платье… Ну, что мне до Ольги, что ей ко мне? Соседка… Пошло все это.

С нею я столкнулся буквально на следующий день. Она мусор выносила.

– Можно, помогу? – предложил я, не найдя, очевидно, ничего лучшего, чтобы с ней заговорить.

– Сама справлюсь. Вам ведь на работу?

– Все равно. Можно, помогу?

– Да можно, ради Бога.

  Когда я вернул ей ведро, Ольга усмехнулась. Мне стало досадно и стыдно. Ведро с картофельными очистками, Ольга? Я дал себе слово больше никогда таких услуг не оказывать и первым с ней не заговаривать. Но… Как истинному хозяину слова мне пришлось взять его обратно. Возвращаясь как-то вечером, я приметил на скамейке перед грибком одинокую женщину. Хотел уже в дом заходить, но остановился. А если Ольга?

  Это была она. Совсем одна на глупой только что оставленной алкашами, а может и «неформальными» гитаристами скамейке. Я подошел и остановился шагов за пять. Теперь уже было абсолютно ясно – Ольга. Выступающие из-под тонкого платья лопатки вздрагивали, ей было холодно. Я снял пиджак и накрыл ее. Она обернулась.

– Это вы? Спасибо. Ну, что же вы вокруг меня топчетесь? Садитесь, раз пришли.

– Вы кого-то ждете?

– Лину. Хотя, чего ее ждать? С нею ничего не случится. Но я ведь мать, все равно беспокоюсь.

– Ваша девочка…

Ольга резко повернулась:

– Что-что насчет моей девочки?

– Да нет, ничего. Ей, кажется, здесь трудно.

– Ошибаетесь. Ей-то здесь как раз легко. Это мне трудно.

– Я понимаю.

– Ничего вы не понимаете.

  Действительно, понять более чем таинственное превращение трехлетнего (или трехмесячного?) ребенка в стройную спортивного вида семнадцатилетнюю девушку со спокойным и, как мне показалось, с жестким взглядом больших светло-серых глаз было трудно, если вообще возможно. А может, это была ее старшая дочь? Тогда куда делась младшая? И зачем это надо было обеих Линами называть?

  Я хотел спросить, но тут Ольга снова поежилась от холода, и я, не думая, неожиданно для самого себя, обнял ее за плечи и в темноте не увидел, а скорее почувствовал, что она заулыбалась.

– А ведь хорошо, черт вас возьми, Виктор Сергеевич, правда?

– Правда.

– Что же вы хотите?

– Не знаю.

– Это не ответ.

– Я вас люблю.

– Серьезное заявление. Ну, и что мне теперь делать?

Она освободилась от моих рук и встала.

Я снова тысячу раз пожалел о своей дурацкой откровенности. Тоже встал и пошел домой. Вот так все и кончается. Куда лез, дурак?

– Стойте. Я, кажется, поняла. Но вам это дорого обойдется. Согласны?

– Согласен.

– Тогда пойдемте.

  Трудно передать чувство, с которым я поднимался с Ольгой. Радость, страх и какие-то отдаленные нехорошие мысли, мол, видно, из тех, раз сразу согласилась. Но больше, пожалуй, было страха. А если муж? Он же силен, как дьявол, что потом, в шкаф прятаться или с балкона прыгать?

– А вы, Виктор Сергеевич, не беспокойтесь, – вкрадчиво сказала Ольга. – Я ж вам еще когда сказала – не надо ни о чем беспокоиться. Кстати, муж у меня в длительной командировке, так что с балкона прыгать не придется.

– Вы что, мысли читаете?

– Конечно. Ну, так я вас предупреждала. Если засомневались…

– Нет-нет.

  Ольга открыла дверь, вошла и словно растворилась в темноте. Я шагнул следом за ней. Свет в прихожей она не включила, но почему-то было светло. Во всяком случае я все отлично видел: огромное, снизу доверху зеркало, перед которым стояла тумбочка с неубранной косметикой, вычурную вешалку, на которой висели яркие импортные куртки и легкая отороченная мехом монгольская дубленка. «Не по сезону одежда-то, – отметил я про себя эту одну из многих странностей степановской квартиры, вешая на крючок в форме маленького дракончика свой пиджак, который Ольга сбросила с плеч в подъезде.

– Проходи, я сейчас кофе сделаю, – раздался голос Ольги.

  Я прошел в гостиную. Степановы, судя по всему, были, как минимум, профессорами, во всяком случае, интеллигентами не в первом колене. Старинная мебель, высокий резной шкаф, заставленный раззолоченными фолиантами, на стенах картины и иконы в потемневших рамах. Картины старых мастеров, не то фламандской, не то еще какой-нибудь близкой им по времени школы, скорее всего, подлинники. Но я зацепился взглядом не за них. Слева от шкафа с книгами, над антикварным секретером висела репродукция с картины Сальвадора Дали «Предчувствие гражданской войны», а рядом фотография. Старая выцветшая в простой деревянной рамке, такие обычно можно увидеть у наших бабушек в красном углу вместо икон. Она как-то не вписывалась в этот утонченно-роскошный интерьер.

  Я подошел ближе. Действительно, странная фотография. На ней были явно Ольга и ее муж. Но почему-то в потрепанных телогрейках, и лица у них были какие-то не нынешние. На груди у мужа – автомат «ППШ», у Ольги через плечо – немецкий «шмайсер». «В фильме снимались, что ли? Странная фотография…»

  Только тут я обратил внимание, что комната озарялась каким-то, хоть достаточно ярким, но трепещущим красноватым светом, Над открытым фортепиано, над журнальным столиком, в канделябрах по углам комнаты горели свечи.

«Когда же Ольга успела их зажечь? Или в квартире еще кто-то есть? Да где же сама Ольга?»

Запахло свежесваренным кофе.

«Ну, естественно, на кухне».

  Я прошел на кухню, походя удивившись, почему Ольгина кухня значительно больше наших «хрущевок». На столе действительно стоял кофейник, испускавший дурманящий аромат, видимо, настоящего бразильского кофе, были там и маленькие фарфоровые чашечки, печенье в вазочке, лимон. Не было только Ольги.

  Я снова вернулся в прихожую. Ольга стояла передо мной. Но там – в зеркале. Я протянул руку и уперся в его холодную поверхность. Дурея, оглянулся. И, о, ужас! За столом на кухне сидела моя Татьяна.

– Тт…ты? А что ты здесь?

– А ты? Ха-ха-ха!

Наваждение прошло. За столом сидела Ольга. Она смотрела на меня холодно, но с интересом.

– А ты внимательный. Что так эту фотку разглядывал, приглянулась, что ли?

– А ты как видела?

– Почувствовала.

– Кто там?

– Ну, я. И мой муж. Достаточно? А женушка чего в глазах прыгает? Боишься ее? Ладно, давай кофе пить. Хотя тебе сейчас и коньяк не повредит.

И уже другим, прежним голосом добавила:

– Ты, Витюша, на меня не будь в обиде. Я же тебя предупредила. Ну, чего же ты?

  Сколько мы сидели на кухне и сколько я выпивал, не могу сказать. Перед глазами плыло. Не помню и как мы оказались в спальне. А вот, как она раздевалась, помню. Она не прикасалась к себе, только поводила руками вокруг своей потрясающей фигуры, платье само падало с нее. А я все боялся до нее дотронуться, все смотрел, так, как смотрел на картины и статуи в музеях. Хотя и на хорошую порнографию я смотрел приблизительно так же – что-то соблазняющее, но далекое-далекое… Но Ольга-то была рядом…

Она, видимо, поняла мое состояние. Быстро нырнула в постель, однако одеяло накинула наискось, так что груди остались обнаженными.

– Иди ко мне. И ничего не бойся и ни о чем не думай. Да не торопись ты со своими штанами, замок сломаешь от избытка чувств. Это же делается просто.

Она чуть приподнялась, махнула рукой, и моя одежда сама собой упала…

…Когда я проснулся, в окно уже било утреннее солнце. Я закрыл глаза, но вставать с чужой постели все-таки было надо. Ольга сидела на кровати все такая же, даже не накинув халата. Я вновь привлек ее к себе.

– Ну-ну, неужто я тебе за ночь не надоела?

– Нет.

– Это хорошо. Но когда слишком хорошо, тоже плохо, ведь так?

Она отстранилась и, наконец, накинула халат.

  Я окончательно начал приходить в себя. А вообще-то я чувствовал себя скверно, как алкоголик, который, напившись, сел в проходящий поезд и которого разбудила под утро зазевавшаяся прежде проводница.

– Где я?

– У меня. У Степановых, точнее. Да что с тобой? Не помнишь, как сюда попал?

– Помню…

– Тогда вставай. Тебя уж на работе заждались. Впрочем, ты, кажется, намекал шефу, что утром надо будет везти девочку в больницу. А Татьяне ты вчера говорил, что поедешь с ночевкой на картошку?

– Я все это говорил?

– Конечно. Память, Виктор Сергеевич, подводит, память. Так что этой ночи не было. И это последнее, что я могла для тебя сделать.

  Но ночь была! Была, была, черт возьми! И я был близок с Ольгой. Я любил ее. И не только в мыслях, ловя взглядом ее исчезающую в сумерках фигуру. Этого было достаточно, чтобы окупить все.

(«Ширинский вестник» №102, 23 августа 1996 г. Начало в №№90, 91, 93, 96, 97. Прислано В. Иванченко)

Костя Стрельцов

  После той стычки мы старались обходить Лину стороной. Гарик никаких действий против нее больше не предпринимал и даже как-то обронил: «Не такие волки зубы обломали». Потом я понял, что он имел ввиду, вообще-то мог бы и предупредить по-товарищески, он многое узнавал по своим каналам. Но это было не в его правилах.

  Я один не успокоился. Зря, что ли, наблюдал за ней чуть не месяц? Прежде всего мне очень хотелось узнать, кто же она. В ведьм я не верил. Так кто же? Гипнотизерша? Экстрасенс? «Черный пояс по каратэ? Наконец, не выдержал. Подловил ее прямо на лестнице, когда она спускалась из класса, и нахально загородил дорогу. Думал, вот сейчас и врежет каким-нибудь сногсшибательным приемом, даже ступеньки сзади сосчитал – оставалось две, ничего. Но она остановилась и посмотрела как-то даже испуганно:

– Тебе чего?

– Не знаю… В общем… Ты, то есть вы…

Замешательство у Лины прошло, она заулыбалась:

– Ах, вот что… Да говори же толково. Тебе, наверно, своя компания надоела? Правильно. Плохая у тебя компания. Тоска?

– Тоска.

– Мне сейчас на урок. После встретимся.

  Она спустилась вниз, потом ускорила шаги и даже побежала. Но перед тем, как зайти в класс, оглянулась. Я стоял у стеклянной двери, отделяющей лестничную клетку от коридора.

– Эй, жди, – крикнула она и забежала в кабинет.

  И я ждал. Стоял, как выгнанный за дверь пятиклашка, и ждал. Это было смешно, глупо. Впрочем, никто не заметил, да и кому дело, кого я караулю. Но самому-то было паршиво. «Зачем, какого черта я ее жду? Ну, хоть бы нравилась она мне. Так ведь просила же…»

Она вышла одной из последних и чуть не прошла мимо.

– Лина…

– Во! Ну ты даешь! Ты что же, так здесь и сидел?

– Стоял. Даже курить не ходил.

– Сочувствую. Ну и что будем делать, раз дождался?

А вот этого я не знал. почему-то мне совершенно не приходило в голову, что действительно мне с Линой делать и как с ней себя вести.

– Может, в кино?

– Фантазия у тебя на уровне фантастики. А без кино можно? Давай убежим и побродим.

  Мы вышли из школы и направились к парку. В воздухе уже явно пахло весной, было время первой травки, набухающих почек и березового сока.

– А на черта учиться! – воскликнула Лина. – В Италию бы сейчас. Но туда лучше осенью. Красота. А море-то, море. Хочу в Италию.

– Запросы у тебя, – усмехнулся я. Ты хоть там была? Жертва Сенкевича.

– Сам ты жертва… не скажу кого, – она остановилась, открыла сумку, порылась в ней и вынула несколько цветных фотографий. Она – на площади красивого иноземного города. Еще она, картинно открывающая дверцу не то «Форда», не то «Шевроле». А вот и на море в купальнике, а за ней… Бог ты мой! И без купальников… Да…

– Убедился? Это в Неаполе. А там, где у машины, – в Палермо. Красивый город, да только я туда не поеду и так еле ноги унесла. «Спрута» смотрел?

  Я промолчал. почему-то мне больше всего захотелось бросить Лину и бежать куда глаза глядят. Но потом подумал, что особенного-то. Если откинуть болтовню насчет «Спрута» (чего же подруге не прихвастнуть), то все остальное выглядело не очень и удивительно. Мало ли куда ездят по турпутевкам?

– И чего же ты там делала, в Италии? Голая купалась?

– И голая тоже. Кстати, там на это особого внимания не обращают, но… – Лина скорчила жалобную мину. – Попробуй культурно отдохнуть, если загружают хуже, чем наша классная крыса. А я, между прочим, еще маленькая по всем законам, но кому до этого забота? Даже во Флоренции не побывала. Галерея Уффици, о боже! Теперь жди, когда такое счастье выпадет. Но дело есть дело.

– Какое дело?

– Ах, Худой, Худой. Ты любопытен, как сорока. И ко мне приклеился из любопытства, ага? Ты думаешь, я не замечала, как ты на меня из окна пялился, по улице фиглярничал, даже на другой стороне шел. Конспиратор! Да я такие штучки… Хотя сначала сдуру решила, что ты втрескался, такое бывает. А ты вон что. Ну ладно, если будешь себя хорошо вести, много чего интересного узнаешь. А потом уж посмотрю, что с тобой дальше делать.

– Почему тебя Ведьмой называют?

– Не похожа, что ли?

– Ну… в общем…

– Не так представлял? Метелки нет? Меня по-разному называют. Птахой, Тенью, даже Чичалиной одно время называют, хотя я не имею отношения ни к порнобизнесу, ни к итальянскому парламенту. А Ведьмой быть приятно. Особенно, если знаешь, что тебя не сожгут на костре. Хотя очень хотели бы. Как вы прошлый раз. Это не в обиду тебе да и всем вашим. Это я к тому что любители костров у вас еще долго не переведутся. Цветы-то, цветы какие продают, чудо!

Она показала на цветочный киоск, в котором, действительно, торговали редкими для моего времени розами.

«Букет ей, что ли, в ручки? А что, можно было бы для начала, – усмехнулся я про себя. – Да с моими жмотами где ж выкроишь на такую роскошь? Надо будет у Гарика «рыженькую» стрельнуть. Хотя он тоже за так не раскошелится. Фарцануть придется».

Я с сожалением опустил руку в пустой карман и… нащупал там хрустящую бумажку. Обалдело посмотрел на Лину.

  Она все с тем же детсадовским восторгом рассматривала розы. И лишь когда я вручил ей купленный за неизвестно как образовавшуюся в кармане десятку букет, она внимательно на меня посмотрела, и в глазах у нее при этом запрыгали веселые чертики.

Ну, конечно, это она подсунула 10 рублей, как только ухитрилась? Фокусница. Наверно, в цирке по вечерам работает. Вот все и разъяснилось, с Италией и прочим. Я облегченно вздохнул.

  Мы пришли в парк и сели на скамейку. Лина все смотрела на букет, видно, она очень любила цветы, но мне это уже стало надоедать. Я закурил.

Лина недовольно на меня посмотрела:

– Зачем ты? Они же завянут от дыма.

– Ни черта им не сделается. Что ты за человек такой? Цветы тебе жалко, собачку. А вот людей – нисколько.

– С чего ты взял?

– Сам видел. Да и говорят.

Лина посмотрела на меня серьезно и холодно.

– Это неправда. Людей тоже жалко. Я ведь и на свет появилась для того только… – тут Лина осеклась и еще больше нахмурилась. – Кстати, если б я тебе не подсказала, ты бы мне их не подарил?

– Не знаю. Наверное, нет. У нас, знаешь ли, не принято. Все эти цветочки, стояния под часами.

– А сам сегодня стоял.

– Ну, это… для тебя.

  Лина снова на меня внимательно посмотрела, но ничего не сказала. Я искоса наблюдал за ней. Нет, в ней положительно что-то было. Задружить бы… Все от зависти бы лопнули. Но тут же пробилась другая мысль: «Нельзя. Нельзя о ней так думать и с ней так нельзя. А как можно?»

Надо было что-то говорить, спрашивать, но у меня словно язык приклеился. Снова захотелось уйти.

– Прокатимся? – предложила Лина.

Мы вышли из парка, и она, махнув букетом, сразу же тормознула тачку.

– Шеф, покатай нас.

Таксист ухмыльнулся:

– Куда же, девочка, тебя катать? Ты у мамки разрешение спросила?

– Спросила. Лучше за город.

Таксист подозрительно оглядел нас:

– Ну-ну… Но только не за город, детишки.

– Черт с тобой, катай по городу.

Выехали на обводную и раза два или три крутнулись по ней с ветерком. Но Лине это быстро надоело. Она назвала адрес.

… Мы долго поднимались по стертой каменной лестнице, пока не уткнулись в какую-то дверь. Лина позвонила. Раз. Потом еще. И еще три звонка. Дверь открылась.

– Кто там? – раздалось из полутьмы прихожей.

– Свои. Кто у тебя?

– Ширик и Бог.

– Ладно.

Лина повернулась ко мне. Теперь в ее глазах прыгали не чертики, а самые настоящие черти, и не веселые, а полные самого сатанинского злорадства.

– Прошу. Если ты из смелых.

Что мне оставалось?

Спрашивающий был здоровенным амбалом лет тридцати. Что могло быть общего между ним и Линой?

  Прошли на кухню. Квартира была явно холостяцкой. На столе и на полу валялись окурки, выпавшие из переполненных пепельниц и использованных под них тарелок, газовая плита была залита засохшим супом, чайник и тот стоял как-то скособоченно. За заваленным грязной посудой столом сидели два мужика и давили неизвестно какую по счету бутылку «Агдама». Один был молодым с наглыми навыкате голубыми глазами, второй почти старик в очках и с глубоким шрамом на щеке. И оба щеголяли такими живописными наколками, что в том, кто они, сомневаться не приходилось.

  Когда мы вошли, молодой по-идиотски заулыбался.

– А… Наша пташка прилетела. А это что за кент?

Лина, ни слова не говоря, подошла к столу, смахнула посуду на пол, при этом несколько тарелок разбилось, убрала бутылку.

– Ну так… – протянула она тихонько, но у меня от этого голоса мурашки побежали. – Развлекаемся, значит?

Молодой сразу сник, а старик изобразил широкую улыбку.

– Но… Откуда же мы знали? Голубь ты наш…

– Сматывайтесь и чем быстрее, тем лучше. Ясно?

– Однако, девка… – обиделся старик. – Я тебе в отцы…

– Очень не хотела бы иметь такого папу.

  Лина вдруг ойкнула, видимо, уколовшись, и вспомнила, наконец, что в руках у нее все тот же розовый букет. Она раздраженно швырнула его молодому.

– В воду поставь.

– Аспиринчику положить? – осклабился парень. Однако собрал рассыпавшиеся по столу цветы и пошел искать банку. Тем временем Лина достала сиреневую с разорванной банковской бумагой пачку и отсчитала с десяток купюр.

– Хватит? То-то. Пользуйтесь моей молодостью и неопытностью. Но если еще раз займетесь этой художественной самодеятельностью с москвичами…

– Брось, мы же не для себя старались. Хотели, как лучше.

– Как лучше? Благими намерениями дорога куда вымощена?

– Да знаю. Под Богом ходим. Мне еще одной отсидки не выдержать.

– Хватит нюни распускать. За спиной у меня не надо работать, тогда и отсидки не будет. Ладно, завтра поговорим. А сейчас оставьте меня в покое.

– Хахаль ее, что ли? – подмигнул мне старик.

– А хоть бы и хахаль. Тебе-то какое дело, – отозвалась Лина.

– Но ты же это… малолетка вроде как?

– Ой-ой, сейчас упаду. Бог о моей девственности затревожился. Проваливай! И это, – она подхватила бутылку, – с собой!

Мы остались одни. Лина поскучнела.

– А может, и не надо было их выгонять? Хорошие они ребята. Особенно Бог. Жалко его. Тридцать лет лагерей. Как сел пацаном в сорок четвертом…

– Чем занимаются эти твои друзья?

– Наркотиками. Доволен?

– И ты… тоже?

– И я тоже. Со стула не упадешь? Кстати, они ведь могли тебя с перетруху… того. Да и сейчас не поздно. Это не твои детишки-ровесники. Эти злы по-настоящему. Особенно если не ширнутся вовремя. Хотя Бог не колется, только пьет. А Ширику за это голову точно когда-нибудь оторву. Погоди-ка, неужели у них ничего поприличней выпить не осталось? Хан!

  Появился детина, который открывал дверь.

– Организуй-ка, милый, нам чего-нибудь…– Лина покрутила в воздухе пальцами.

Тот молча вышел и вскоре вернулся, так же молча поставив на стол бутылку коньяка и пару маленьких рюмок.

– Это у вас как, малина называется?

Я потихоньку освоился. Судя по всему, над уголовниками Лина имела полную власть, значит, тронуть меня в ее присутствии они не могли.

– Клуб деловых встреч.

Она плеснула в рюмки коньяка.

– Интересно, да? Ну ведь ты же любопытный. А я люблю делать людям приятное.

– Но… А если я…

– Вот этого не советую. Для этих ребят, как ты мог заметить, перо – дело плевое. Но даже не в этом дело. Историю на полянке не забыл? К тому же зачем тебе в наше дело вмешиваться? Увидел и будет. Нет, правда, скучно. Кажется, это здесь.

Лина пошарила по полке над столом и нажала на какую-то кнопку. Включилась музыка.

Лина выпила. Я тоже.

– Потанцуем?

– Здесь?

– А тебе что, балетная сцена нужна?

– Ты у них за главаря или, как это, пахана?

– За паханиху. Прекрати задавать дурацкие вопросы.

– Сколько тебе лет?

– Ну вот. Еще не легче. Да разве можно девушку об этом спрашивать? Насколько выгляжу – столько и лет. Ведь если я тебе правду скажу, ты же мне все равно не поверишь.

– Поверю.

– Три года.

– Что?

– Ну вот видишь, – она вздохнула. – Ты прав. Плохо здесь. Пойдем. Как-нибудь на дискотеке потанцуем, если ты, конечно, захочешь.

(«Ширинский вестник» №103, 25 августа 1995 г. Начало в №№91 – 102. Прислано В. Иванченко)

Анна Михайловна Лобанова 

  Я честная женщина. Всю жизнь жила своим трудом. Ночей недосыпала, недоедала. Детей растила. А дети у меня не то что у иных некоторых – все в люди вышли. Старший в Москве на хорошей должности. Вот только проведают редко. А Галинка, стерва этакая, даже недавно заявила, что я, мол, ей жизнь испортила. Неблагодарная. Я-то ее больше всех и любила, души не чаяла, она у меня поздненькая. Ну, не дала тогда выйти замуж за этого хлюста, студентика замызганного, на всякие танцульки, как их там еще – дискотеки – не пускала. Зато теперь за солидным человеком, одна машина чего стоит – «Волга», это вам не какие-то «Жигули». А уж зять-то как меня благодарил и даже по секрету сообщил, что дочь моя девушкой оказалась. Вот как надо воспитывать! Жизнь я ей испортила, скажите на милость!

  Нет, нет порядка, вот и распустились все. Кругом воровство, разврат сплошной. Телевизор хоть не включай – орут, как резаные, скачут полуголые.

  А тут еще эти конкурсы затеяли, голышком перед всем честным народом. Разве можно терпеть дальше? Я и не терплю. Как только увидела этих фифочек Степановых, что маму, что дочку, так у меня все нутро перевернулось. Ворюги, думаю, а принцесс корчат. Пройдут, посмотрят, как на пустое место. Мамаша, та хоть здоровается. А эта свиристелка, раз ей замечание, что поздно возвращается, сделала, так она мне, представляете, нос укоротить пообещала. Ничего, думаю, посмотрим, кто кому нос укоротит.

  А мамаша-то, а мамаша! Муж за порог, сосед – в дом. Тот тоже хорош, двое детей, а сам? При живой-то жене! Вот до чего дошли! А я все знаю, все вижу. Ну, мужику ее я, конечно, ничего говорить не стала, одного поля ягоды, так ему и надо, а Таньке уж все высказала, пусть знает, чем ее любимый занимается. Она, может, и не поверила сначала, ну так время, оно покажет. Сама теперь будет следить за своим ненаглядным.

  А уж этим я насолила. Сначала в домоуправление обратилась: «На пианино бренчат по ночам, спать не дают. Примите меры». Предупредили, так все равно не впрок. Правда, стали строго до одиннадцати тренькать, не подкопаешься. Но я все равно на них еще раз написала. А потом в милицию сигнал – не по средствам живут. Баба не работает, откуда тряпье и машина? Мужик у нее по строительству, проверьте, не приворовывает ли? И ведь как угадала, как угадала!

  Махровый мошенник оказался! Вчера с обыском приходили. Перетряхнули барахло-то. А понятыми я и Стрельцов, тот самый, из шестьдесят первой квартиры. Ну-ну, думаю, пусть посмотрит на свою кралю, с кем связался.

  А квартирка у них, я вам скажу. Вроде не мошенники, а академики. Да и то сейчас воры лучше, чем академики, живут. Где только таких вещей набрали? В магазинах, сколько живу, ни разу не видела. Ничего, скоро все государству пойдет, уж тут без конфискации не обойдется. Одна беда: у одних конфискуют – другим таким же попадает. Нет, чтоб в магазин выбросить. Чтобы честный трудящийся человек купить смог.

  Я все за кралей наблюдала. Представляете, даже с лица не спала. Вежливая такая, милиционерам все помогала. Да милиционеры какие-то безрукие попались. Поискали, поискали, да так, видно, ничего и не нашли, что хотели. Плохо, наверное, искали. Все стеснялись. Меня бы, я бы там устроила. А как только обыск закончился, Стрельцов снова ширк туда. Успокаивать, наверное, помчался. Ну-ну, успокаивай, успокаивай. Поест она теперь черный хлеб с водичкой, телеса-то спадут.

  Вечером встретила ее и прямо принародно выложила: «Что, милые, отворовали?» Ее проняло, наконец-то. Передернулась вся. И говорит потом: «Извинитесь». Это я-то перед ней! «Еще чего, – говорю, – Перед тобой, потаскухой?» Ну и она мне: «Жалко вас, несчастный вы человек (Это я-то несчастная!). Но вы меня оскорбили. И еще об этом пожалеете». «Испугать захотела!» Плюнула я ей вслед да домой пошла. Пусть попробует только что сделать. У нас не бессудная земля. Ах, хорошо, хоть одних сволочей наказала. А сколько их еще по нашей земле ходит, наш хлеб ест… Эх! Но пора и на покой, что-то устала я сегодня. Вот сейчас выпью таблеточку. Где же этот чертов выключатель…

– Не включай, Нюра, свет, не надо…

– А? А-а-а, кто здесь?

– Не кричи, тебя сейчас никто не услышит. Что же не узнаешь меня?

– Ты… Но ты же умер, умер! Пять лет, как умер! Крест святой, пречистая Богородица…

– Не крестись, Нюра. В Бога ты не веришь. Твоим богом деньги всю жизнь были. И меня ты из-за них в гроб загнала, и детям нашим жизнь поломала.

– Врешь, врешь! Дети у меня в люди…

– Не надо. Дочка слезами заливается каждый день, твой зятек-то подлец, выкидыш ее заставил сделать. Теперь вот ни один курорт не может вылечить. Сашка под судом. Генка прохвост. Вот твои дети. Деньги и зависть. Всю жизнь всем завидовала, кто хоть лучше тебя. Или даже хуже. Нельзя тебя, Нюрка, на этом свете больше оставлять. Есть у нас там для вас таких место. Не ад, хуже. Ну, потом узнаешь. А я пока должок пришел спросить. Помнишь деньги, которые на похороны мне пожалела? Отдай, они мои.

– Иван, уйди, сгинь, на коленях тебя прошу, уйди…

– Не прикасайся ко мне, рано еще. Я сам тебя за собой поведу, скоро. И не думай от меня избавиться, в покое я тебя не оставлю, лучше отдай… Отдай деньги… Отдай деньги… Отдай…

– А-а-а…

(«Ширинский вестник» №106, 1 сентября 1995 г. Начало в №№90 – 104. Прислано В. Иванченко)

Валентина Юрьевна Воробьева

– Что? А зачем мне о ней что-нибудь знать? Вы, Эдуард Ашотович, кажется, адресом ошиблись. Здесь ОБХСС, а не детская комната милиции.

  В эти свои слова я вложила как можно больше ехидства. Элик Абруцмян меня раздражал. Я не люблю, когда в моих делах копаются посторонние. Хотя на практике такое бывает: пути наши неисповедимы и пересекаются довольно часто. Но тут я не видела никаких поводов для вмешательства уголовного розыска, тем более из кавказских республик.

  Как я смогла выяснить, майор Абруцмян, старший оперуполномоченный из Еревана, вел свою армянско-азербайджанскую и Бог весть еще какую мафию, которая, очевидно, добралась и до нас. О наркотиках в нашем городе я уже слышала и не раз. Мне рассказывал старший лейтенант из оперативного розыска страшные вещи. По его словам, наш город стал пересыльным пунктом не только во всесоюзных, но и, как он сообщил мне по секрету, и в международных масштабах. Может, оно и так. Однако мои подопечные к этому никакого отношения не имели. В конце концов, я обратилась выше по начальству. А мне в ответ: не мешайте. Ну коли так, что ж тут поделаешь. Хотя обидно все-таки.

  Я, хоть и молодой следователь, но раскрыла за три года пять не таких уж простых дел. И шестое пришла пора передавать в суд – взятки, мошенничество, хозяйственные преступления. Единственная загвоздка – до сих пор не могу поймать главаря, бывшего заместителя управляющего сельстройтрестом Владимира Денисовича Степанова. Словно сквозь землю провалился. Вина остальных полностью установлена и доказана, но на суде все попытаются свалить на него. Мы, разумеется, разослали наводку куда только можно, но пока никаких результатов. И вот через два дня после того, как по Степанову был объявлен всесоюзный розыск, у меня в кабинете появился этот самый Эдик Амбруцмян.

  И все пошло по второму кругу. Опять допросы Божьего, Афанасьева и всех прочих, опять ковыряние в бухгалтерских бумагах, в которые, по-моему, Эдик смотрел, как в афишу коза. Его интересовал только Степанов.

  Почему именно он, я уже знала. Похожее дело, оказывается, пять лет назад было и у них. Причем все совпадало до мелочей: деятельный зам начальника по строительству, прекрасные показатели, отличная работа… за счет махинаций. Звали этого эдиковского приятеля, правда, по-другому: Степан Игнатьевич Орлов. Однако даже невооруженным глазом было видно, что на фотографии, которую мы изъяли из личного дела в нашем сельхозстрое, и на той, которую привез Эдик. Было одно и то же лицо. Экспертиза это подтвердила. Кстати, и исчез он точно так же, бесследно, что само по себе, конечно, весьма любопытно, хотя не столь уж редко. Сколько таких преступников-гастролеров успевает улизнуть из-под нашей бдительной опеки и, отлежавшись в одним им известных укромных уголках, снова принимаются за свое.

  Непонятным было лишь, какое отношение имел Степанов-Орлов к наркомании. Эдик этого не объяснял. И уж совсем странным мне показался его вопрос насчет дочери Степанова.

– Как зачэм знат? Ви слэдоватэл – все должин знат.

Это он так отреагировал на мою реплику. Шпана южная!

– Послушайте. Эдуард Ашотович, а вам не надоело? Ну что вам этот Степанов? Его сейчас ловить надо, а не бумажки перебирать. Не скучно вам? Девушек вон сколько на улицах.

– А зачэм мнэ дэвушк? У мэня уже эст одын, – тут он, наконец, оторвал глаза от бумаг. – Прэкрасный Валэнтын. Едынственый.

Я чуть было окончательно не разозлилась, но Эдик посмотрел на меня с обезоруживающей улыбкой, что оставалось только рассмеяться и продолжить предложенную им игру.

– Ну-ну, вы оказывается и на комплименты способны, товарищ майор. Едынственый Валэнтин! А дома жена – тоже едынственый?

– Жены, увы, нету. Была и… – Эдик усмехнулся, – сплыла. Но об этом мы как-нибудь потом…

Теперь он говорил почти без акцента и, заметив мое удивление, пояснил:

– Я же в Москве прожил почти десять лет, а отец так и вообще очень долго. Отец… Он и умер в Москве, не захотел возвращаться на родину. Так о чем вы спрашивали? О Степанове? Вы его когда-нибудь видели, живого? Нет? А мне приходилось. Но сначала посмотрите вот на это.

Он достал их дипломата плотную черную папку.

– Переснято в архиве Минского отделения МВД, сорок шестой год.

Я раскрыла дело. Так, «Хранить вечно», статья 58, пункты 2, 3, 8, 10, словом, почти весь набор. Но главное обвинение по восьмому – «терроризм». 25 лет с полным поражением в правах и конфискацией имущества. Господи, фотография!»

– Узнали?

– Его отец? Старший брат?

Эдик усмехнулся и вытащил листок со знакомыми любому криминалисту черными рисунчатыми пятнами.

– Сравните с теми, что в этом деле. Лупу дать? Хотя можете поверить на слово – идентичны.

– Но как…

– Сам бы хотел знать. Это я к тому, что не такое у вас простое дело. Ну, да черт с ним, с этим Степановым. У вас какие на сегодняшний вечер планы?

Я пожала плечами.

– Ну тогда… зайдемте-ка мы… Хотя бы в «Золотую осень». Это, кажется, единственный в вашем городе приличный ресторан.

– Да, конечно, товарищ майор. Только места там уж давным-давно заказаны.

– Ах, Валэнтын, Валэнтын, – снова стал ломать язык Эдик. – Для кого заказан, а для кого приказан. Да развэ я нэ армэнын?

  В ресторан мы, конечно же, попали. Эдик заказал коньяк, сухое, фрукты, а кроме того, официант принес и поставил на стол букет роз. Я только головой качала.

– Рэсторан нэ быват – слэдоватэл нэ быват. А если серьезно, то без всех этих мест и тех, кто вокруг них вьется, ничего в нашем деле толкового не сможешь. Вон за тем столиком в кожанке, длинный такой, в плечах узкий, как вешалка. Лешка Крот. Карточный шулер и фарцовщик. Сейчас переключился на наркотики. Однако уже второй год на свободе, удивительно. Ну, что за настоящее знакомство и больше не злиться?

Он налил коньяку, и мы выпили.

– Откуда вы знаете этого Крота? Неделю как здесь…

– Ну, это просто. И давайте перейдем на «ты», не против?

– Думаю, здесь можно, а вообще…

– Да и вообще.

– Посмотрим. Но вы не ответили. Видел его «Дело». Похоже, что он сейчас приемщик.

– Кто?

– Ну, принимает. Хранит, кому-то передает. Мелкая сошка. Таких что грязи. А вот тех, кто этим делом заправляет, тех здесь нет.

– Сегодня нет?

– Да, сегодня. Некоторые иногда здесь появляются. Но вот эту сюда, наверно, даже и не пустят, хотя кто знает.

  Эдик вытащил из бумажника небольшую фотографию и, держа в ладони так, чтобы кто-нибудь случайно не увидел, показал мне. На ней была молоденькая симпатичная девчушка лет шестнадцати-семнадцати.

– Хм… На наркоманку она не похожа. Хотя, конечно, на фотографии…

– И в жизни тоже. Она не наркоманка. Она из крестных отцов или, как там лучше, матерей-дочерей. Тьфу. Но дело не в названии.

– Эта пташка?

– Что? Как вы сказали? Да, Лина по кличке Птаха. Дочь Степанова.

(«Ширинский вестник» №107, 6 скетября 1995 г. Начало в №№90– 106. Прислано В. Иванченко)

Как вы должны были догадаться, я чуть не поперхнулась. Ну и семейка. Однако мне эта игра в детективные тайны начала надоедать.

– Послушайте, Эдуард Ашотович, ну что вы со мной, как с девчонкой? Если это можно и не принесет вреда делу, расскажите.

– Опять на «вы»? Мы же договорились. Сычас ми танцыват будэм.

  А после мы долго бродили по ночному городу, тронутому холодком ранней осени, пока не добрели до парка.

– Поздно уже. А тут шпаны море, не боишься?

– Я испугался бы только одного человека.

– Кого же?

– Степанова. Нет, он сегодня от нас не отвяжется. Ты же тоже о нем думаешь? И я. Так вот, слушай. Отец мой, Ашот Вагифович, в свое время побывал в тех самых местах. Нет, ничего такого он не совершил: не украл, не смошенничал, не убил. Да у нас и нельзя было этого сделать. У нас расправа была одна: уходи или смерть. Обычно преступники просили, чтобы убили. Отец много об этом рассказывал. А вот про лагеря не любил, не хотел. Да и мало кто любит о них говорить. Но однажды, было это лет десять назад, незадолго до его смерти, привел он в дом одного человека. Хорошо помню, радостные такие ввалились, веселые. Естественно, принять успели и немало.

– Знакомься, – говорит. – Мой гость, мой самый дорогой и любимый гость – Володя. Ему я жизнью обязан.

Потом к нему обернулся:

– Ты же Гость, правда? Тебя там все звали Гость, а так и не сказал, почему.

  Тогда я не придал значения этим словам. Мать, она тогда еще ходила, собрала на стол. Ну, а коньяк, наш, армянский, хорошей выдержки, у нас никогда не переводился. Они ели, пили, пели лагерные песни, не блатные, а старые лагерные, одну я недавно по телевизору слышал, это где про товарища Сталина, который был большим ученым. А потом гость стал петь военные, партизанские, причем больше по-белорусски. Он, кажется, и был белорусом. Потом снова пили, вспоминали и Колыму, и карельский лесоповал, и какую-то станцию Красная Шапочка, где судьба и свела их в последнем лагере. Там с отцом чуть беда не приключилась. По 58-I их там мало было, в основном урки. Установили свои законы, а отец этого терпеть не мог. И не жить бы ему, не вмешайся Гость. Да, Степанов менял фамилии, имена, но кличку эту – никогда. Отец после второй бутылки все пытался дознаться, как случилось, что гроза зоны Шуран повесился в отхожем месте. Степанов все отшучивался, мол, почем я знаю? Может, вши заели, может, совесть?

  Много позже в Баку так же задушился один исключительный мерзавец Серго Мамедов – Чок. За ним много чего числилось, да взять не могли – сама знаешь, как это сложно было недавно. А тут он сам возьми да и вздернись в своем роскошном сортире. Тоже совесть заела? Не верю, что у таких совесть есть. Я занимался этим самоубийством. Да, это, действительно, было самоубийство, но Хмырь-Ага из банды Чока, весьма к нему приближенный, рассказал, что в последние дни перед смертью Мамедов ходил, как трехнутый, после одного крутого разговора с неким Гостем. И даже как будто пытался убрать этого гостя, да ничего не вышло.

– Ну и ну, – подумал я тогда. Да кто же или что могло напугать короля бакинской «Нахаловки», чтобы он так вдруг… Разумеется, сразу начали искать этого таинственного гостя и вскоре вышли на заместителя начальника одного из управлений строительства Орлова. Когда я увидел фотографию, обомлел посильней, чем ты сегодня. Я сразу узнал того самого гостя, что приходил к нам когда-то в Москве. Ну, а потом пошла раскрутка, чем дальше, тем интереснее. В управлении были вскрыты серьезные нарушения финансовой дисциплины, взятки, но этим занимался ОБХСС. И банда Чока к строительным махинациям отношения не имела. Ты спросишь, при чем тогда Ордов? А он оказался универсалом – именно через него шли крупные партии опийного мака, который выращивала в горах мафия Мамедова. Но куда они шли, как и когда нашли друг друга Мамедов и Степанов, так и не удалось узнать. У Степанова какое-то сверхчутье, а может, и свои люди в нашем аппарате – чуть запахнет жареным, как он словно испаряется. Ну, в этом ты и сама уже могла убедиться.

– А семья?

– Тогда он жил один. Где были в это время его жена и дочь, выяснить тоже не удалось, точнее тогда о них вообще не догадывались. Но все-таки одну загадку я, кажется, решил, если то, что я расскажу, можно назвать ее решением. Я нашел причину смерти Чока, но… Оказывается, в тот вечер перед самым убийством к нему пришла женщина, вся в черном, лицо закрыто. Однако его телохранитель Ильзя Кут успел рассмотреть, кто это, а после не вылезал из мечети, чем доставил нам немало хлопот – попробуй там арестовать. Тем не менее его взяли, и на допросе он показал, что приходила некая Зульфия.

  Дело, связанное с Зульфией Аджановой, одно из самых гнусных в и без того богатой мерзостями биографии Мамедова. Это была деревенская девушка, которую Чок попросту купил и превратил в свою наложницу. Что он там с ней вытворял, не знаю, но так или иначе ей каким-то чудом удалось вырваться и добраться до прокуратуры. Она рассказала там немало интересного, однако ход делу дан не был, а Зульфия исчезла. Через какое-то время в заброшенном колодце был обнаружен труп женщины, обезображенной до жути. Собаками ее рвали, что ли? С трудом, но определили, что это Зульфия Аджанова. Но и это преступление осталось нераскрытым. Так вот Ильзя рассказал, что лицо у той, что приходила, было почти такое же ужасное, однако узнать, кто это, было можно…

– Господи, что это вы, товарищ майор, фильмов ужасов насмотрелись?

– Как мертвая может прийти? Да просто кто-то, тот же Гость, загримировал подходящую девушку и направил к этому Мамедову.

– Да? За какие же деньги он кого-то смог сговорить ломать подобную комедию? Ведь она могла стоить жизни. Но не это главное. Ильзя сказал, что, увидев ее, Мамедов закричал страшно, а когда он, Ильзя, кинулся, чтоб схватить ее, она обернулась. Тогда-то он ее и узнал, а, кроме того, увидел и еще кое-что…

– Что же7

– Она ему руку протянула. Но это не рука была…

– А что?

– Ильзя трясся на допросе, как в лихорадке. Он и в мечети дрожал так же, мулла говорил. Он тоже не знал, куда его девать, для бесед с аллахом он явно не годился. Все на руку показывал. Я осматривал его руку. Врач тоже осматривал. Словно три ножа прошлись…

– Какой кошмар! Зомби, что ли? И ты в это поверил?

– Пришлось поверить.

– Но при чем здесь Гость, могло быть и совпадение. Хмырь-Ага все-таки рассказал, в чем была суть той ссоры. Гостю не понравилось, что Мамедов приторговывал живым товаром, в особенности малолетками. Он ему прямо сказал: или завязывай, или худо будет. Мамедов сразу опасности-то, видимо, не почуял, только рассвирепел. И дал задание проучить Гостя. Да только со всеми его киллерами как-то сразу вдруг недоразумения случились. Один на следующий день на машине разбился, второй ногу сломал, а третьего просто забрали в ресторане за драку. А еще через день Мамедов впервые увидел ту самую зомби и с тех пор стал бояться темноты…

– А ее, зомби эту, не искали?

– Искали, конечно, женщину, что приходила, не могла же она привидеться Куту? Да и еще несколько человек ее видели. Но, как понимаешь, никого не нашли.

– А могилу?

– Какую могилу?

– Ну, могилу Зульфии не вскрывали?

– Послушай, это уж слишком.

  Я не знала, верить всему этому или нет. Может, Эдик все-таки меня разыгрывает, для более тесного знакомства, так сказать. Может у этих… (непонятно) так принято? Однако мне стало не по себе от этого рассказа в темную ночь, и я невольно прижалась к Эдику. Чтобы как-то сгладить неприятный осадок, спросила:

– А то дело, за сорок шестой год… Сколько же лет должно быть сейчас Степанову?

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Не может быть, потому что не может быть никогда. Но факты – вещь упрямая. Кстати, и дело это, я уж после той истории с Мамедовым занялся поисками в архивах, довольно странное. Игнатенко, так тогда звался Степанов, оказывается. Был не в полицаях, как можно было бы предположить по его дальнейшим похождениям, а в партизанах. И воевал там здорово. Я нашел даже кое-кого из очевидцев, его до сих пор помнят. И его супругу Ольгу. Она отряд спасала, прикрывая отход. Правда, и сама в плен попала. Кстати, ты ее видела?

– Да. конечно, вызывала. Приятная женщина, интеллигентная очень. Да ты же читал протокол ее допроса.

– Да-да… Так за что же Степанову на полную катушку тогда влепили?

– Ну, тогда все могло быть.

– Конечно, но все-таки? Была там еще какая-то глухая история насчет следователя МГБ, которого убил Игнатенко-Степанов. Уже после войны убил. Застрелил прямо на улице в открытую. Следователь тот был, надо сказать, порядочная сволочь. Не одного под пулю или Колыму подвел. А вцепился он, кажется, в жену Степанова, она же все-таки в плену была. Да, следователь этот, фамилия из головы вылетела, находился какое-то время в том же отряде, что и Степанов.

– Ух, может, хватит на сегодня. Эдуард Ашотович? У меня уже кругом голова идет, да и поздно уже.

– Ну, ты Валэнтын, как всегда. прав. Пожалы, пошлы.

– Да я сама доберусь.

– Нэт, у нас в Армэный так нэ поступат настоящий мужчин. В обшыжытый?

Уже в такси, которое везло нас к моему холостяцкому дому, я все-таки спросила:

– А дочь, Лина эта, она у папы эстафету приняла, выходит?

– Выходыт.

(«Ширинский вестник» №106, 10 сентября 1996 г. Начало в №№90 – 108. Прислано В. Иванченко)

Костя Стрельцов

  Лина отодвинула бокал с апельсиновым соком.

– Исключительная дрянь. Спроси у них хоть мороженого. Хотя не надо. На улице сыро, на душе мерзостно. Вина бы сейчас, бургундского, хотя бы…

– А коньяку «Наполеон»? Как в Неаполе? Чего же ты там не осталась? И тепло, и бургундское.

– Флоренское. И такие же идиоты. Хотя таких уникальных там нет. Таких нигде больше нет.

– Ты о ком?

– Да обо всех. Сегодня Марья Львовнга пол-урока поучала, как плохо слушать рок, носить штатовские шмотки и спать с кем попало. А сама в этом роке ни бэ ни мэ, на порядочное платье сроду денег не было, а насчет спанья… На такую шкидлу и за «Мерседес» не встанет. Чего же ля-ля, раз не знаешь?

– Да нормальная она бабка, с причудами, правда. Послушай, Линча, почему ты всегда такая навыворот?

– Чего?

– Все мы, подлецы, стараемся свои гадости хорошими словами прикрыть – о долге, совести... патриотизме. А тебя послушать, так ты, минимум, пару пятериков отмотала.

– Я похуже отмотала, да и еще кое-что предстоит. Завидую тебе, Худой, мне бы твои заботы. Твои и твоих сопляков.

– Что с тобой сегодня? Иглу проглотила?

– Послушай, если еще раз насчет иглы и всего такого…

– Прости, Линча, я же не хотел.

– Ну, и ты меня прости. Ах, Костыль, Костыль! Живете вы хорошо, как по писаному. Все за вас решают, от всего оберегают, штанишки после туалета надевают. Завидую.

– И этому завидуешь ты? Ты этому завидуешь?

– Я устала. Знал бы ты, как я в последнее время зверски устала. Ты в предчувствия веришь? Ну, к примеру, что сегодня умрешь?

– Не-ет.

– Я тоже – нет. А предчувствие есть. Потому и крысюсь сегодня. Бога жалко. Ты помнишь Бога?

– Я сказал неправду. У меня тоже было предчувствие, и появилось оно уже давно. какие-то черные грязные тучи нависли над нашим домом. Все шло к тому, что с Линой мне гулять последние денечки. А я просто не представлял, как я раньше без нее жил и как буду жить дальше.

  О том, что мы «ходим», узнали быстро. Лина этого не скрывала, я тоже. В нашей команде я сразу же стал вторым после Гарика. Да и Гарик ко мне со всем уважением стал подходить. Особенно после того, как засек нас с Линой в «Золотой осени». Да что «Золотая осень»! Она меня по таким местам протащила… Зачем показывала все эти малины, порноклубы. Тусовки с иглой? Зачем я ей там был нужен? Не знаю. Я, конечно, спрашивал.

– Ты же видишь, как здесь страшно. А ты там на секции всякие ходишь, приемы учишь, как это семерых одним воплем… Вот беру тебя для защиты.

Это она так шутила. Но в серьезные дела не пускала. Я со своей стороны тоже не настаивал, хотя один раз и намекнул, что, мол, не струшу, если что. И тут же получил по зубам.

– За лысой прической соскучился? Там ведь, Костыль, никакой романтики – нары, мордобой, в трусах под лампочкой, если провинишься, ну и это… когда друг друга в неположенное место. Так что не расстраивай маму с папой. Да и себя.

Но без приключений, конечно, не обходилось. как-то в одном борделе мне приглянулась крыса лет двадцати пяти. Фигурка что надо и глазками все на меня косила, хоть я и с Линой был. Она ее, видно, не знала, решила, так просто, из начинающих. Потанцевал с ней раз, другой. Лина хоть бы что. Но тут меня отвели и дали понять, чтобы отрулил. Это я усек и на рожон не полез. Тут и Лина не защитница, скорее, напротив. Но когда вернулся к ней, она улыбнулась так ехидно и спросила:

– Что, видит око, да зуб неймет? А классная девочка. Галка Спивак, кличка Сильва. Этим делом занимается исключительно из любви к искусству, денег у нее достаточно. Хочешь, твоя будет?

Предложи мне это какой-нибудь кореш типа Гарика, я бы не удивился и, наверное бы, согласился. Но Лина?

– Иди ты знаешь куда.

Она даже обиделась.

– Ну вот. Делай после этого людям приятное.

Мы ушли с той квартиры после этого сразу же, как сейчас любят говорить, по- английски. Сели на мою «Яву» и укатили. Вела Лина.

  Весь этот год мы не по одним лишь притонам шарашились. Я со своей стороны активно знакомил Лину с последними достижениями хард-рока, водил на самые-самые, какие только к нам приезжали группы, крутил пласты и кассеты. Но все напрасно. Она упрямо называла все это музыкой для дебилов. А вот мотоцикл ей понравился. И очень скоро она его у меня попросила. Для Лины я готов был на все, но мотоцикл дать отказался: «До первого гаишника. И колеса отберут, и штраф вкатят».

– Да ну? А это видел? – и она помахала перед моим носом новенькими корочками.

Сдать на права так быстро она не могла, ведь всего за три дня до этого я учил ее, как нажимать на стартер.

Но в тот вечер я в ней уже не сомневался. Лина неслась, как заправский рокер, распугивая комфортные «Лады», и даже тяжелые грузовики шарахались к обочине, когда на обгонах Лина перла им прямо в лоб. С ее реакцией ей только на соревнованиях выступать.

  Она приткнула мотоцикл к дереву, легла на землю и уставилась в небо. Я закурил и отошел. Я знал эту ее совсем уж непонятную страсть – смотреть на звезды. Дорвавшись до школьного телескопа, она могла не отходить от него часами.

– Что, нашла?

– Звезд очень много, где ж ее найдешь?

– Так зачем ищешь? Что тебе с нее? До нее световых лет столько – не долетишь.

– Много ты понимаешь. Вот возьму и долечу.

– Ну, ты уже пробовала. Да не рассчитала малость.

– В следующий раз рассчитаю. А когда обжигает, больно… Бедная мама…

– А вообще-то, на кой он тебе, этот ракетный кружок?

– Это крыша.

– Какая крыша?

– Ты что, книжки про шпионов никогда не читал?

– Да понял, конечно, крыша, – хотя, разумеется, не понял, как может стать «крышей» какой-то кружок на станции юных техников.

– Надо же мне чем-то, кроме учебы. Заниматься. Иначе уже не крыша, а самая настоящая крышка получится. Меня куда уж только ни пытались пихнуть – и старостой класса, и комсоргом. Правда, потом выяснилось, что я не комсомолка, и, как выразился один известный литературный персонаж, не хочу строить социализм». Но все равно куда-нибудь меня привлечь норовят, видно, не могут без этого.

– Понятно. Ты же… Тебя все слушаются, боятся.

– А ты?

Я пожал плечами.

Она поднялась.

– Ты бы влюбился в меня, что ли?

– А ты хочешь?

– Не знаю.

  Вот тогда я впервые и дотронулся до Лины. Я схватил ее, сжал ладонями виски и стал целовать. Потом, когда она уже и сама нашла мои губы, опустил руки и они сами сжали нежное и упругое тело…

Поцелуй длился и долго, и быстро. Лина отвела мои руки и отступила на шаг.

– Ишь ты. А действительно, здорово.

– Что здорово?

– Ну, это… Целоваться.

– А ты раньше не целовалась как будто.

– Нет.

  Я, конечно, ей не поверил. Дина умела это делать хорошо, о чем я ей незамедлительно и сообщил.

– Я много чего умею, – буркнула она. – Только, Худой, зря ты от Сильвы отказался. Нельзя же влюбиться, скажем, во «Флору» Фальконе. Красивая. Конечно, но мраморная. Нельзя любить нереальное. Так и до онанизма дойти можно.

– Ты о чем?

– Да о том самом. Тебе уже женщина нужна, а не поцелуйчики под звездами.

– Замолчи. Ты же мне действительно…

– Ой, давай без вранья. Кстати, а чего это ты со мной так несмело? Даже кофточку не стал расстегивать. А там ведь есть что. Как заметил, я лифчик редко надеваю.

– Думаешь, опять струсил?

Я разозлился и шагнул было к ней снова, но тут же наткнулся на невидимую стену.

– То-то, остынь.

– Да что ты за человек такой! – вырвалось у меня с полным отчаянием.

И тут Лина рассмеялась страшным скрипучим смешком:

– А ты уверен?

– В чем?

– Что человек?

  Какой-то отдаленный свет упал на лицо Лины, и глаза ее вспыхнули красно-зеленым, как у кошки, переливчатым огнем. Я отшатнулся. У людей так в темноте глаза не светятся…

– Ну вот видишь. А ты любить меня собрался. Поехали домой.

Я потом долго не мог забыть эту ночь. Неужели все эти жуткие слухи о ней – правда?

  Перед этой последней встречей я не видел Лину несколько дней. Она не ходила в школу, не было ее, судя по всему, и дома. Впрочем, к ее периодическим исчезновениям я уже привык. И потому, встретив ее утром у булочной, не стал ни о чем расспрашивать, а просто предложил как-нибудь повеселить слякотное ноябрьское воскресенье. Она выглядела хмурой и замкнутой, долго отнекивалась, но потом все-таки согласилась. Так мы оказались в маленьком полудетском барчике по Верхнегорной, который уже давно облюбовали для встреч. Народу по причине полного отсутствия выпивки было немного, а салажата-мороженщики нам не мешали. Я и теперь прихожу туда иногда. Прихожу и чего-то жду, чего?

  Но тогда я еще не знал, что случилось и что должно случиться.

– Какого бога? Ах, Бог… Старикашка тот, что ли?

– Не зли меня, пожалуйста. Гарика ты давно видел?

  Ну вот, час от часу не легче. С Гариком на днях беда приключилась. Вляпался все-таки. Вышли ему боком эти таблеточки– «колеса». Постой. А не связано ли это опять с Линой?

Но спросить я не успел.

Она вдруг заговорила быстро, лихорадочно:

– Я сейчас отсюда выйду. Ты оставайся. Нет, ты тоже за мной, немного погодя. Я пойду по улице вниз. Ты стой, не ходи за мной. Я запрещаю. Стой и запоминай машину. Номер, цвет.

Она вдруг швырнула на пол недопитый бокал, а следом за ним двадцатьпятку на стол.

– Расплатишься.

  Тягучий сок медленно растекался по орнаменту плиток. Завизжала барменша, стала что-то кричать насчет хулиганства и милиции. Увидев сиреневую бумажку, несколько успокоилась, но, все еще негодуя, стала отсчитывать сдачу. Но мне было уже не до копеек. Я выскочил на улицу. Лина была уже метрах в пятидесяти. И тут мимо меня на бешеной скорости пронеслись красные «Жигули» и, вильнув, вдруг заехали на тротуар и накрыли Лину. Я заорал, и еще кто-то, раздался звон разбитого стекла. «Жигуленок» на повороте врезался в витрину углового продмага. Подрубленная женщина-манекен брякнулась на его крышу. Еще я успел увидеть, как из машины выскочил человек и кинулся за угол.

  Но я уже бежал к тому месту, где должна была лежать Лина. Никого. Все разбились у разбитой машины, вытащили водителя, похоже, уже мертвого. Подъехала «Скорая помощь», милиция. Тут я заметил, что около милиционеров оказалась барменша, которая что-то говорила им, показывая на меня. Кто-то тронул меня сзади. Я оглянулся и обомлел. Передо мной стояла Лина – целая и невредимая.

– Как же ты, я же своими глазами…

– Потом, потом. А сейчас будем рвать когти. Быстрее.

Лишь через два квартала мы перевели дух.

– Все. Обмануло предчувствие. А коньяку мы все-таки выпьем. Пойдем, я знаю место.

(«Ширинский вестник», продолжение, 27 сентября 1995 г. Начало в №№90 – 115. Прислано В. Иванченко)

Супруги Степановы

– Ты заболела? Вся дрожишь. Я принесу тебе чего-нибудь, что у нас там в аптечке.

– Аспирин. Но мне он не помогает.

– Я все равно посмотрю. А это что? Ах, героин. Откуда у нас столько этой дряни?

– Как будто не знаешь, Лина таскает. Не представляю, куда его девать, хоть торгуй. На сколько там, по-твоему?

– Тысяч на сто потянет. Куда девать? Туда же, что и все остальное. Может, тебя уколоть?

– А ты не боишься, что я стану наркоманкой?

– Уже не станешь. Но все-таки у тебя сильный жар. Где ты так простудилась?

– Я не простудилась. Я…

– Ясно. Опять Виктор Сергеевич? Ну и темперамент у тебя. Интересно, а будь ты в действительности женщиной, тебя бы тоже хватило до семидесяти.

– А я и есть женщина. Никто в этом не усомнился почему-то. Кроме тебя. Кстати, я с Виктором Сергеевичем в этот раз не спала. Но надо же было попрощаться. Вот и показала кое-что напоследок. Да еще эта бабка…

– Ты жестокая все-таки. Ну что тебе эта Лобанова? Разве она Гюнтер Рольф, чтобы так с ней?

– А с Гюнтером я по-другому. К нему не надо было присылать. Я для него сама была очень приятным воспоминанием. Но крепкие же нервы оказались у этого фашиста.

– Позабыл, где ты его все-таки достала.

– В Буэнос-Айресе. Узнал сразу. Повспоминали. А потом он мне автомобильную катастрофу устроил, идиот. вообще-то он умница. Из любых силков уходил, осторожен был, как лиса. Он и американцам чем-то напакостил, они за ним тоже охотились. Но ускользал. Да и то, прикрытие у него было хорошее, этих сволочей там много осело, землячество… А тут не смог сообразить, что нельзя убить еще раз того, кого уже однажды спалил заживо. Впрочем, он, наверное, решил, что тогда я как-то ускользнула, такие случаи бывали, правда, очень редко. Поэтому со спокойной совестью пошел купаться, надеясь, что теперь уж точно расправился со своей памятью. Ну и нервы… А дальше ты знаешь. Я ведь хорошо плаваю, догнала.

– Топила-то сама?

– Да. Не могла отказать себе в этом удовольствии. Это, конечно, плохая компенсация за кислоту на незаживающие раны, но все же…

– Не надо об этом вспоминать.

– А чего же? Помнишь, в той тюрьме, где ты меня встретил, помнишь? Ты мне тогда сказал: «Если они возьмутся за тебя по-настоящему?» Через шесть лет я испытала, что это такое, когда «берутся по-настоящему». Правда, взялись уже другие, но разница небольшая. Хотя, вообще-то, разница есть. В сорок третьем я хоть понимала, за что меня, кто они такие и что от них ждать. Послушай, Володя, я никогда тебя об этом не расспрашивала… Тогда, в тридцать восьмом, вы меня специально вычисляли или…

– Да нет. Как тебе это объяснить. Тут все зависело от моей личной симпатии. Но мы знали, где искать тех, кто нам нужен. Вот и пришлось мне годика на полтора заделаться следователем НКВД. Но я вел свободный поиск. Твое дело меня сразу заинтересовало. Семнадцать лет, комсомолка, свихнувшаяся на вере в товарища Сталина. Она же дочь врага народа, царского офицера, обманом и с помощью врага же народа Тухачевского проникшего в Красную армию и дослужившегося там до комдива. Подлежала немедленной ликвидации. Но для начала тебе предстояло кое-что подписать, это, похоже, тебя тогда и спасло.

– Тогда ты пришел ко мне в камеру, зачем-то завесил глазок…

– Ты всегда была внимательной. Меня тогда как молнией ударило. Ты была хороша, потрясающе хороша, несмотря на весь ужас твоего положения. Нет, правда.

– Мне тогда было только семнадцать.

– Да, только семнадцать. Я сразу же решил, что не видать тебя этим подонкам.

– Однако боялся. Что я не поверю. «Ты можешь не верить мне, считать это провокацией, Оля, но это единственный выход, твой единственный шанс. Сейчас я тебя вызову, буду орать, стучать кулаком, а потом дам эту бумажку. Ознакомься, как тебе этот шедевр? Нет, не подписывай. Сначала откажись решительно, я на тебя еще нажму, ты попросишь хотя бы час на раздумья. Тебя отправят обратно в камеру, здесь ты глотнешь вот это.

– Да у тебя просто феноменальная память. по-моему, тебя использовали не по назначению.

– Ну, тебе лучше знать. Что, кстати, ты мне тогда дал?

– Соркал. Полная имитация клинической смерти. Даже сердце останавливается. А боялся, как ты понимаешь, не за себя. Какая-нибудь глупость, один неверный шаг и все… А у тебя в голове сплошная путаница. Мол, ошибочка с отцом вышла, они разберутся, они отпустят. Отпустили бы, как же. А разбираться тогда, действительно, умели. Быстро и без затей. «Жить стало лучше, жить стало веселей». Жили, как во сне, пока вас не резали. Иногда при этом будили из вежливости, а иногда и проснуться не давали.

– Как во сне, многие и сейчас живут. А знаешь, когда я тебе окончательно поверила?

– Когда же?

– Когда ты меня ударил.

– Я тебя ударил?

– Да. Попросил извинения и вмазал так, что глаз заплыл. Тогда я все поняла. Ну… Почти все. И согласилась.

– Сейчас жалеешь?

– Да нет. Чего уж теперь. К тому же тогда у меня, действительно, не было выбора. И очень хотелось всем им отомстить. За отца, за мать, за себя, глупую, доверчивую девчонку. Я ведь уже тогда кое-что могла. Такое бы устроила. Жаль, что не дали.

– Мне тоже жаль. Но если бы в нашу задачу входило только мстить… С нас и так довольно, Оля. Если посчитать все наши трупы.

– Абросимова, например.

– Ну да, и его тоже. У тебя сегодня вечер поминовения всех негодяев?

– Какого черта он привязался ко мне после войны? Да ведь я и не собиралась…

– Он все равно боялся… О том, что он такое и почему так ловко окружили отряд Савичева каратели, знали только два человека – ты и я. Но меня он давно потерял из виду, а вот с тобой встречаться у него было желания даже меньше, чем у Гюнтера Рольфа.

– Он сам перешел к немцам?

– Да нет. Если вспомнить, он пошел тогда в Витебск. Один. Долго ходил. Потом вернулся. Без документов, без оружия, избитый до полусмерти. Говорил, что сбежал из гестапо. Он попал в ловушку Фибиха. Ты же помнишь, что такое Фибих? Ну, а дальше по схеме.

– Там так обрабатывали…Что же ему оставалось делать?

– Стреляться, сукину сыну, стреляться! Но Фибих-то понял, что не застрелится. Потому и выпустил. Он таких «твердокаменных», как орешки, щелкал. Да и знал, что в этом случае начинаешь больше бояться не врагов, а своих. Многие на этом сломались.

– А зачем тебе был нужен этот фейерверк в Гомеле?

– Тебя же надо было выручать.

– Ты бы меня раньше выручал. Как тогда, в тридцать восьмом. Я ведь чуть с ума не сошла, когда меня снова затолкали в крытую машину, а потом потащили в подвал. А потом пришел ты…

– И наша первая ночь была прямо там, в этой… это была уже не камера.

– Да, только я об этом не знала. Потом поняла… Но не верю, что в сорок третьем нельзя было сделать так же, не отдавать меня на растерзание. Не верю, что мог произойти такой сбой.

– Увы. Сбои бывают и часто. Иначе не нужны бы были и наша автономность, и гипервосстановление. Знаешь, во что это обходится? Я тогда чуть с ума не сошел. Главное, потерялась связь, я не знал, где тебя искать,

– Пуля разбила зеркальце. Да и все равно немцы бы его отобрали, а ты бы еще чего доброго по нему тоже угодил в гестапо. А я тогда была без сознания… Но потом, потом, эти десять лет разлуки, это что, тоже сбой? С Абросимовым можно было и по-другому.

– Да, но у меня с ним так же, как и у тебя с Рольфом, свои счеты. К тому же мне обязательно надо было попасть в этот 114/277. Что же мне, скажи на милость, следовало прийти в МГБ и попросить меня отправить на Колыму? Пожалуй, меня бы отправили в сумасшедший дом. Там, конечно, получше, но мне туда было не надо.

– Правильно, задание… Будь они прокляты, все эти ваши задания! Тебя-то они как завербовали?

– Долгая это история, Оля. Ты раньше меня не спрашивала об этом и сейчас не надо. Вот уйдем и будем вспоминать. У нас для этого, поверь, будет уйма времени. Да что с тобой сегодня?

– Но ведь это же конец. Почему ты-то так спокоен? Ведь ничего не останется, кроме воспоминаний.

– У людей не останется и их.

– Они просто умирают. А это… это страшно.

– Ты сама хотела.

– Да. Потому что хотела просто жить. Быть нормальной бабой, а не вечным чудовищем, рожать нормальных детей, а не мутантов! Мне надоело сидеть в тюрьмах, гореть в машинах и печах, мне больно, когда меня пытают или насилуют, как тогда, в гестапо. Мне плохо, когда мне плюют в душу, называют шлюхой и воровкой. За что? Разве я это заслужила? Зачем все это? Что мы, Боги? Иисусы Христы? Почему должны страдать за человечество? Оно не стало лучше от нашего страдания и никогда не станет.

– Прекрати истерику и не устраивай семейных сцен.

– Семейных сцен. Да она у нас была, семья-то? Ты любил меня когда-нибудь или это тоже было задание или, как там, программа?

– Замолчи! Слышишь, замолчи! Что ты понимаешь…

– Конечно, я же дура, абсолютная дура. теперь-то я понимаю, чем вы меня взяли. Там тоже была идея блага для всех людей. И я в нее верила больше, чем в себя. А все оказалось… Я сломалась, и тогда вы мне предложили ту же самую идею, только в другой упаковке. Помоги ближнему, обогрей несчастного. А я сама, сама была несчастной. И тогда, и потом, и сейчас. Кто меня согреет? Кто дал право отнимать у меня жизнь?

– Значит, ты все-таки жалеешь?

– Что жалеть? Жизнь кончена. Мне не больно и не стыдно, как сказал когда-то замученный великой идеей писатель, за бесцельно прожитые годы. Мне просто обидно.

– Ты не одна такая. Миллионы проходили через это. Но у них не было твоих возможностей, Оля, ну, когда, когда же ты, наконец, поймешь: не человек ты. Уже давно не человек. И не надо оценивать все с человеческой точки зрения.

– Это ты не человек.

– Согласен. Но задурить голову несчастному Виктору Сергеевичу – Это еще не значит поступить по-человечески. Кстати, зря ты это затеяла. Разбиваешь ему жизнь, ломаешь семью.

– Он сам в меня влюбился. Сам! И я доставила ему радость в этой жизни тоже сама, не по заданию. Имею я на это право?

– Имеешь.

– Имею я право любить кого хочу?

– Я же сказал: имеешь. Ты устала, ты просто устала.

– Отдохну теперь. Что будет с Линой?

– С Линой? Думаю, у нее свой путь.

– Такой, как у меня? Молчишь… Конечно, она тебе не дочь.

– Она, если разобраться, и тебе не дочь. Но зачали мы ее тем не менее вместе.

– Бедный мой мутантик.

– Скорее суслик.

– Кто?

– Самоуправляемая система высшего порядка. То же, что и биоробот. Люди ведут работы в этом направлении, но такое существо, как Лина, им не создать никогда. Кстати, она не будет мучиться твоими комплексами. У нее нет прошлого, только настоящее и будущее.

– Я хочу увидеть ее.

– Ты увидишь ее, но уже оттуда. Думаю, мы все-таки будем ее видеть и узнавать о ней. А потом ведь и она придет к нам. Нескоро, но придет. Бессмертие – это не такая уж плохая вещь, Оля. Ты поспи немного, путь у нас неблизкий.

– Не могу. В аптечке шприц.

– Эх, слабая ты, совсем слабая. Сейчас. Черт, когда так хорошо научились его делать, сволочи. Раньше не умели. Боюсь, что одной Лины не хватит, чтобы прикрыть эту лавочку.

– Вот видишь. Может, нам все-таки задержаться?

– Нет-нет, все уже решено. Давай руку. Где вена-то потерялась… А следов не заметно, убираешь:

– Нет. Я сегодня впервые. В первый и последний раз.

(«Ширинский вестник», 29 сентября 1995 г. Начало в №№ 90 – 117. Прислано В. Иванченко)

Лина Степанова

  Вот и все. Бедные оперативники, представляю их физиономии. Они из Виталия Иннокентьевича, уж верно, всю душу теперь вытрясут. Хотя душа у него, кажется, что у Кощея, – за горами, за долами. Ладно, переживут. Премии и повышения по службе быстро их утешат. А Птаха? А был ли мальчик, вернее, девочка такая, Птаха? Через неделю скажут, что и не было. Так ведь удобнее и ничего не надо объяснять по начальству, все эти ночные звоночки, наводки в пятикопеечных конвертах на имя товарища Пинигина. Куда он только теперь их денет, сожжет?

«Девочка, нам не до твоих шуток, тебе в школу пора. Приди к нам и все расскажи». Ишь ты, вот так возьми и приди. Да еще телефоны-автоматы пасли, думали, видно, вот сейчас и сцапаем эту сумасшедшую дурочку. Пришлось воспользоваться своей связью и мило побеседовать с одним ответственным лицом. «Николай Иванович. Ваши остолопы пытались поймать меня в таксофонах, хотя я их убедительно просила не пытаться. Так вот позвоните, пожалуйста, на телефонную станцию с того аппарата, что у вас в коридоре, и попросите выяснить, откуда вам звонят. Потом поделитесь впечатлениями. А я пока подожду». Подействовало. Догадались хоть, что Птаха и Тень (хорошо закодировали, оценила) одно и то же лицо? Можно бы и узнать, да зачем? С этим покончено, если не навсегда, то надолго.

… Надо спешить, они могут уйти, не дождавшись. Не хочу! Не хочу, не могу, будь оно все проклято! Господи, как хочется плакать.

  Спокойнее, Птаха, не психуй. Тебе надо успокоиться, быть совсем-совсем спокойной. Какая сумочка тяжелая… Ах да, там же «ТТ». Выбросить его, что ли? Нельзя. Не знаю, почему, но нельзя.

  Они скоро уйдут, и я останусь одна. Или есть еще кто-то? Может, нас таких много? Мама никогда об этом не говорила. Навряд ли, иначе мы бы попытались что-нибудь изменить. Хотя что, собственно, мы бы стали здесь менять? Новую породу людей выводить по своему образу и подобию? Но кто сказал, что лучше? Что я – лучше? Злая, мстительная, гадкая. Могла же придержать машину и тот парень остался бы жив, ну, поломался бы маленько… Но ведь он хотел меня убить? Вот и получил свое. С волками жить… Виталия Иннокентьевича я же не убила? Брось, Птаха, ты его оставила на будущее, на длинном поводке, он тебе, возможно, еще пригодится. А Бога сдала. Он к тебе, как к дочери, а ты, паскуда этакая… Нет, нет, Бога я выручу, на это у меня сил хватит. Найму хорошего адвоката, хотя какой адвокат поможет законченному рецидивисту? В лучшем случае скостят срок годика на два. Можно и другим способом вытащить, но будут ли у меня те возможности?

  А как хорошо было тогда в Неаполе! Пляж, море, солнце. Море солнца. Поехать бы туда снова. Отпроситься на каникулы. Народ там, правда, посерьезней, хотя бандиты – они везде бандиты. Не в них дело. Петруччи из-за меня погиб. Дурачок, ну, зачем было прикрывать. Продырявили бы, отлежалась. Один лишний борд симисна, поругали бы потом, конечно, что не экономлю… Петруччи, милый парень, почти как Костыль. Хотя нет, постарше, да и поумнее. Слава Богу, хоть Костыля не впутала. Впрочем, тоже, кажется, впутала и крепко.

«… Жень, будь добр…»

– Птаха, я тебя уважаю, ты знаешь. Но меня только что проверяли, на сотню взгрели, зачем мне это?

  Бармен «Лотоса» Женька Боб за один вечер заколачивал столько, что никакие штрафы не сделали бы дырки в его кармане. Но тут, видно, решил покапризничать, не учел настроение.

– Боб, я же тебя добром прошу. Пока еще…

Женька вздохнул и полез под стойку.

– Только ты это, радости не надо. Мой приятель, кстати, познакомься, Костя, предпочитает «Наполеон».

Боб присвистнул.

– Где же я возьму? «Камю», правда, осталось для дорогих гостей.

– Как, Худой, насчет «Камю», не обидишься? И кофе, Боб. Только не ссылайся на дефицит, не поверю.

– Садись хоть подальше, за колонку.

– Не учи, ученая. И что вы все в этих гадюшниках, как в штаны… За курочку дрожите, что золотые яйца несет? Получи, сдачи не надо. Может, мы еще подойдем.

Костыль, кажется, все еще не пришел в себя. Видно, здорово его трахнуло по мозгам. Выпили.

– Это и есть «Камю»?

– Он и есть. Боб может и надуть, но только не меня. Не нравится?

– Да ничего. Хотя…

– Ну, это от того, что пить не умеешь. После «Агдама» на тусовке теряешь вкус.

– Что там случилось?

– Там? Ничего особенного. Просто мне срочно захотели показать, как выглядит рай. А может, ад, не знаю.

– Это твои мафиози?

– Они.

– Чем же ты их так забодала?

– Забодала? Хм… Это еще откуда словечко такое? А тебя все равно потянут из-за меня.

– За что?

– Да ни за что. За то, что со мной ходил. Страшно? Нет? Верно, ничего страшного не будет, хотя кое-кто тебя может и узнать. Словом, нервы тебе потреплют и папе с мамой поволноваться придется. Чего молчишь? Ругаешь меня? Смотри-ка нет. Но забеспокоился все-таки.

– Линча, мне твои эти…

– Выпендривания, договаривай уж. Тебя обязательно вызовут и начнут расспрашивать. В основном про меня. Что ты им скажешь? Представь, что я следователь. Ну?

– Скажу, что ты… Что я… Ничего им не скажу!

– Ну и дурак. Расскажешь все, как есть. Тебе ведь скрывать нечего. Мне тоже. Почти. Допрашивать тебя будут в связи с делом группы Барона, преступной группы торговцев наркотиками. Но не только. У мусоров нынче праздник, богатый улов им достался. Но одна рыбешка ускользнула. А им очень хотелось бы иметь ее в наличии. Они пойдут по всем связям и выйдут на тебя. Я точно не знаю, о чем они будут спрашивать. Ну, скажем, о том, не показалась ли я тебе какой-то странной, необычной.

– Да. А об этом можно будет…

– Можно. Сложнее будет, когда они спросят, почему за полтора года я тебя никуда не вовлекла. Да и не вовлекла ли? Вот что меня беспокоит. И еще, на вопрос о том, знал ли ты что-нибудь о наркотиках, отвечай, не знал. И держись этого твердо. Иначе могут припаять недоносительство. Запомни, никаких доказательств тому, что знал, нет. Если, конечно, сам не трепанул кому-нибудь. Нет? Ну и отлично. Давай еще по граммульке да мне надо идти. Одного приятеля навестить напоследок.

– Можно с тобой?

– Совсем того? Не вздумай за мной шастнуть. В такую историю влипнешь, не отмажешься. С тебя и так довольно.

– Когда встретимся?

– Не знаю. Ах, Костыль, Костыль, знал бы ты, как мне не хочется сейчас никуда уходить. Ты будешь меня помнить? Хотя это, конечно, уже чепуха.

…Наверно, надо было с ним… Хоть одному человеку в этом поганом мире принесла бы радость. Мама давно это поняла. Откуда только у меня эта благородная застенчивость, что они в меня там втолкали? Гены декабристки какой-нибудь или комсомолки времен «больших побед»? Хотя это мое целомудрие и стало причиной дружбы с Костылем. Оставаться недотрогой, несмотря на мой нежный возраст, было нельзя, подозрительно, они святых не любят. Костыль же идеально подходил для прикрытия. Если бы он знал, какую роль играл все это время, если бы только догадался об этом амплуа фальшивого альфонса…

– Не могу… Плохо мне… Больно…

– Девушка, что с вами? Вам плохо? Может быть, скорую?

– Нет, нет. Все в порядке. Немного голова закружилась… Это пройдет…

… Почему не открылась дверь? Уж не засаду ли на меня устроили? С них станется. Нет, кажется, там никого нет… Неужели… Замок открывается. Сам собой. Так и есть. Он открывается сам по себе только в одном случае… Страшно.

  Ушли. Не дождались Пусто. Нет милых картин, фортепиано, любимого диванчика, где так уютно было маленькой. Маленькой! Три года за три недели. Какие же люди мерзавцы, не ценят свое детство. У каждого из них семь лет абсолютного, восхитительного, глупого детства, и любимые мамы, и ворох игрушек, и эти запретные, но такие желанные конфеты, шоколадки, торты. И манная каша, которую они так не любят. Пупсика тоже нет. Холодная аннигиляция, конец.

  Спать придется прямо на полу, где только, в спальне, в гостиной или на кухне? Да и придется ли сегодня спать, друзья из угрозыска просто так от меня не отстанут…

  Ага, что-то все же оставили. И записочку пришпилили «Лине». Кому же еще-то? Так, что здесь? Деньги, документы, кристаллы памяти, энергоблоки, симиси целых четыре борда, не пожалели, на полжизни хватит. А это еще что? Ах, вон как! Фотографию оставили, на самое дно положили. Это мама, конечно. Самое дорогое, что у нее было…

  Мама, зачем все так? Зачем я здесь? Что мне делать? Я даже не могу убить себя и пытаться не стану, только лишние мучения, а я и так страдаю, ты слышишь меня?

  Ну, что молчишь, проклятый холодный истукан? Не притворяйся зеркалом, уж я знаю, что там скрывается под блестящей пленкой. Вот тебе, вот! Отвечай, говори же, мерзкая гадина! Ты ведь остался, значит для чего-то еще нужен. Что это? Он засветился… Значит…

– Я слышу тебя, доченька, ты звала меня?

– Мама! Мамочка! Как же ты могла так уйти?

– Прости меня, Линочка, прости, если сможешь. Так надо.

– Я всю жизнь слышала от тебя это «так надо». Кому надо, зачем?

– Я не знаю. Если бы я знала! Ты плачешь, девочка? Ты становишься сентиментальной, как человек.

– Разве это плохо?

– Володя сказал, что ты должна быть другой. Не такой, как люди, и не такой, как мы.

– Где он? Я хочу и с ним попрощаться.

– Я здесь, Лина. Прости нас, но иначе было нельзя. Ты это поймешь, потом. И забудь на время, что ты не человек. У тебя не будет больше таких сложных заданий.

– Мне теперь все равно. Я не могу без вас. Мне плохо, больно…

– Это пройдет. Нам всем бывало больно, и ничего, как видишь. Дальше все пойдет уже по естественному циклу, ты будешь жить и взрослеть, как обычные люди. Потом даже стареть начнешь. Немножко. Когда придет время выходить замуж… Впрочем, там ты все узнаешь. Нам пора.

– Ну, прощай доченька. Не молчи и не плачь, мы ведь не навсегда расстаемся. Людям, когда у них умирают близкие, остается лишь память, а они все равно погорюют, поплачут и живут. Живи и ты. Да, ВПГ надо уничтожить. У тебя, кажется, есть пистолет? Тогда стреляй.

ВПГ потух. С каким наслаждением я ощутила тяжесть поднятого «ТТ» и, стиснув рукоятку до боли, нажала на спуск.

И в этот самый миг зеркало снова засветилось, а там… Пулю уже не остановить.

Как живое тело, выгнулась матовая поверхность зеркала, зазмеились, побежали по ней трещины, т вдруг брызнуло оно и разлетелось на тысячи осколков…

(«Ширинский вестник», 6 октября 1995 г. Окончание. Начало в №№90 – 119)

Виктор Сергеевич Стрельцов

  Утром, когда несколько человек в штатском взломали дверь 54-й квартиры, там не оказалось никого и ничего.

  Правда, пенсионер Харитоныч, на этот раз быть понятым выпало ему, рассказал, что кое-что там нашли. Вся прихожая была засыпана какими-то мелкими серебристыми осколками и забрызгана кровью, а на полу, как раз посередине, якобы валялся пистолет, который сотрудник, прежде чем поднять, завернул в носовой платок. Да мало ли что теперь рассказывают…

– Людмила Васильевна, можно?

– Входите, пожалуйста. Чем могу быть вам полезна?

  Директрисе казалось с небольшим за сорок, было заметно, она очень следит за своей внешностью и очень хочет выглядеть приветливой.

– Извините меня, ради Бога. Позавчера мы тут приходили. Ну, смотрели…

– Что-нибудь… не так? – в голосе Людмилы Васильевны послышались тревожные нотки.

– Нет-нет, что вы. Но я тут увидел одну девушку. Лет семнадцати.

– У нас дети только до шестнадцати.

– Ну, может быть. Все равно. Она такая высокая, светлые волосы, глаза большие, серые.

– Господи, да у нас не меньше дюжины таких, высоких, светлых, с серыми глазами. Какую вы имеете ввиду? Простите, запамятовала ваше имя и отчество.

– Виктор Сергеевич.

– Хорошо, Виктор Сергеевич, мы попробуем ее найти. Но может быть вы еще какие-нибудь приметы назовете.

– Ее зовут Лина. Лина Степанова.

– Такой у нас нет.

– Нет… Да, вполне возможно, что ее сейчас и не так зовут. Но появиться она могла не раньше, чем три месяца назад в ноябре.

– Так-так. Ноябрь… Галина Алексеевна, будьте добры, списки детей, принятых в ноябре. Ну и в декабре тоже. Между 15-ю и 16-ю. Что? Одна? Кто? Надя Свешникова? Родители погибли в авиакатастрофе, родственников нет…

У меня даже сердце забилось сильнее.

– Можно ее увидеть?

– Конечно. Но сейчас уроки. Я попрошу ее вызвать.

– Нет-нет, не надо. Я дождусь перемены, Людмила Васильевна, а вы или ваши воспитатели ничего не замечали за ней…

– Нет, вроде бы, а что? Вы уж меня не пугайте, но, кажется, ничего. Девушка как девушка. Замкнутая, правда, но оно и понятно, такое горе. Она здесь ненадолго. Исполнится шестнадцать – устроим в ПТУ.

  Когда мы подошли к нужному классу, звонок уже прозвенел. Малыши шумели, но потише, чем в прошлый раз, а ребята постарше разбились на стайки у подоконников. Впрочем, на сами подоконники не садились. Людмила Васильевна наметанным глазом определила ту, которая нас интересовала, и подозвала.

Это была не Лина. Похожа, но не она. О чем мне было с ней говорить?

– Извините, Надя, я причинил и вам, и Людмиле Васильевне лишние хлопоты. Но вы очень похожи на одну мою знакомую, которая три месяца назад… Хотя это вам не интересно.

– Нет-нет, расскажите…

Мне показалось, что какая-то тень пробежала по лицу девушки.

– Три месяца назад таинственно исчезла целая семья. Муж, жена и дочь. Дочь звали Линой. Она была…Словом, она дружила с моим сыном, поэтому я ее и узнал. Так вот я и подумал… еще раз простите.

Когда я уже выходил, меня окликнули. Оглянулся – Надя. Она была явно взволнована, даже встревожена.

– Вы говорите, ее звали Линой?

– Да.

– И вы что-нибудь еще о ей знаете?

– О ней больше знает мой сын Костя, они дружили.

– Да, вы говорили… Все это очень странно.

– Что?

– Я ее видела. Да, она очень похожа на меня, это правда. Но я думала, что это сон. Правда, осталось зеркальце, но я решила, что кто-то просто забыл его у нас дома, когда были поминки.

– Говорите же, говорите, как, где вы познакомились.

Надя попыталась улыбнуться.

– Познакомились… Когда это случилось, я говорю, когда этот самолет, – она говорила с трудом, словно пытаясь проглотить застрявший в горле комок, – а потом этот ужас, эти гробы, поминки… Ну, я и решила… Только сил уже не осталось. Я легла на кровать и… До сих пор не знаю, спала я или нет. Заснуть я не могла. Но мне приснился сон. Как будто я надеваю себе петлю на шею, потом толкаю ногами табуретку и раскачиваюсь. Мертвая, синяя, с вывалившимся языком и закатившимися глазами. Но тут табуретка сама собой возвращается мне под ноги, я раздвигаю петлю и говорю сама себе: «Не делай глупостей, этим уже ничего не поправишь».

  И тут я начинаю понимать, что все это не со мной происходит. Что в моей комнате совсем другая. Я не могла пошевелиться от ужаса. А она усмехнулась так и сказала: «Не бойся меня. Мы связаны смертью. Поэтому не будем ее торопить». А потом положила на столик перед кроватью зеркальце и дотронулась до меня. Я почувствовала, что у нее легкие и теплые пальцы. «Береги зеркальце. когда-нибудь оно исполнит самое твое заветное желание».

  И тут я проснулась. Никого в комнате, конечно, не было. Но зеркальце лежало на том самом месте, где она его оставила. С тех пор с ним не расстаюсь и в сон этот, между прочим, верю. Не приди она тогда…»

  Я вздохнул. «Ты все правильно решила, девочка. Никакой это не сон. Это она и была, Лина Степанова. А к тебе пришла, потому что связаны вы как-то этими катастрофами. И похожестью своей тоже связаны. Степановы зря не приходят».

– Оно у тебя?

  Надя поняла и достала из кармашка школьной формы маленькое зеркальце. Ничего особенного, таких в каждом магазине по семьдесят копеек сколько угодно. Но… что-то очень тяжелым оно мне показалось. Я внимательно рассматривал в нем свою первую седину, морщинки, прочертившие на лбу уже заметные зигзаги. И вдруг… Оно перестало отражать.

«Лина, ответь мне, Лина!»

«Здравствуйте, Виктор Сергеевич. Что вы хотите? Зачем пришли ко мне?»

«Я пришел к Наде».

«Вы пришли ко мне».

Я отвел глаза и отдал зеркальце Наде.

– А вы расскажете мне о ней?

*Прим. Нет №№98 – 101, 104 – 105

ЗАРЖАВЛЕННЫЙ РЫЦАРЬ

Георгий Василюк

(Номер «Ширинского вестника» за 18.03.1996 г.)

  Сплюснувшийся от усталости красный диск погружался в волны. Багряные, желтые, оранжевые блики сливались в одну трепещуюся дорогу, уходящую за горизонт. По опустевшему берегу шли двое парней и девушка. На ее обнаженном плече висел комбинированный телерадс космического класса. Он почему-то смутил и насторожил меня. Девушка остановилась совсем близко, но вполоборота, лица ее я не видел. Тревожное чувство не оставляло. Она казалась знакомой, но я никак не мог вспомнить, где и когда.

– Пойдемте, мы мешаем, – сказала она и повернула голову. – Взгляд мой, очевидно, был очень пристальным, она посмотрела на меня недоуменно и в то же время вопросительно. Так смотрят, давая понять: ты обознался, дружище, мы не знакомы и никогда не встречались.

  «Может быть, может быть… А красива, даже очень… Жаль. Можно, конечно, завтра улететь, но что это даст? Если десятков световых лет мало, чем помогут две-три тысячи километров?

  Я размышлял об этом спокойно, даже отрешенно. Все было сделано там, на «Заржавленном рыцаре». И даже выстрел мощностью в три хороших ТАЭС ничего не мог изменить.

  «…Ты попытаешься уничтожить станцию. Но знай: тебе не уйти от этого никогда. И даже смерть тебе не поможет…»

– Ева, что с тобой? Это твой знакомый?

– Нет, я же говорю, пойдемте отсюда.

  «Значит, Ева… А на станции тебя звали Лисса. На Вероне – Ажелика. А в богом забытом Морошкине, куда вдруг нагрянули эти псы, кажется, Тамарой... Кино духов… Однако сейчас-то реальность. А тогда? Разве не реальность?» «Ни одна душа не умирает, и самая страшная и безграничная власть – это власть над душами». «Ну-ну, что там день грядущий нам готовит?»

  Я усмехнулся про себя, собрал шезлонг, накинул мягкий, из чистого хлопка, халат и направился к сверкающему вечно радостными огнями приюту.

  «Кстати, а что эти-то здесь делают? Кажется, к «волкам» отношения не имеют. Хотя… Ведь и у волков, нынешних и прошлых, случаются взрослые детишки, которые тоже не прочь вкусить…»

  В баре проветрили, но дымок легких фреанских сигарет еще плавал сиреневым облаком. Фрея изгнала марихуану. Чудная, веселая планетка с добрыми этномутантами и безвредными наркотиками. Бармен был старый, но я его не знал. «Проклятый Эйнштейн, все не так, как надо. Чего я сюда раньше не заглянул? В последнее время что-то совсем расхотелось пить. А сегодня накатило… Александра бы сюда. Сначала в морду, а потом выпить. Или наоборот? Плевое дело, космический лом…»

– Четыре по «Зодиаку».

  Бармен посмотрел на меня с явной усмешкой6

– А не свалишься, шеф? Кстати, твой личный знак.

  Я бросил на стойку бляху и переводные доллары (обменивать на американские не было ни времени, ни желания).

– Хм… смотри-ка, настоящий, такие к нам давно не заглядывали. Так, мелочь, Мун-Мун.

– Это кто?

– А, мунаки, что между Луной и Землей. Ну, и лунатики, хотя вид делают. И педерасты с околоземных станций, женщин туда не пускают, ха-ха! А «волков» нет. Вымирает что-то ваша профессия. Делать что будешь, «волк»?

– Ничего особенного. Как совсем спишут, к тебе наймусь. Примешь?

– Давай. Нам крутые ребята нужны. Говорят, снова «красные драконы» объявились…

  Он вытащил из-за шеренги бутылок плоскую, отливающую холодной дымчатой голубизной фляжку и налил четыре малюсенькие рюмки.

  Я опрокинул их одну за одной. «Неплохо для начала».

– Может, за столик?

– Пожалуй.

  Подошла официантка, скорее раздетая, чем одетая:

– Пану фрукты7

– Лучше себя.

– Я вам нравлюсь?

– Груди хорошие. Могла бы и совсем…

– Сейчас нельзя. Так чего еще желает пан «волк»?

– Вино.

– Какое?

– Ильтикское, из Черного замка Вероны.

– А пан не спутал Верону с Землей?

– Что ты все пан да пан. Какой я тебе пан?

– Простите, команданте «волк». У меня родители из Гданьска.

– А… Я уж думал, на Земле об этом забыли. Когда последний раз улетал, были большие проблемы… с Гданьском.

– Да. Но что все-таки пан пить будет?

– На твой вкус, Крыся.

– Пан знает, как меня зовут?

– Догадался.

  Ну, почему не провести последний вечер хотя бы с этой милой полькой? Ей в этом раю, кажется, несладко. Правда, уже давно не нужно отдаваться первому встречному, чтобы нормально себя содержать. Итак, встреча состоится, это совершенно ясно. Где? Здесь? В номере? Ева… С кем же я встречусь на этот раз? Бедные мы, бедные.

  Она задержалась у входа. На ней было платье осенних тонов из прозрачного китайского шелка, а вместо радикса висела замшевая сумочка. По тому, как замешкалась, можно было предположить, что ей не так уж часто приходилось здесь бывать, а может, и совсем не приходилось. Она подошла к стойке, что-то заказала. Но встала опять вполоборота, внимательно осматривая зальчик. Я сидел в самом темном углу, и только с третьей попытки она нашла. Однако села у стойки, достала сигареты. Юноша в серебристой майке с длинными черными, под североамериканского индейца, волосами (а может, индеец?) сел рядом. О чем-то они говорили, но разговор, видно, не клеился. Я подошел:

– Тихо сегодня, Ева.

  Это был пароль. Впрочем, паролем могла быть любая другая фраза, сути это не меняло. Мне почему-то стало очень любопытно, какой будет отзыв и как это все начинается не в «кино духов». Хотя, наверно, ничего принципиально нового.

– Да, тихо. Вы всегда сидите один?

– Я здесь недавно. Второй день.

– Вы устало выглядите. Это, наверно, трудно… Ну, там, на Вероне… Мне сказали, что вы прилетели…

«Кто сказал? Когда и зачем?»

– Не совсем с Вероны. А ты, кажется, если не ошибаюсь, защищаешься по дальним экспедициям?

– Не ошибаетесь. Институт галактической космографии. Но пока только вторая ступень.

– Наверно, что-нибудь о старых заброшенных космостанциях, скажем, в знаменитой системе переменной Дельта Цефея? – я внимательно посмотрел в светло-серые прозрачные глаза Евы.

Она чуть пожала плечиками:

– Да, там были какие-то станции. Но их, действительно, давно закрыли. Тяга человечества к звездным тайнам, кажется, начала проходить. К тому же Верона куда интересней.

«Далась тебе эта Верона. Исключительно мерзкое место во всем Дальнем Космосе. Упаси Бог тебе когда-нибудь там очутиться».

– На земле своя Верона есть. Прелестный город-музей на Апеннинах. Там, говорят, Ромео с Джульеттой родились.

– О! Не знала, что «волки» так начитаны.

– На всех рейдерах прекрасные библиотеки, а свободного времени хватает.

– На Земле об этом мало кто помнит.

– Жаль. Там была такая любовь…

– Любовь? Это не больше, чем фантом для нашего рационального века.

– Любовь-фантом? Ну-ну. Может, сядем за столик? Или… Поднимемся ко мне?

  Случилось так, словно я сломал красивую игрушку. Румянец выступил на ее не успевших загореть щеках, и она, сдавленная какой-то внутренней болью, произнесла почти шепотом:

– Нет-нет, не надо, прошу вас…

Потом сжала ладонями виски:

– Я, кажется, заболела, я не понимаю, что со мной происходит. Я… боюсь к вам. Я не шлюха.

– Знаю, когда это началось, Ева?

– С месяц назад. Это ужасно, вы просто не представляете этих кошмаров.

– Ну, конечно, куда мне… А гипно-сном лечиться не пробовала? Биоэнергетическую терапию?

– Пробовала. Но один приятель, он из коллегии Черных магов, сказал, что не поможет. Что какая-то ночь накрыла меня своим крылом. И посоветовал лететь на какой-нибудь морской курорт.

– Почему выбрала Приют?

– Не знаю. Может быть, потому, что все-таки занимаюсь космосом? Когда прилетела, стало полегче. Даже впервые за столько дней заснула. А потом встретила Вас на пляже и…

– Что?

– Не знаю, не знаю! Я ничего не знаю. Но я вас видела раньше. Там, в том чудовищном каменном мешке. И все, что там… Вы… Патрик?

Я взял ее руку, тихонько погладил пальцы:

– Успокойся, маленькая. Все будет в порядке? Хочешь «Зодиак» попробовать? Тем, кто не бывал в Дальнем Космосе, его не рекомендуют – очень сильные антирадиаты. Но немного не повредит… Что, легче стало? И все-таки, давай поднимемся ко мне. Все это слишком серьезно и опасно. Ты просто не представляешь, Ева, как опасно…

  «Практически уже безнадежно, – добавил я про себя. – Как же мне выручить тебя, милая. Выручить всех нас? Но нынче-то я на Земле, а она, родная, на моей стороне. И то, что привез с Дельты Цефея – тоже».

  Мы, наконец, оторвались от стойки. Скоростной лифт вознес нас на 34-й этаж. Мне, как и положено разведчику класса CS, выделили суперлюкс, хотя он и ни к чему. Особенно раздражала прозрачная внешняя стена, через которую с такой высоты можно было обозреть половину пляшущего в иллюминации пальмо- бананового архипелага. Стена напоминала главный экран на рейдерах типа «Корсар», когда космос наваливается со всех сторон, и ты уже не чувствуешь самого корабля. Возможно, так было задумано. «Волки» должны попадать в привычную обстановку. У всех нас ностальгия по Дальнему Космосу, я ею тоже, к несчастью, страдал. Но прозрачные стены уж очень напоминают аквариум.

  Впрочем, в остальном претензий к номеру быть не могло. Кондиционеры гнали прохладный, напоенный ароматом южных плодов воздух, а фантастическая ванна настраивалась на биополе твоего тела. Конечно, был здесь и телеголограф с обширнейшим набором кассет на самый причудливый вкус, бар с автоматически пополняющейся коллекцией напитков.

  Особенно умиляла кровать размером с игровую площадку для съемок порнофильмов, самонастраивающаяся на биотоки, убаюкивающая ночью и пробуждающая в нужный час.

  Взглянув на это почти королевское ложе, я словно наяву увидел узкую лежанку в заброшенном зимовье, на которой прижавшись друг к другу, до боли сомкнув руки, мы с Тамарой прислушивались к каждому постороннему звуку, пробивающемуся сквозь пургу и скрип чудовищных трехсотлетних сосен…

  Я пододвинул Еве кресло, открыл бар и вытащил первую попавшуюся бутылку. Это оказалось фреанское вино из скуча – таких длинных изогнутых плодов, напоминающих бананы, но земляничных по вкусу. И впрямь, стоило открыть бутылку, как сразу запахло свежей земляникой.

  Я разлил вино и посмотрел на Еву. Что она красива, заметил еще на пляже. Но сейчас хотелось отыскать в ней черты тех, прежних. Пожалуй, больше Лисса. Удлиненное худощавое лицо, большие и грустные серые глаза под длинными ресницами, тонкие дуги бровей, светлые волосы, свободно падающие на плечи. На левой щеке родинка. У Лиссы, кажется, не было. Впрочем, сейчас увидим.

– Выпей, Ева, ты, кажется, ничего не поняла. Я вынужден тебя огорчить, а может и обрадовать: ты здесь не для того, чтобы удовлетворить мои скромные сексуальные желания. Я хочу кое о чем спросить… Занималась ли ты Цефеидами и всем, что с ними связано?

– Да, моя первая курсовая была на тему «Эффект воздействия излучения классических переменных на земные организмы».

– Все правильно. Цефеиды, будь они прокляты. Верона, кстати, тоже в системе двойной переменной. Их излучение моделируется в черной биологической шкале. Ты знаешь, что это такое?

– Впервые слышу.

– Ну да, конечно. Пульсация Цефеид всегда интересовала нас с точки зрения правильного энергетического ритма. Этакий «вечный двигатель» мог бы получиться, сумей мы их приспособить для своих нужд. Лезем в космос с земными глупостями, мало было одного экологического кризиса на родной планете. Результаты разведки ТХ 124/6, известной под названием «Чарток», на Земле в свое время всерьез не восприняли. А зря. Они много добавили бы землянам, хотя бы насчет эфемерных валькирий, за которыми гоняются уже третью сотню лет. Ну ладно, это не так важно. Другое важно. Сигналы с «Чартока» сначала шли регулярно, потом все реже и реже и, наконец, вовсе пропали. Спохватились, послали рейдер. Он не вернулся. А на Землю пришла загадочная видеограмма… С тех пор «Чарток» стали называть «Заржавленным рыцарем».

– Что?

– Значит, слышала все-таки. Выпей еще. Сейчас я тебе кое-что покажу.

  Я вытянул руку, и мой личный не подлежащий досмотру даже на таможнях СКР энстер сам двинулся из угла комнаты. Бесшумно сработали электронные замки, он раскрылся, кассета прыгнула мне в руки. Еве от одних этих манипуляций, кажется, стало дурно. Такой степенью телекинеза на Земле обладают единицы. Я поставил кассету и включил приемник. Ева смертельно побледнела:

– Что это? Зачем вы это? Боже…

Я схватил ее руки и крепко сжал:

– Не бойся. Оно уже не в тебе. Это просто высокочастотная запись. Узнаешь? Это тебя мучило?

(Номер 22 пропущен. Начало см. в №№21 – 22. 25 марта 1996 г.)

  Когда я что-то объяснял бармену насчет предстоящего списания, я бессовестно врал. Меня списали уже давно. После Вероны, естественно. И то – как было держать начальником рейдерной эскадры человека, который вместо того, чтобы заняться «координацией по согласованию», садится в десантную шлюпку и ставит на уши курируемую планету. Ладно бы из-за великих и всегда верных идей земной цивилизации, а то так – ни с того, ни с сего. Конечно, не совсем уж ни с того и ни с сего, однако…

 «Пат… Милый Пат… ну почему же ты оказался трусом и подонком? Всего-то надо было на миг задержаться и вытащить меня… Эх, ты…

  Это не Ажелика сказала, ее уж и в живых не было. Это сам себе, потом, уже на рейдере, когда в полной безопасности отводил эскадру в систему Мирре. Я себе не простил, но и на Земле подобного не прощают…

  Денег я привез тем не менее кучу и очень долго соображал, что с ними делать. Раньше, в трудном и прекрасном далеке, таких проблем не возникало. Что накапливал в дальних экспедициях, с немалым удовольствием тратила моя супруга (да пребудет она в раю – на могиле уже давно большая трава выросла), ну, и детишки, разумеется.

  Сейчас Чарльз философствует в Оксфорде, большая умница, говорят. А Нэнси… легла, дурочка, на папин курс, да не удержалась. Влепили ей на Меркурии 1000 рентген, пока кого-то спасала. Обычное земное разгильдяйство: забыли, что Солнце, с которым затеяли идиотские игры, хоть и свое, домашнее, но Звезда все же. А со звездами шутки плохи.

  Ладно, покончим с этой грустной темой. После Вероны мне казалось, что с Космосом, во всяком случае с Дальним, покончено навсегда. И потому я ушел в безоглядный и безобразный разгул. Первым делом заглянул на Северо-Запад, в обожаемую с детства «Ядерную пустыню». Лет сто назад там еще действовал полигон, потом его закрыли, все основательно дезактивировали, а название прижилось. Нам всегда хочется чего-то героического и ужасного, особенно из собственной истории. Например, на Восточном берегу знаменитого европейского пролива устроили постоянно действующую выставку «Всемирная высадка войск и крушение Тирании». Слава Богу, только в голографии, но энергии на это историческое развлечение уходит не меньше, чем на поддержание льдов Антарктиды. На «Заржавленном рыцаре» такие штучки делались куда экономнее…

  В рулетку мне отчаянно везло, и куча денег увеличилась еще раза в три. Мне стало скучно, и я махнул в восточном направлении. Там тоже была рулетка, но особого рода – подводная. Эти черти скоро двести лет удивляют весь мир и его галактические окрестности. Хочешь сыграть с дельфином? Или с кашалотом? С морским котиком, в конце концов? И попробуй разберись: то ли дрессированное животное, то ли искусно сделанный робот. Играли эти «дети моря» по-разному, некоторые даже выигрывали. Вот только что они делали с деньгами?

  Коронным номером была любовь с ныряльщицами за жемчугом. Казалось бы, что такого, однако вся штука заключалась в том, что самый занимательный процесс должен происходить на глубине метров в двадцать без всяких аквалангов. Осмеливались немногие. Я не очень приспособленный к рыбьей жизни, однако успевший к тому времени немало просадить, решил попробовать, чтобы отыграться. И марку надо было держать – «волк» как-никак. Увы, тому, кто привык к скафандрам и блокирующему гиперполю, подобные подвиги не доступны. Я даже не успел дотронуться до бедер русалочки, как почувствовал, что задыхаюсь. И если бы немного не занимался подводным плаванием, затея могла бы кончиться отвратительно.

  Потом, разумеется, были и Дальние Острова и старушка-Европа, где наверстал упущенное на подводной охоте. Но все кончается, и большие деньги – тоже.

…Когда на экране разрегулированного до безобразия видеотелефона появилась физиономия Александера, мне уже ничего не хотелось. Я лежал на железной кровати в Богом забытом Морошкине посреди когда-то начисто вырубленной, а теперь частично восстановленной тайги.

  Занесло меня туда совершенно случайно. С Аляски шел прямой рейс на Калькутту, но что-то случилось с погодой, а перестраховщики из Большой страны не преминули загнать низколетящий лайнер в первую попавшуюся дыру. Эта бестолковщина у них в крови, как у восточных островитян тихие радости под водой. И даже мой класс CS и заверение, что могу провести этот дурацкий трансоплан через три тайфуна с закрытыми глазами, на них не подействовали. Хуже случилось лишь на Вероне да еще в Амазонии, когда поднял мятеж «Фронт черных людоедов». Гостиницы в данной части света всегда пользовались дурной репутацией. Но эта даже на их фоне была особенная. Сложилось впечатление, что ее специально законсервировали, дабы показать, как тяжело приходилось жителям этих мест и их случайным гостям лет сто пятьдесят назад. Погода явно откладывалась, решение вытащить лайнер – тоже. От нечего делать я вышел на улицу, с интересом разглядывая городок. Международную аэрокосмическую станцию здесь соорудили сравнительно недавно и при этом ничего особенного не поломали. Да и, по правде сказать, рушить тут было нечего. Разве что мемориал за колючей проволокой, которую обновляют каждые двадцать лет – ржавеет, сволочь. А на титановую экономные жители Большой страны расщедриться не могут.

  Но городок в самом деле был прелестным. Здесь я увидел не только легендарные избы из покрытых мхом бревен, но даже деревянные лежневки, изрядно поломанные, утонувшие в хляби, так что под ноги приходилось смотреть внимательней, чем в амазонских джунглях. А еще было здесь покосившееся здание, в котором пребывали представители местной власти. Я не помню, как его окрестили жители Большой страны – Храм Свободной Демократии, кажется.

  После получаса прогулки у меня заболели зубы и захотелось выпить, хотя некоторые в этой ситуации предпочитают знакомиться с аборигенками. Как удалось установить, аборигенки были даже очень ничего и через одну щеголяли в костюмах под «волка». Так что я сразу оказался почти среди своих. Правда, вскоре на меня стали как-то внимательно смотреть, а потом и вовсе шарахаться.

Наконец, одна из девиц понахальнее потихоньку подкралась, потрогала костюм и ахнула: настоящий.

  Подошли парни в тускло-зеленых куртках с отброшенными антикровососными сетками, в сапогах из незнакомого черного, изрядно забрызганного рыжей грязью материала. Затеялся достаточно интеллектуальный разговор.

– А ты что, правда, оттуда? Инопланетян видел? А если летающая тарелка, тогда как? Вон ту гробину свалить слабо?

– Вы бы лучше выпить принесли. Да не за так. У меня доллары с собой. Какие хотите? Американские, космические, переводные?

  То, что я сразу перешел на нужную тему, да еще говорил с незначительным акцентом (мне нравится этот красивый, хотя и сложноватый язык. На Астероидах в группе Андрея Ланина я неплохо его выучил) пришлось по вкусу всей компании.

– С водкой у нас, сам понимаешь, проблемы. Это тебе не по Луне шастать.

Однако вмешался разбитной малый с изукрашенными татуировкой кистями рук:

– Да ладно дуру гнать. Свой бухарик. А то космонавт, звездолет. Я таких летчиков на двадцать седьмой строгой видал. Давай свои доллары.

  Потом мы долго пили у костра какую-то крепкую прозрачную дрянь, заедали чесночным шпиком местного производства и почему-то зеленым горошком, а подружка явно напрашивалась в гостиницу. Парни в принципе не возражали, но настаивали, чтобы я действительно свалил «гробину», которая при ближайшем рассмотрении оказалась здоровенной лиственницей. Мне было жалко дерево, к тому же за такие вещи у меня на родине за это полагался крупный штраф. Я достал бластер и разрезал ее, а пока падала рассек ее на две части. Вздох восхищения и окончательно прилипшая подружка Тамара…

  К счастью, когда включился видеотелефон, она уже ушла, иначе Александер стал бы ехидничать. Честно говоря, я его не очень любил, хотя когда-то вместе выступали за бейсбольный клуб в Лос-Палмаресе который из ядерного переоборудовали в международный космический студенческий центр. Александер вращался в очень высоких кругах, разумеется, не там, где пульсируют Цефеиды, но достаточно высоко.

  Объединенный Совет Согласия, в который он так долго пробивался и, наконец, попал, обеспечивал достаточно безбедную жизнь без всякого Дальнего Космоса.

– Что, застрял? – с явно фальшивым сочувствием спросил Александер.

– Ты как меня достал? Тысячу лет не виделись.

– Так уж и тысячу. Ты же на досветовых не летаешь. А почему, кстати? Прибыл бы на Землю лет через триста, какая б тут жизнь наступила.

– Какая к черту на Земле жизнь? Я и так набрал эйнштейновских годков, скоро внуки по возрасту перегонят. Вы ж на мне крест поставили.

Улыбка Александера стала еще шире:

– Да не злись, старик. Всякое бывает, а после Вероны тебе надо было хорошенько отдохнуть, с девочками побаловаться. Как хоть ее звали?

– Кого?

– Ну, ту, что смоталась часа полтора назад?

– Ну, знаешь ли…

– Ладно, ладно. Ты же «волк», сам должен понимать. Да выключи ты свою музыку!

Только тут я обратил внимание на плейер, из которого доносился странный полуженский-полудетский голос с еще более странными словами:

«Догонит ли в воздухе,

Или шалишь,

Летучая кошка летучую мышь?

Собака летучая кошку летучую?

Зачем я себя этой глупостью мучаю?»

Я щелкнул карманным блоккризом, отметив, что ничего подобного раньше не слышал, и надо было выяснить, что это оставила на память Тамара.

– Наигрался? – продолжал Александер. – Тебе везет. И в карты, и в рулетку, и в любви.

– Я рискую. А кто не рискует…

– Тот не пьет шампанского. И не фордыбачит на Вероне. Все верно. Но раз уж ты такой рисковый, то есть одно дельце, – Александер сделал паузу и выжидающе посмотрел на меня.

  «Ну, чего тянешь, выкладывай. Я ж тебя насквозь вижу. По пустякам не стал бы разыскивать «старого друга» у черта на куличках. Видно, дело серьезное, к тому же с перчиком. Иного не предложишь».

Александр постарался придать себе как можно более серьезный вид и сказал скучным голосом:

(Номер за 25.03.1996 г.)

– Надо закрыть одну станцию. Просто ликвидировать. Людей там не осталось, а если вдруг случилось чудо… Эвакуируешь. В общем, пустяк.

– Где?

– Дельта Цефея.

– Далековато. Земляне не очень щедры на энергию, триллионы киловатт только на разгон.

– Об этом не беспокойся.

– Какой корабль?

– Линкор CH-2-5. Устроит?

– Отправлять линкор за такой чепухой? Что-то темнишь, дружище.

– Хорошо. Тебя все равно не проведешь. Да и зачем? Скоро все узнаешь. Хотя всего как раз и не знает никто. Когда прилетишь к нам, отправляйся в третий отдел ОСС. Там все материалы по «Чартоку».

  «Чарток»?

  Я стал вспоминать. Да, что-то слышал про эту станцию, что-то очень нехорошее. Ах, да, жуткая история – «Заржавленный рыцарь», космический Летучий Голландец.

– А если откажусь?

– Понимаешь… Ну, во-первых, никогда не вернешься в свой любимый Дальний Космос. Можешь проститься с ним навсегда. А во-вторых… Совет Согласия не доволен тобой после Вероны.

– Пугать вздумал?

– Да что ты! Испугать тебя трудно. Потому к тебе и обращаемся. Ни на Земле, ни в Космосе таких больше нет.

«Ишь ты, на лесть перешел. Хотя после гибели Охиро Тактугавы и ухода Андрея Ланина, пожалуй, действительно, не осталось.

– Хорошо. Когда лететь?

– Ну, не так сразу. Сейчас давай к нам в Центр, обсудим детали.

III

…Как передать чувства, когда, выйдя на точку разгона, включаешь главный реверс и каждой клеточкой ощущаешь, как колоссальный поток фотонов, отраженных фантастических размеров зеркалом, несет тебя к последнему, ни с чем не сравнимому рубежу прыжка. Разбегаются и гаснут испуганные звезды на главном экране, мощная вибрация сотрясает звездолет, еще мгновение и… ослепительное пламя бьет в глаза, раскалывая сознание. Словно оно – часть той вспышки, что видна из всех земных телескопов. Словно небольшая сверхновая, вспыхивает корабль и проваливается в бездну засветового барьера.

  Все. После этого от тебя ничего не зависит, и даже от самой надежной электроники – тоже. Прыжок – всегда неизвестность.

…Но вот через две-три астроединицы за точкой Выхода биоохранители приводят в чувство, и ты мутными глазами пялишься на пляшущие кривые и столбики цифр на экранах Ведущего центра и совсем по-земному пытаешься вытереть пот через силиконовую маску гиперкостюма. «Господи, на этот раз обошлось…»

  В одиночку управлять линкором все-таки сложно, даже если это новенький. С иголочки. Корабль, где все отлажено и сверкает от пушки до гайки. Кстати, насчет пушек. Столь сильно вооруженного корабля я не получал даже для полетов в Запредел. Залпом из штатных систем можно вдребезги разнести не то что космостанцию, но и небольшую планету. Много странного было в этом задании. В Дальний Космос в одиночку вообще не летают. Тем более на рейдере в миллиард платиновых знаков. Александер так толком и не смог, а скорее, не захотел объяснять, почему Высший Совет пошел на такое вопиющее нарушение всех правил и инструкций. Одно, кажется, было несомненным: «Чарток» чем-то угрожал землянам. Но чем опасен для цивилизации второй космической категории какой-то затерянный в сотнях парсеков кусок мертвого металла? Экспедиция, посланная к Дельте Цефея, сорок лет назад, бесследно исчезла. Но их корабль мог просто не выйти из гиперпространства или погибнуть еще по тысяче причин. Мало ли было таких случаев? Рейдеры им, однако, вослед не посылали.

  А у меня все началось как нельзя лучше. Я посмотрел на ядерные часы, на третью стрелку, которая фиксирует эффект Эйнштейна. Она сдвинулась всего на полделения, – значит, по Земле прошло не более двух с половиной лет. В пределах нормы. Наводка тоже оказалась достаточно точной, звездолет вышел в заданный квадрат с разбросом всего в три астроединицы.

  Я дотронулся до кнопки уютного астронавигационного кресла. Теперь пульт Ведущего Центра был перед глазами, и кривые на экранах не отплясывали латиноамериканский танец. Перво-наперво нужно было четко зафиксироваться. Корабль достаточно близко подошел к Фиалке – жесткой и мстительной голубой звезде, которой так и не было дано превратиться ни в Новую, ни в Сверхновую.

  Самым сложным был поиск станции. Иголка в стоге сена – просто детская забава по сравнению с куском железа в квадрате около полусветового года. Будь это действующая станция, все было бы несравненно проще, а тут, если не случится чудо, предстояло не один земной месяц кружить возле Фиалки, перегружая умные суперкристаллы Ведущего Центра идиотскими задачами.

  И вдруг… Такое случается всегда вдруг: сам собою зажегся дальний бортовой экран. «Как «Заржавленный рыцарь» пробил защиту космического линкора, как Лисса смогла заблокировать Герберта, мне до сих пор до конца непонятно.

– Наконец-то, вы прилетели. Найдите нас… Найдите и убейте… Наш квадрат BZ C14 17 823/LV-X98-37480. Но, умоляю, будьте осторожны. Помните о…

  Она не договорила, экран потух. Нетрудно представить мое состояние. Значит, там кто-то есть? Кто же? Я быстро перебрал в уме всех членов экипажа «Чартока», их фотографии хранились в стальном сейфе третьего отдела ОСС. Лисса Хамелайнен? Похоже, она. Тогда ей было 25. Астробиолог, заканчивала Стокгольмский аэрокосмический колледж, стажировалась на Луне и Астероидах, на Земле осталась дочь, которая вскоре погибла. Хм. Откуда же она объявилась, через столько лет? Хотя сигнал мог быть в свое время закодирован бортовым компьютером станции и теперь передан. Но так целенаправленно? Пробив защиту рейдера? И что мне там может угрожать?

  Ведущий Центр быстро расшифровал местоположение «Чартока», и мы стали сближаться. Станция оказалась большой, и оставалось удивляться, зачем была нужда забрасывать в Метапространство такого монстра, не считаясь ни с потерями, ни с энергией. И чем ближе я подходил к ней, тем больше одолевали сомнения насчет возможности встретиться с чем-то живым. Уже опустились сломанные крылья солнечных батарей, сожженных мощнейшими корпускулярными потоками Фиалки, а корпус, изъеденный микрометеоритами, едва поддерживал каркас большого радиотелескопа. Стыковочный узел развалился, пришлось воспользоваться десантной шлюпкой.

  Когда приближаешься в открытом Космосе к тому, что когда-то было сделано людьми, а теперь превратилось почти что в ничто, всегда испытываешь тяжелое, тоскливое чувство. Что-то подобное, наверное, испытывают исследователи давно затонувших кораблей.

  «Вот ты какой, «Черток»… Масса 111320 тонн, время полного оборота вокруг Фиалки около ста земных лет, фиксированное расстояние от центра галактики около 150 тысяч световых лет плюс– минус полпарсека. Эти данные сообщил Ведущий Центр. Если б он мог определить, что там внутри?»

  Мне не хотелось плавать над «Чартоком», толку от этого никакого. Я сразу надел гравитационный тониксы и включил через шлюпку поле рейдера. Энергия потекла. Я понимал, что ослабляю мощность удара боевых систем, да ну, и черт с ним. Все равно с запасом, к тому же, в кого стрелять? Зато пошел по «Чартоку», как по земной тверди, и тщетно пытался найти какой-нибудь люк.

  «Неужели придется пробиваться бластером? Наткнешься ненароком на запасы горючего или на блок-гамму, и что тогда? Прости, Земля-мама, последнюю глупость я совершил в дельте Цефея?

  Какая-то дрожь пробежала по станции. Я быстро сориентировался на Фиалку, эта дрянь могла в любой момент выбросить мощнейший протуберанец. Но нет. Что-то происходило внутри. Я, кажется, нашел это место. Шлюпка подошла и ударила короткими, совершенно точно сбалансированными моим мозгом рубиновыми лучами. «Чарток» раскрылся.

  Я спустился внутрь по очень даже приличному эскалатору, а вырезанный мною кусок корпуса тут же лег на место, словно его заботливо вставили. Это мне не понравилось, но деваться некуда. Во всяком случае оставались два бластера – ближнего и дальнего действия.

  Эскалатор остановился, и я двинулся по кольцевому коридору. Никаких людей не было, да и быть не могло. Электроника бузит, черт бы ее подрал. На древних кораблях она часто начинает выпрягаться, от скуки, что ли. Оставалось добраться до Ведущего Центра, заложить заряд и… не будет больше «Летучего голландца».

  Я был очень самонадеян, хотя «волку» это не к лицу. Но уж слишком несерьезным все казалось. В Космосе всякого видел-перевидел. И потому даже не вспомнил про видеограмму, которую показывал на Земле Александер.

  Передо мной, наконец, оказалась дверь в командирскую рубку. Она раскрылась сразу, будто ждала. Так и есть. Почти все было мертвым, кроме узла, стабилизирующего станцию в системе Фиалки, и еще нескольких блоков, непонятно как и для чего все еще функционирующих. Их следовало отключить в первую очередь. Я потянулся к пульту.

– Не надо дергать ручку приборов, – раздался голос.

(Продолжение, «Ширинский вестник», 1 апреля 1996 г. Начало в №№21– 22, 25 – 26)

IV

  Я знал, что сзади никого нет. Если и кто-то был, то ему бы не поздоровилось. Разведчик класса С стреляет из любого положения практически мгновенно. Мы как-то тренировались в Хьюстоне – у меня оказалась одна сотая секунды, верхний предел. Но кто-то тем не менее на станции был. Вот только где? Может, в электронной памяти Ведущего Центра? Если так, то можно не беспокоиться. Но и медлить не стоило. Уж больно не нравилось все это. Эх, Александер, Александер, знал, куда посылать…

– Кто ты?

– Давай знакомиться, космоволк Патрик. Я Герберт.

– О-кей, Герберт. Я не спрашиваю, откуда известно мое имя и где ты сейчас. Меня интересует, сможешь ли ты помочь.

– Я? Помочь? Да ты видно спятил! – голос оборвался громовым хохотом, от которого, казалось, затряслись бронированные шторы на главном экране.

– Ты что же, дьявол?

– Ты поразительно догадлив.

– Положено. Но учти, со мной не так-то просто управиться.

– Да ну? Надеешься на свои лазерные хлопушки? Стреляй, если хочешь. Тут уже бывали такие. А хорошая могилка, а? На Земле таких нет. Ты попался, «волк», не надо было соглашаться сюда лететь. Если унес ноги с Астероидов и тебя не распнули на Вероне, это еще не значит, что вся Вселенная у тебя в кармане. Есть вещи, в которых ты просто ничего не смыслишь.

– Надеюсь, буду смыслить, с твоего позволения, разумеется.

– Да, с моего. Ты, кажется, действительно, не глуп. И ты мне нравишься, сам когда-то таким был.

– Может быть, все-таки покажешься?

– Зачем? Мы и так неплохо друг друга слышим.

– Видеограмму на Землю отправлял ты?

– Нет, они… Не согласились со мной и были наказаны. Страшно наказаны. Лучше бы им в реакторный люк, честное слово, Пат, лучше бы было. Ты скоро сам в этом убедишься. А пока иди в кают-компанию, тебя ждут.

  Наступила тишина. Я некоторое время сидел неподвижно. Потом обернулся, еще раз тщательно осмотрел рубку, уж слишком естественно, практически тет-а-тет звучал голос. В командирском отсеке, естественно, никого не было. Впрочем, это говорило лишь об одном – наблюдать за мной могли из любой точки станции.

  Я задумался. Так, на взбесившуюся электронику это явно не походило. Значит, было что-то иное. Что? В Космосе, особенно Дальнем, есть много опасного и необъяснимого. Звездолеты сталкиваются с потоком мощнейшего неизвестно откуда взявшегося жесткого излучения, могут увязнуть в облаках космической пыли и быть изрешеченными микрометеоритами, какие-то страшные, до сих пор не разгаданные помехи не дают вывести корабль из гиперпространства, и он уходит в вечность. Есть еще гравитационные ловушки «черных дыр», которых понатыкано в нашей галактической ветви не меньше, чем изюма в рождественском пудинге, да мало ли еще чего. Но всегда самой страшной была история о пустых кораблях с погибшими экипажами. Еще в Мирошкине, услышав от Александера о «Чартоке», и после, просматривая видеограмму, я подумал о тех жутких, нехороших легендах, бытовавших среди «волков».

  Я предполагаю, откуда они взялись. Из старинных морских рассказов о «Летучем голландце» и прочем. И сейчас уже не могу сказать определенно, так ли уж не правы древние моряки. Может быть, по прошествии столетий на планете HM213/42880 K-067, известной нам в качестве уютного голубого шарика, для «Летучего голландца» просто места не нашлось? И он ушел туда, где ему и положено быть, в Космос?

  Неужели легенда ожила? Тогда мне очень «повезло». Тот, кому с этим приходилось сталкиваться, кажется, живым не уходил. И тот первый спасательный корабль…Теперь ясно, почему он погиб. Правда, там не было «волков».

  Однако дьявол этот Герберт или кто еще, приглашение надо было принимать.

  Я вышел из рубки и снова зашагал по кольцевому коридору, который покрылся вдруг серой с металлическим блеском пылью.

  «Откуда она появилась да еще в таком количестве?» – недоумевая по этому поводу, я чуть было не прошел мимо кают-компании, но дверь раскрылась, отбросив полосу призрачного голубоватого света.

  Это была не очень большая, уютная комната, оформленная под старину, с резной мебелью, люстрой и канделябрами, роскошной библиотекой и высокими черными часами. Огромный маятник их медленно покачивался, не обращая внимание ни на космическое, ни на ядерное, ни на земное время. Посредине стол, за которым сидели двое мужчин и три женщины. Еще одна стояла чуть поодаль. Когда я вошел, она шагнула навстречу и улыбнулась.

  «Эрих Рокк, Станислав Адамчук. Поль Роже, Эльза Кауфман. Эвелин Гори», – мгновенно вспомнились имена. Так что приветствовала, очевидно, Фанни Мориц. Не хватает командира Герберта Стоуна и астробиолога Лиссы Хамилайнен, той самой. Которая… Что же это? Они все живы? Или голограмма? Проверим».

Я подошел к столу и поздоровался со всеми за руку, даже с женщинами.

  «Нет, не голограмма. Но и не живые. Руки какие-то… Хотя за столько времени в космосе руки могли и измениться. А сколько, кстати, они здесь находятся? Господи, да семьдесят четыре года же, по независимому отсчету! Они в любом случае должны состариться и умереть!

– Ну и как дела на земле? Мы давно ничего о вас не знаем. Связь потерялась, мы ничего не знаем, – милым мелодичным голосом заговорила хрупкая, как девочка, рыжеволосая Эвелин.

– На Земле? – я несколько растерялся. Никогда еще не приходилось разговаривать с мертвецами или их копиями, или вообще черт-те с кем. –Да ничего, все в порядке на Земле. Что ей сделается. Вот старые подводные лодки стали поднимать. Я чуть не согласился. Когда вернусь, займусь обязательно.

Компания переглянулась, а Эвелин прыснула в кулак.

– А у вас тут как дела? На Земле понятия не имеют, что вы… – хотел сказать «живы», но вовремя сдержался.

– У нас дела идут превосходно, – раздельно, как робот, отчеканил Эрих. – Я последний раз наблюдал за Фиалкой. Результаты очень интересны. Да, очень, очень интересны.

– Давайте за встречу, – предложил Поль, поднимая бокал. Я выпил вместе с ними. Вино по крайней мере было настоящим и очень хорошим.

– Ну вот что, друзья. Я вижу, у вас проблемы. Не пора ли на Землю? У меня приказ – забрать вас.

И в этот миг мне на плечи легли восковые плечи Фанни. Показалось, что их холод проник даже через броню гиперкостюма.

– Успокойся и не считай нас абсолютными идиотами. Смотри, смотри лучше, во что мы превратились. Все мы! Осталась одна Лисса. Спаси ее и беги отсюда, пока сам не стал таким же.

Чья-то мощная рука оторвала Фанни и бросила ее в угол. Она ударилась головой о выступающее ребро каркаса, и череп ее развалился на глазах.

– Ну, довольно этих некросеансов, – луч бластера ударился в стол, сметая все.

– Ты бей выше, по ним, – раздался голос Герберта. – Ничего не случится – они бессмертны. Ты ведь еще не знаешь, что это такое.

– Послушай, свинья, все ваше бессмертие закончится через трое земных суток, когда подойдет рейдер. Правда, я тоже отправлюсь к праотцам, но чтобы шлепнуть всю вашу гнусь, пойду на это. Я же «волк», понимаешь, сволочь?

– Валяй. Ты способен сжечь станцию, но пусть это не радует. А насчет твоей собственной смерти… Сможешь умереть, конечно. Еще не поздно. Даю последний шанс снести себе башку. Что, расхотелось? То-то. Ладно, иди отдыхай, дальше будет интересней.

  «Итак, уже два ноль в пользу Герберта. Положеньице… Подытожим. Перед рейдером станция беззащитна, и Герберт это понимает, что, конечно, плюс. Но он, кажется, не очень боится гибели своего «жилища». Почему? Пока неясно. Это минус. Убивать меня он пока не собирается – это тоже плюс. Но что-то задумал, что-то худшее, чем смерть. А что может быть хуже? Уж не собирается ли превратить в зомби типа тех, в кают-компании? Скорее всего. Но как? Этого я тоже не знаю. Ладно, как говаривал Андрей Ланин, вечером все хреново, а утром ол-райт. Хотя какие, к дьяволу, в Космосе утро-вечер?

  Я открыл первую попавшуюся дверь и буквально увалился в антигравитационное кресло, которое тут же удобно расправилось, превратившись в приличную кровать. Для заброшенной космостанции это было как-то… Но я был уже не в состоянии решать загадки. Проваливаясь в сон, я все еще сжимал рукоять бластера: «Ну, как эти фантомы заявятся…»

  Но они не пришли. Пришло кое-что иное. Как через мутное, покрытое каплями дождя стекло, я снова увидел то самое Морошкино, куда так бездарно посадили трансоплан жители Большой страны. Однако там не было блистающих башен аэрокосмического порта, красивых модных аборигенок и разбитных малых с водкой.

V

  Я стоял за огромным, поднявшим ввысь мощные, давно не плодоносящие ветви, кедром, прижавшись к самому стволу, слегка приопустив «тулку» двенадцатого калибра, и ждал. Она бежала, задыхаясь, уходила к спасительному лесу. Их было трое. Один с пистолетом, двое с карабинами. Первый иногда постреливал в воздух для острастки – чего патроны жалеть, выдавали по полному штату, а двое не стреляли, но упорно преследовали.

  Я потихоньку начала высовывать стволы из-за дерева: «Ну, дорогая, пробеги еще чуть-чуть, еще хотя бы малость. Они же не убьют, кто же убивает загнанную лань? От нее еще кое-что взять можно».

  И она бежала, сколько есть сил у семнадцатилетней девчонки, вся вина которой заключалась лишь в том, что в Морошкино нагрянули эти псы проверить, как живет и чем занимается сосланный папа… Она не добежала. Упала в мох перед деревьями, поднялась, пытаясь скрыться. Но разве скроешься?

– Томка, Томка, блядь. Хватит, дуреха, мы же пошутили. Стой, кому говорю. Не уйдешь!

Я хорошо видел его распаленное охотничьим азартом лицо и злорадную, торжествующую улыбку.

  Почти не целясь, вскинул ружье. В левом стволе была волчья картечь, она в таких случаях понадежнее жакана. Улыбка так и не сошла с его лица, а те двое даже не сняли карабины. Блудливо оглядываясь по сторонам, подошли к упавшему, взяли на руки и сначала потихоньку, потом все быстрей и быстрей побежали к поселку.

  Я опустил двустволку и подошел к девушке. Она растянулась возле большой колодины. Только бы не сломалась… Кажется, нет, только вымоталась… Повезло. Хотя повезло ли? Мне бы так везло, не дай Бог.

Я стоял прямо над нею. Она, наконец, приподнялась и повернула голову:

– Ну, что смотришь? Стреляй! Стреляйте все, гады, сволочи, волчье поганое!

– Не ори. Не кричи, пожалуйста. А то ведь вернутся. Зачем тогда убегала?

Она с трудом отпустила руки от корня, в который вцепилась мертвой хваткой, так, что обломала ногти. Я взял ее руку и слизнул текущую кровь.

– Ты кто?

– Не узнаешь?

– Погоди… Ты же… Васька! Васенька, который мне рябчиков приносил? Но… Что же это с тобой? Тебе тогда было…

– Четырнадцать, как и тебе. А сейчас больше. Ты слышала выстрел? Из ружья выстрел слышала?

– Да. А кого?..

– Его. Насмерть. И знаешь, Томка, не жалко и не страшно. Уходить нам надо.

– Куда?

– А тебе не все равно? Или собралась возвращаться в поселок?

… Нас искали. Долго. Нашли уже в конце февраля, когда снарядили целую экспедицию на лыжах, с собаками. Почему-то взяли не лаек, а овчарок, а они хоть и умницы, но в общем-то пустобрехи. Я расслышал далекий собачий лай и все понял.

– Тома, проснись. Проснись, Томанька.

– Что, что с тобой? Сон дурной приснился? А мне такой хороший. Будто мы с тобой в Москве. Ты был в Москве? Когда все кончится, мы обязательно поедем. И будем есть мороженое. Много мороженого. Я так его люблю…

– Да, Тома, да, – я погладил ее волосы, поцеловал милые карие глаза. – Все хорошо. Спи спокойно.

Снял с гвоздя ружье и тихонько, чтобы снова не разбудить ее, приставил стволы под левую грудь…

(Продолжение, «Ширинский вестник», 9 апреля 1996 г. Начало в №№21– 22, 25 – 26, 29 – 30)

– Нет, нет, нет!

– О Господи, что это было?

Я очнулся, но мозг словно окунули в мутный бульон. Казалось, что перед сном накурился гашиша или еще какой-нибудь мерзости.

«А, понятно. Наркогаз пошел в ход. Вещь старая, но эффективная. Однако дьявол меня возьми.

  Я вдруг сообразил, что по-прежнему облачен в гиперкостюм с маской, через которую никакой наркогаз пробиться не может. Решил расстегнуть застежки и хотя бы на время освободиться от кремниевой брони. И снова выругался – рука словно приросла к лучемету, и я с немалым трудом разжал омертвевшие пальцы. Затем, подчиняясь давно наработанной привычке, бросил взгляд туда, где должен был находиться мой Х-запас. Его не было.

  Итак, я совершил вторую глупость на станции. Не подключившись к нуль-пульсатору, опрометчиво оставил без присмотра контрольный запас жизнеобеспечения. Что-то со мой творилось, не то что один из лучших «волков» сверхдальней разведки, а хуже последнего салаги лунного образца. Теперь расправиться со мной Герберту не составляло особого труда. Двери он, очевидно заблокирует силовым полем, из бластера не возьмешь. А потом будет спокойно ждать, пока не подохну от жажды и голода. Хотя трое земных суток продержусь, попадал в переплеты и похлеще. А там подойдет рейдер и ликвидирует станцию. Но… без моего приказа не включатся блоки боевого залпа. Вот тогда и предъявит Герберт ультиматум: глоток воды за отвод линкора. Недурно придумано.

– Да, недурно. Но что ж ты из меня мелкого воришку делаешь? Ты просто не внимателен, ай-яй-яй! Несолидно для столь матерого «волка». Оглянись.

  Я повернул голову, хотя точно знал, что ничего сзади нет. И снова ошибся. На столике с помощью волшебной палочки или нуль-пульсатора появилось то, что и на нормальном звездолете трудно представить: огромный бокал с чистейшей родниковой водой, дышащие свежестью земные персики и скучи Фреи, чуть подальше бутылка с явно спиртным.

  Я взял воду, сделал несколько глотков, даже не взглянув на индикатор пищевой безопасности. Травить меня Герберту не было смысла, по крайней мере сейчас.

– Благодарю. Может, все-таки появишься? Если, конечно, ты не Дух святой.

– Ну нет. С вашими земными богами у меня никакой дружбы. Слишком слабы. И глупы. А явиться? Я же говорил, что мы друг друга отлично слышим и понимаем. Ты пей, кушай. Еще трое суток жить. А может, и побольше.

– Благодарю и за это. А ты, кто бы ни был, парень ничего. Жалко будет отправить к Фиалке.

Почему сорвалась с языка именно эта фраза, я и сам не понял, но Герберта она как будто насторожила.

– К Фиалке? А что ты знаешь он ей?

Я не знал ничего, кроме того, что это первая и самая знаменитая Цефеида.

– Мне тоже жаль, что так получилось, – голос Герберта звучал ровно и бесстрастно. – Но пока твое чудовище с плазменными пушками далеко, у нас есть время?

– Да, конечно. Кстати, тут меня кошмары мучили. А я предпочитаю встречаться с ними наяву, а не во сне. Это здесь воздух такой?

– Воздух, воздух. А раньше был исключительно здоровый сон? Знаешь, почему? Автоматика ваших звездолетов обрубает и гасит все лишние биотоки и блокирует сознание. Так ведь надежнее, верно? Ты думаешь, что живешь так долго из-за эйнштейновского смещения? Чушь. Каждую твою клетку постоянно восстанавливают и переделывают. Ты такой же человек, как и те, кого так ловко расшмалил из своего дерьмомета.

– Допустим, не такой. Но тебе, как понимаю, виднее. Однако и на Земле мне ничего подобного не снилось.

– Да, на Земле. А на Вероне?

– Хм… Ты что же, умеешь считывать нейрограммы? Значит, связан с Высшей цивилизацией. С какой, если не секрет?

– Можешь считать, что связан, если так спокойнее. Думаю, что мы все-таки договоримся.

– Предлагай условия.

– Никаких условий. Пока. Но знай: то, что ты видел, – не сон.

– Что же?

– Как тебе сказать… Кино духов.

– Что?

– Ну, духи… Души. Ты ж, наверное, Библию читал. Души. Самая страшная власть – власть над душами. И ты в этом скоро убедишься.

– Послушай, может, хватит трепаться, император ржавой консервной банки. Если ты разведчик из Метагалактики или Запредела, то какого черта…

– Вот именно черта. Не веришь – не надо.

Я понял, что сеанс вот-вот прекратится, и поспешно спросил:

– Погоди, а сон или кошмар, или «кино духов», как ты называешь, чем кончился?

  (Кстати, совсем забыл пояснить, что общение с Гербертом на этот раз происходило исключительно по телепатическому каналу. Со стороны я выглядел хоть куда – сидит посередине пустой комнаты обвешанный оружием идиот и что-то про себя бормочет. Хотя кто мог меня видеть со стороны?)

– Интересно досмотреть? Ты, оказывается, к фильмам ужасов не равнодушен? Ха-ха, земляне не меняются. Но я же сказал: это не фильм. И досматривать его не надо. Сам конец доскажу. Тот паренек, действительно, убил свою суженую. А что ему оставалось делать? Потом отстреливался, пока не кончились патроны. Потом… Он выжил, тем не менее. Выжил и вышел через пятнадцать лет по амнистии того милого земного государства. Женился. У него родился сын, который, когда вырос, перебрался через океан. А у сына свой сын, потом еще. Как понимаешь, обычная история…

– Значит, тогда в том дерьмовом городишке все произошло неслучайно?

– Случайно ничего не происходит, Патрик. И ты об этом знаешь не хуже меня. Ладно, отдыхай. Я тоже устал с тобой, честное слово. Пойду спать.

– Вот как! Это что же, и дьяволы спят? А кто тогда зло будет творить?

– Не беспокойся, найдутся. Оставайся с Богом. Вернее, со своими бластерами. Ха-ха-ха!

  Сеанс окончился. Я снова посмотрел на столик. По логике предоставленное изобилие должно было тотчас исчезнуть. Однако все осталось на месте. Это однако уже не очень радовало. Если Герберт, действительно, имеет нуль-пульсатор или что-нибудь в этом роде, то вода, пища и прочее – не более, чем кошелек на веревочке, в любой миг исчезнет. К тому же меня по-прежнему занимал куда более важный вопрос: почему столь спокойно Герберт относится к линкору? На что надеется? Ни одна из известных цивилизаций не то что уничтожить, нейтрализовать подобный корабль на таком удалении от баз не сможет. Тогда кто?

«Фиалка».

«Кто это сказал?»

«Я».

«Ты же как будто отдыхать ушел. Или решил вернуться?»

«Это он ушел. А я пришла».

  При всей этой «беседе» я не упускал из вида дверь. Она жестко вползла в пазы, не оставив и зазора. Однако если там не было силового поля, можно попробовать пробиться бластером. Но дверь шевельнулась и начала отодвигаться. На пороге стояла женщина, чье лицо я уже видел.

– Лисса!?

– Вы узнали меня?

– Как же не узнать. Ведь это ты заманила в ловушку.

– Я!? Но я же предупреждала, а вы… Но простите, ради Бога, простите…

– Это вы меня простите. Чего уж, сам виноват. Но кто мог предположить…

– Ты был уверен: что-то с электроникой. А про видеограмму так и не вспомнил.

– Кто ее посылал?

– Эрих и Фанни. Им досталось больше всех. У меня не одна такая запись. Потом покажу, где хранятся пленки. Они очень нужны землянам. Понимаешь?

– Это понимаю. А вот как отсюда выбраться, пока нет. А почему я должен доверять тебе? Разве ты не такая, как Герберт?

– Такая, да не совсем. Посмотри внимательнее. Да не на меня, а на пол? Есть серая пыль? Не видишь? Ну и хорошо. А теперь давай закроем дверь. Вот так.

– Прекрасно. Теперь мы оба – пленники Герберта.

Лисса как-то внимательно посмотрела, и я понял, что сморозил невероятную глупость. Действительно, что менял факт открытой двери? Лисса была пленницей уже восьмой десяток лет, а я, если не врет хронометр, всего третий десяток часов.

– Не столько страшен Герберт, сколько пыль.

– Да, пыль… А что это такое, откуда взялась?

– Ты об этом узнаешь, но не сейчас. Слишком рано много знать. Те ребята, с первой спасательной, тоже влетели, начали лазерами махать. Что от них осталось? Ты бы тоже погиб, едва вступив в этот проклятый коридор, если бы…

– Если бы что?

Она молчала.

– Лисса, слишком много загадок даже для «Летучего голландца». Мне уже говорили о тебе.

– Герберт? Ах, эти. Они – пыль. И Герберт тоже. Я одна смогла уберечься, но от этого не легче. Ах, космоволк, даже ты, всю жизнь промотавшийся по Космосу, не можешь представить, что это такое – десятки лет не видеть живого человека.

– А ты сама – не вампир случаем?

– Нет. Хотя тут есть кое-что и пострашнее вампиров. Ты уже имел счастье убедиться. Давай выпьем, что ли.

  Мы выпили странного вина, этикетку которого я так и не сумел рассмотреть. Дотронулся до ее руки, предполагая почувствовать холод здешних зомби. Однако рука была теплой, обычной женской рукой, и это показалось совсем непостижимым. Лисса поняла.

– Ты не веришь мне, – она загрустила и тут же встрепенулась. –Так ведь это проверить легко. Просто проверить, бьется ли сердце.

– Как это сделать?

Тут уж Лисса посмотрела на меня, как на последнего идиота:

– Как будто не догадываешься.

– … Ну вот ты и освоился. А что, и сейчас не раздумал уничтожать станцию? –

Это был голос Герберта. Я мгновенно протянул руку, надеясь дотронуться до Лиссы, но поймал пустоту.

«Тьфу. Очередное наваждение. Кино духов».

– Да нет, на этот раз нет, – с горькой усмешкой продолжил Герберт. – Дождалась все-таки глупая девчонка. Но за удовольствие платить надо, не так ли?

Я попытался подняться – не получилось.

– Что, тяжко? Ну так позанимайся этим целую ночь, когда под восемьдесят годочков. Организм-то, он не железный.

– Я уже, кажется, говорил, что ты – большая свинья. Герберт. Если сам не можешь, чего другим завидовать? Кстати, Лисса в большой обиде на тебя.

– Знаю. Но что я могу сделать? У нас тут все несколько по-другому. Я рад за нее. А ты отдыхай, отдыхай, еще не все кончилось.

– Что же ты еще предложишь?

– О! У меня много предложений. Что хочешь, на выбор. Может быть, прощание с Охиро? После того, как он вывел твой корвет из-под Юноны, подставив себя? Нет, Охиро потом, на десерт. Посмотри кое-что полегче.

(Продолжение. «Ширинский вестник», 15 апреля 1996 г. Начало в №№21 – 22.25 – 26, 29 – 30, 33 – 34)

VII

  Отряд подошел к границе. У подножья безжизненного, покрытого серыми курумниками холма стоял знак из двух рамок: стальной красный параллелепипед с овальными углами и в стык с угла же – маленький черный квадрат. Знак Зеора – одного из самых могущественных и жестоких правителей планеты.

– Остер, еще не поздно вернуться.

– Нет, это моя земля. И я буду биться за нее насмерть.

Насмерть. Ведь уже пробовал, а что толку?

– У нас не хватит сил прорвать даже их первую линию обороны. Надо подождать подкрепление из Леагра.

– Это хитрая лиса-Энгр. Знаю я его. Побывал в лапах. Не верю ему – нож за спиной держит, союзник. Если пройдем к Черному замку и найдем Серый Кристалл, плевать на Зеора и все его могущество.

– К Черному замку? Уж лучше сразу на Горкон. Черный замок – это тебе не кружка креаля на ужин. Смотри.

  Резко упали тучи, и без того низкий небосвод надвинулся на пустыню. Из-под бурых клочьев тумана вынырнули большие, тяжелые птицы. Встревожились, заржали кони. Всадники достали луки и натянули тетивы.

– Стрелы их не возьмут, ты же знаешь. Это пограничники, и они нас засекли. Правда, границу мы пока не переходили.

  Птицы тем не менее прошли прямо над нами, и жуткий нехороший ветер пронесся вокруг. Только одна бросила с крыла перья. Зазубренный ножевидный дротик вошел в твердую, как камень, землю не меньше, чем на три дюйма буквально в двух шагах от шарахнувшегося в сторону коня.

– Недурно… Если бы точнее прицелилась, быть бы нам жуками на булавке. И это далеко не все, что есть в арсенале у Зеора.

– Пришелец, я знаю, что ты можешь справиться с ними. И не только с ними. Поэтому я и решился – это последний шанс. Ты, именно ты проведешь нас к Черному замку, и мы покончим с этим чудовищем. Или твой меч притупился?

– Ты что-то имеешь против моего меча?

– Хочу, чтобы ты подарил его мне.

– Хорошо, но не сейчас.

– Конечно. А кроме меча?

– Есть и кроме.

– Значит, оружие взял? Там в тюках, да?

– Еще один такой вопрос, и я отправлю тебя, милый Остер, в задницу. Это мое дело. А в твое мне, кажется, совсем не стоит влезать.

– Пришелец, я прошу, проведи, – из-под легкого стального шлема вспыхнули две звездочки.

«Ажелика… Откуда ты здесь? Зачем тебе, аристократке, лезть в эту реконкисту?»

– Ажела, прошу: отправляйся в Селурию. Похоже, придется воевать, и с этим мы разберемся сами.

– Нет, Пришелец, без нее не разберемся. Она пойдет с нами.

– Да ты в своем уме, Остер? Нас могут перебить всех до одного. Ты хочешь ее смерти?

– Я не хочу своей, понимаешь, Пришелец? Поэтому взял Ажелу. Если победим, ты получишь много. Золота, алмазов, платины. Да, я помню, ты говорил, что не нужно тебе золота. Но главную награду ты уже получил, Ажелика?

Она побледнела, хлестнула коня и поскакала.

«О, мой Бог, она перешла границу!»

– Вперед! – скомандовал Остер, и отряд помчался по каменистой равнине, поднимая серую бесплодную пыль.

  «Итак, война. Войска Леагра подтянутся через два-три дня. Но и они вряд ли сумеют выстоять против Зеора. Птицы, бронированные ящеры, стальные кроты… Если дело завяжется серьезно, придется вызывать эскадру, а это, ох, как нежелательно. Боевое вмешательство более развитой цивилизации в дела менее развитой в Галактике могут расценить как агрессию, если, конечно, не удастся скрыть. А Верона, впрочем, как и Земля, находится далеко от трансгалактических путей. К тому же надо, наконец, разобраться с этим подонком, погубившим Бертона и Шейлу.

– Сколько до этого самого замка?

– Полторы сотни кью.

– М-да… Трое ваших суток да еще Согрин. Как считаешь, сколько войск подтянет Зеор к переправе?

– Так уж нужно переть через Согрин? Можно пройти Алмазным ущельем. Это быстрее.

– Возможно. Но там идеальное место для засады. Там нас точно перещелкают, как уток. Или, как еще по-вашему? Зрянок?

– Я перестаю понимать тебя, Пришелец. Ты что же, струсил?

– Мои силы велики, но не безграничны. А там, на самом верху, по моим данным, запасы «сатанинского огня». Стоит только поджечь…

– Ажела, не узнаю твоего друга. Неужели он не поможет хотя бы ради тебя? Ведь тебе хочется побывать в Черном замке, не так ли?

– Пришелец, ты должен провести нас.

– Да никому я ничего не должен! Какое мне дело до Зеора, Леагра, Черного замка? Я вообще не с Вероны.

– Ну, это-то мы знаем. Верно, Ажела?

  Остер рассмеялся. С каждым часом он становился все оживленнее и бодрее. Как старый боевой конь, он уже ловил запах горячей битвенной крови. Трижды разбивал Зеор его плохо вооруженные отряды. Нынешний союзник Энгр из Леагра интернировал его и закрыл в знаменитой «Красной комнате».

  Удивляюсь, как можно было не сойти с ума от тех пыток… И Ажела… Она, подобравшая Остера буквально на последнем вздохе, вырвавшая из полного запредела, теперь отдана мне. И все из-за проклятого Серого Кристалла?

– Хорошо, пойдем Алмазным. Вышлешь передовой отряд. Даже если его уничтожат, будем знать о засаде. И еще. Ты просил откровенности насчет оружия. Дай команду распаковывать мой груз.

  Подошли тяжело груженые шонкверты. Солдаты Остера, отложив в сторону верные луки, с опаской ощупывали автоматические винтовки и гранатометы. Весь этот хлам приобретен на Земле по бросовой цене, там просто не знают, куда девать древние арсеналы. Как знал, что пригодится.

– Это ваше оружие?

– Да. Только старое, сейчас им не пользуются, есть получше. Да и вообще, мы давно не воюем.

– Неправда. Ты ничем не отличаешься. И воевать любишь, я угадал?

– Твоих ребят надо научить, как с этим обращаться. А то ненароком друг друга перебьют.

  Пришлось задержаться и провести небольшую стрелковую подготовку. Это надо было сделать еще перед выступлением, но запреты, запреты…

«Ладно, автоматная очередь все равно лучше десятка стрел. Что-то в цель попадет, и того хватит».

  Впрочем, я недооценил веронских солдат. Вскоре на склонах затрещали выстрелы, и несколько упитанных тесси скатились прямо к ногам. Бойцы осетра быстро оценили возможности М-16 и АК-47 перед самыми лучшими дальнобойными луками.

  Алмазное ущелье было длинным извилистым каньоном и, действительно, выводило к Черному замку с тыла. Если продвигаться быстро, то Зеор, пожалуй, не успеет блокировать отряд. Правда, оставалось неясным, как проникнуть в сам замок. Остер на такую возможность лишь туманно намекал да и вел себя как– то странно. Жаль, что слишком слабо владею телепатией, а «Дешифра мыслей» нет даже у «волков». Боятся давать, сволочи. Уж слишком опасная штука.

  Вдруг встали лошади, не устали, а просто дальше не пошли. Забеспокоились и железные солдаты Остера, побледнел он сам. Я расстегнул подшлемник и сразу все понял.

  «Ого! Инфразвуковая атака! Слава Богу, небольшой мощности, иначе они бы бросились все куда глаза глядят. Где же, черт возьми, источник? Но искать некогда, надо побыстрее проскочить…

– Уши! Уши залепите! Чем хотите, скорей! Бегом вперед! Бросьте лошадей к черту, они не пойдут.

Я схватил за руку Ажелу, и мы побежали, спотыкаясь об острые осыпающиеся камни.

  «Только бы ноги не переломать».

Забравшись повыше, я высвободил правое ухо. Прошло. Солдаты, опираясь на подаренные винтовки, как на палки, подтягивались к нам.

– Что это было?

– Очень неприятная вещь. Но почему прошел передовой отряд? Ладно, дай двух-трех ребят покрепче, я кое-что поищу.

– Я пойду с тобой.

– Не доверяешь?

– Не говори глупостей, Пришелец. Я вспомнил, что это такое. Там, в этой «Красной комнате»… У меня с этой штукой свои счеты.

…Прибор, впрочем, оказался самым примитивным: этажерка из стальных и медных пластин, сориентированных под определенным углом. Стоило ветру ворваться в узкую щель в скалах, как «инфрагенератор» начинал работать. Видно, когда проходила головная группа, ветра не было. Не слишком надежная мина, но сам принцип применения инфразвука говорил о многом. И как сказал Остер, веронцы научились использовать его для пыток.

  Быстро стемнело. Мы разожгли огромный костер, маскироваться не было смысла. Жарили мясо убитых тесси. Солдаты с трудом собравшие лошадей и шонквертов, снимали притороченные бурдюки с креалем.

Подошла Ажелика, поднесла на острие длинного кинжала кусочек жареного мяса.

– Ты проголодался. Поешь. Сейчас достану вина.

– Ажела, нас неправильно поймут.

– Почему ты все время об этом думаешь?

– Потому что война. И потому что Остер…

– Не говори. Не хочу о нем слышать!

– Но ты спасла его от смерти, ты любила его!

– Да, когда выкопала из ямы в Нуире. Там такая милая казнь – закапывать живьем. Тогда ему нужна была я, а не Серый Кристалл. Мерзавец!

– Получается, ты со мной, чтоб досадить Остеру?

– Нет, Пат, нет!

– Пат? Откуда ты знаешь мое имя? Хотя… Но ты редко так называешь…

– Я очень тебя люблю, Пришелец. И все понимаю. Мне не выбраться оттуда, куда идем. Я знаю это.

– Как ты можешь знать?

– Знаю. Моя бабушка была колдуньей. Ее на костре сожгли. Я тоже все знаю. Там, в Черном замке… Это страшное место, поверь. Но я не могу оставить тебя в нем одного.

– Глупости. Ты же знаешь, что я почти бог. Меня, конечно, тоже можно убить, но сделать это непросто.

– Все равно. Помнишь, ты говорил об одной девушке, что тоже была богиней, а погибла именно здесь, у Зеора.

– О Шейле? Там было другое. Они с Бертоном были разведчики. Мне неизвестно, как их раскрыли. Бедная Шейла, она была всеобщей любимицей, и никто не успел ей помочь.

– Хорошо, если успеют помочь нам, Пат, если успеют… Мне холодно. Холодно и тревожно.

(«Ширинский вестник», 15 апреля 1996 г. 

– Да не тревожься так, милая, все будет в порядке, а с Зеором еще посчитаемся. И за наших, и за ваших.

…Они напали на рассвете, очевидно, застав врасплох охрану. Открытая беспорядочная стрельба мало чем могла навредить бронированным птицам.

– Ажела, за камни! Быстро! Берегись птиц! Они хлещут, как из лазера! Беги, я прикрою.

  Я и сам отступал под прикрытием нависших глыб. Успех скоротечного сражения явно клонился в сторону напавшей стороны. Почти половина бойцов Остера лежала пришпиленная дротиками к земле, а из базук удалось свалить всего двух птиц. Тем временем подходили ящеры, от тяжкой поступи которых содрогалась земля. И каждая такая тварь выпускала тысячу смертельно ядовитых игл. Именно в этом бою я почувствовал, как были самонадеянны люди в своем непревзойденном Двадцатом веке. И вот, глядишь ты, рванулись в Космос, и во всей Галактике только рты от удивления раскрыли.

Подскочил Остер, из-под шлема струилась кровь.

– Ранили?

– Пустяки, осколки от камней. Нам несдобровать?

Он прицелился из автомата в одного из штурмовиков. Я опередил, лазерная молния рассекла стального грифа надвое.

«Что, получил?» – с удовлетворением произнес я про себя. И решился. Наконец, на шаг, который мне потом дорого стоил.

…Импульс из дальнобойной гаубицы пробил толщу веронских облаков и ударил по главным силам противника. О, это ужасное и грандиозное зрелище – выстрел рейдера по планете! Вслед за ослепительной вспышкой вспухло багровое зарево, огненный шар оторвался от земли, увлекая за собой все живое и мертвое. Вслед за громовым раскатом вздрогнули и осели, осыпаясь обвалами, горы, чудовищный вихрь сдул, как пушинки. Птиц, разметал и расплющил ящеров, бросив на скалы, превратил в кровавые пятна лошадей и не успевших укрыться людей.

  Все было кончено одним средней мощности импульсом, посланным с расстояния двадцати миллионов километров. А что вы хотели? Это уже не двадцатый век…

  От отряда осталось едва ли не три десятка боеспособных солдат. Но теперь они были не очень и нужны. Дорога к Черному замку свободна. Правда, я категорически настоял обойти место удара импульса. В отличие от примитивных ядерных зарядов, плазменный сгусток не дает сильной радиоактивности, но совершать прогулки туда, куда он попал, все– таки не следует. Остер, несмотря на победу, о которой и мечтать не мог, был мрачен и задумчив. Однако не забыл сказать:

– Ты не обманул, Пришелец. Ты – мой брат теперь. Все мое – твое. Земля, золото, женщины.

Я не поверил Остеру и правильно сделал.

  Черный замок оказался совсем не тем, что представлялось. Отнюдь не крепость наподобие земных, которые после щепетильной реставрации снова заселили старые добрые привидения. Просто низкое серое здание на холме, больше похожее на тюрьму. Башня, правда, была. И жители… Они все время искали какого-то Землемера, который когда-то к ним пришел, а они по своей глупости его не приняли. Может, тот землемер был Богом? И даже его любовница (или жена?) нашлась, Фридой, кажется, звали. Хотя… так ли все было?

  Пленка Герберта начала рваться, сон путаться. Землемер, замок, трактир. Серое небо, снег. Много снега. И еще молодая, но уже увядшая женщина, все таскающая и таскающая по этому снегу какие-то вещи…

  Нет-нет, это не Верона. На Вероне снега не было, откуда он в пустыне? И Фриды не было, и Землемера. Был только замок. Не очень красивый. В духе веронской архитектуры – кубы, пирамиды. У них вообще любят острые и косые углы. А Черный потому, что целиком выкован из самородного железа, того самого, из которого сделаны и боевые птицы. А на Земле – таинственная колонна на Индостане. И жители никакого Христа, то есть Землемера, не знали и знать не хотели. И не могли знать.

  Но откуда такое сходство? Может быть, сами жители, встретившие нас без вражды, но и без радости? Или то, что замок и на самом деле был совершенно пуст? Да-да, в нем не было ни одной живой души. Правда, механизм спуска подъемного моста, запоры на воротах – все работало безукоризненно, самородное железо не ржавеет.

…Ажела медленно, как королева, проходила по залам, железные полы которых были покрыты глубокими ворсистыми коврами, какие и на Земле редкость. Она достала платок, стерла пыль с кресла, выточенного из очень дорогих сортов дерева.

Я усмехнулся и сел напротив.

– Вот и все. Пришли. Стоило ли так сюда стремиться? Зеора здесь нет. И Кристалла никого нет.

– Пат, Пат, а еще Пришелец. Все здесь есть. Все! Я знаю, я чувствую.

– Ну, раз чувствуешь, помогай! Пришелец свое дело сделал. Теперь твоя очередь.

У двери стоял Остер в доспехах, надетых на вымученное иссохшее тело, с базукой наперевес.

(Продолжение. «Ширинский вестник», 22 апреля 1996 г. Начало в №№21– 22, 25 – 26, 29 – 30, 33 – 34, 37 – 38. )

Не понравились мне ни эти доспехи, ни базука. В кого он тут собрался стрелять?

– Я обыскал уже почти все. Остался один подвал. Спустимся?

– Не надо… Не ходи туда, – умоляюще посмотрела на меня Ажела.

– Это почему же? – недобро прищурился Остер, поигрывая гранатометом с бризантным зарядом. – Ах, ты, шлюха! Все знаешь, а молчишь? И ты, Пришелец, спишь с этой дрянью и даже не знаешь, что она такое? Это она, она, она, а никакой не Зеор – наследница Черного замка. Это мы ей помогли сюда добраться.

«Ну вот, начинается… Пир победителей».

– Ты с ума сошел, Остер? Положи эту игрушку. Ведь не успеешь и на спуск нажать.

Остер стер злобную гримасу с лица. Опустил гранатомет.

– Дьявол! Ты, Пришелец, прав, этот замок на меня как-то действует. Прости, Ажела. Но подвал мы все-таки проверим.

– Иди-иди. Только знай, что есть вещи пострашней птиц и ящеров. И Пришелец там не поможет.

– Ладно, не пугай. Ты как, Пришелец? Спустимся?

  Я посмотрел на Ажелу. Ее лицо было ужасным. Она отвернулась и ничего не сказала. Не следовало туда идти, конечно. Но и дело надо до конца доводить. Чем бы это потом ни кончилось. Всегда так. Наверно, поэтому и стал человеком, которому нет места ни на Земле, ни в Космосе.

…Лестница, ведущая в подвал, была каменная, ступени – старыми и стертыми. Когда же так много по ним ходили? Мы уперлись в железную дверь. Остер вскинул гранатомет (неплохо научился, надо сказать), но я остановил его и просто посильнее толкнул дверь ногой. Она медленно, с противным скрипом растворилась. Из темноты пахнуло плесенью и еще какой-то мерзостью. А когда спустились вниз, стало совсем не по себе: подвал был буквально завален человеческими костями.

– Тьфу ты… Кто это их? Веселенькое место.

Остер, расшвыривая черепа, дошел до больших замшелых бочек.

– Похоже на вино. Попробуем?

– Пить на кладбище?

– Как хочешь, а я выпью... Кажется, ильтикское. И хорошей выдержки. Рекомендую.

Остер сорвал с пояса тяжелый армейский кольт образца 1968 года и несколькими выстрелами пробил бочки. Ударили тугие струи.

– Точно ильтикское. Это для кого же Зеор припас? Давай, пей.

Вино было и в самом деле чудесным. Вероняне знают в этом деле толк не хуже землян.

Осетр присел на выступ:

– Ну, чего? Я спрашиваю, чего такой грустный, Пришелец?

– Откуда тебе знать, грустный или нет? Темно же.

– Я вижу. Не думай. Что только ты все видишь и знаешь… Ты и твоя девка.

– Моя?

– Ну, пусть моя. Давай, еще выпьем. Хотел спросить, с нею-то как? Не хочется, чтобы она отправилась туда…

– Куда туда? Что ты опять городишь?

– Ничего такого не горожу. Замок мы взяли. Так. Но Зеора не победили. Не победили, дьявол тебя возьми, Пришелец! Кристалл нужен, понимаешь. Кристалл! Но едва мы возьмем Кристалл – ей смерть. Понимаешь!?

Остер, оказывается. Был весьма слаб на выпивку и быстро пьянел. Однако из его пьяной болтовни да и много другого я начал понимать, что либо он, либо Ажела, а, возможно, и они вместе держали меня за дурачка. Черный замок – это, действительно, не так просто.

– Ну тогда давай, наконец, искать твой говенный Кристалл. А вообще существует он или нет? Может, его опять кто-нибудь охраняет? О! А вот и охранник стоит…

Рядом с бочками стоял не замеченный нами в темноте рыцарь в железных пластинчатых доспехах, почему-то ржавых. Это поразило больше всего – черное железо не должно ржаветь.

Я дотронулся до рыжей бахромы. Нет, это не ржавчина, что-то другое. Жаль, нет спектр-анализатора.

Я толкнул пустого колосса, и вдруг… Мне показалось, что из-под нагрудника выкатилась, вспыхнула и исчезла фиолетовая искорка.

«Чертовщина… Надо поскорее выбираться…»

Я оглянулся. Остера не было. И тут же с ужасом увидел, нет, почувствовал, как начали опускаться своды подвала.

«Ловушка! Кто? Остер, Ажела, сам замок?»

Я рванулся вверх по лестнице, на ходу выхватывая бластер. Перевел на полную мощность импульса. Однако дверь не разлетелась вдребезги. Луч бесследно исчез во тьме.

«Силовое поле! Здесь? Откуда?»

  Это был как раз тот случай, когда я опять почувствовал, что приходит конец. Амазония в дальней молодости, где был первый экзамен, Юнона, Черный замок… И всегда сталкиваешься с одним и тем же – с внезапностью и бессмысленностью ситуации, когда уже практически бесполезно что-то предпринимать. Впрочем, для любого другого человека – «не-волка» – каждый из этих эпизодов мог закончиться абсолютно однозначно. Я все же выпутывался. И тогда, в Черном замке, – тоже.

… Дверь открылась на мгновение и, душераздирающе скрипнув, захлопнулась. Чье-то теплое тело упало мне в руки.

– Ажела!

– Я… Я же говорила… Зачем ты ему поверил?

– Значит, Остер7 Он нас предал?

– Да. Но он не виноват… Черный замок – страшное место. Ты хоть знаешь, почему он пустой? Зеор здесь только гость, не больше. Он и сам боится. А Остер сюда хотел. Думал, что победит Зеора. И ты так думал. А они победили нас. Это там, внизу...

Мне казалось, что она бредит. Скорее всего, так и было. Стальной потолок остановился, но легче от этого не стало.

– Ажела, как действует эта система? Если скажешь, я разблокирую, и мы выйдем.

Она рассмеялась, страшно рассмеялась.

Внизу что-то зашевелилось.

– Да, мы выйдем, мы обязательно выйдем. Вместе с вот этим. Они и нас…

Снизу медленно поднималась какая-то жидкость, а может, плазма. Мы начали отступать к двери.

  И тут где-то над нашими головами раздвинулась щель, протянулась чья-то рука и, подцепив меня за наплечник, выволокла наружу. Ажела, попытавшись схватиться за меня, лишь слабо вскрикнула и пропала во тьме…

– С тобой все в порядке? Тогда быстрей. Ну, и влип ты, Пат. Натворил дел, сто лет не расхлебаешь, – надо мной на свесившемся из спасательной шлюпке силиконовом тросе раскачивался командир фрегата управления Эберт Люк.

– Привет, Люк, о кей, как здесь…

– Да в шлюпку же, командор! Отвоевал. И какой идиот отпустил тебя сюда!?

– Погоди, там еще один человек остался.

– Все! Поздно! В Шлюпку! Это приказ ОСС.

– Я не могу улететь без девушки. Забрать надо.

– Тебя надо забирать и уносить ноги. Разворошил осиное гнездо. Ты же влез в дела сверхцивилизации FX-137 «Ариман». И как тебе яйца не оторвали… эти твои девушки?

VIII

…Меня тогда хватило только на то, чтобы отдать приказ о немедленном отходе от Вероны, как можно дальше. А потом и вообще постарался забыть о проклятой планете и особенно о Черном замке. Трус, конечно. Трус и подлец.

Но когда полазаешь лет сорок в Дальнем Космосе, такие эпитеты для тебя уже мало что значат.

  Да, тогда я постарался все как можно крепче забыть, а вот теперь, на «Чартоке», в не менее дохлой ситуации, вновь пришли на ум слова Люка о цивилизации FX-137. О ней мало что известно, но в инструкциях упоминалось о нежелательности любых контактов с «Ариманом». И было что-то еще… Ну да, эфиксяне, кажется, все время крутятся в местах космических аномалий и высоких энергий, возле вспышек Сверхновых, черных дыр, переменных звезд. Переменных? Так-так…

Додумать я не успел.

– Доброе утро. Или добрый вечер, как лучше?

– А, это ты, – я даже обрадовался Герберту как старому знакомому. – Послушай, ты теперь все мое прошлое так прокручивать будешь? А зачем, что в этом интересного?

– Почему только прошлое? Могу и будущее показать, коль нестрашно. Но прошлое лучше, изображение четче. Кстати, могу показать то, что ты вообще не видел. Например, что произошло с Ажелой, Остером… Неужели неинтересно? Или как там с Токтугава было. Там, в заблокированном разбитом крейсере, среди размозженных трупов. У тебя же была возможность послать спасательную шлюпку. А ты, в отличие от Люка, этого не сделал…

– Потому что не смог. Твое-то какое собачье дело до всего этого?

– Ну да, горючее на исходе, корабль в дырах… И Ланин хорошо тебя понял, верно?

– Заткнись, зомби поганый. Если скучно, расскажи лучше, что случилось с вашей компанией здесь, на «Чартоке». Или покажи.

– Катастрофа. Внезапно возникли сильные гравитационные возмущения, станция сошла с расчетной орбиты и сблизилась с Фиалкой. Опасно сблизилась. Как раз в тот момент она начала разгораться, разбухать. Ну, и… А как ты думаешь, все эти черти, демоны, действительно, существуют? Или их наши общие предки придумали? И про ад, и все прочее?

– Снова издеваешься? Здесь я по крайней мере убедился.

– Вот-вот. Предки наши умницами были. Только насчет ада немного ошиблись. Он не внизу, а вверху. Но ты еще недостаточно готов. Еще один сеансик. Как к Меркурию относишься?

  Сначала я понял, почему он об этом спросил. А когда дошло… Собрав всю энергию, какой только располагало мое источенное Космосом тело, я выбросился из предательского гиперложа, схватил что-то со столика (бутылка оказалась) и запустил в дверь. Не долетев, бутылка повисла в каюте, а вместе с ней и я. Станция потеряла гравитационную стабильность, и наступила невесомость. Распахнулись стальные створки дверей.

  «Что же это? Выпутался или нет?»

  Я попытался достать плавающий в нескольких метрах бластер, но потом плюнул, бластер здесь ничего не значил. Выплыл в кольцевой коридор.

  «Выбираться. Быстрей выбираться из этой ржавой ловушки».

  Но как? За мной длинным шлейфом потянулась серая пыль. Та самая, о которой говорила Лисса. Попробовал поймать несколько кристаллов. Острые на ощупь, тяжелые, блестящие.

  «Металл? Какой? – счетчик на браслете безопасности указывал на хилую радиационность. – Похоже на плутоний. Но, Слава богу, кажется, не он. Стоп, раньше она ничего не излучала!? Изотоп… Да-да, про какой-то странный мне говорили…»

  И тут меня осенила потрясающая и в тоже время страшная догадка. Неужели… Да… Не зря все-таки Герберт подробно прокручивал тот ужас в Черном замке. Серый Кристалл – «Заржавленный рыцарь», Верона – «Чарток». Верона в системе переменной звезды, «Чарток» – тоже. Цивилизация FX-137 «Ариман»… Ариман – это как будто одно из имен дьявола. Сейчас, сейчас…

  Отталкиваясь от стенок, я стремился как можно быстрее добраться до командирской рубки. Это должно быть там, как же раньше не догадался. В рубке сразу же стал листать бортовой журнал. Должны быть супервысокочастотные видеокассеты. Ага, вот они, голубушки… Ну, теперь все просто. Не так страшен черт. И если работает система аварийных люков…

– Она не работает. Можешь не стараться.

Чуть поодаль в одном из кресел перед пультом объявилась Лисса.

– И ты здесь? Здорово. Спасибо.

– Не стоит. Это мне тебя благодарить надо. За то, что хоть на несколько часов побыла человеком.

– Что ты, дорогая. Но ведь ничего не кончилось, а аварийные люки…

– Не тревожься. Теперь ты отсюда уйдешь. Герберт, действительно, не всесилен, хотя пределов его могущества не знает никто. Когда-то на каждого из нас упала звездная пыль. Маленькая такая пылинка. Потом она росла вместе с нами. И, наконец, выросла… У тебя была дочь, Пат?

– Да, она давно умерла.

– И у меня… умерла. Поэтому я не дала показать Герберту, что случилось на Меркурии. Их убили, Пат, их просто убили.

– Кто? Зачем? Это были несчастные случаи, трагические, конечно.

– Да выбрось ты из головы эту глупость – несчастные случаи. Не бывает их. И кирпичи на голову сами по себе не падают. Никогда.

– Хорошо, допустим. Но как ты с ним справилась?

– Дело не во мне. В Фиалке, я же в прошлый раз говорила. Она начала схлапываться, у нее сейчас меньше сил.

– А Фиалка? Ты ее видела?

– Видела.

– Ну и…

– Не надо об этом. Плохо будет, если она снова придет к тебе. Но пока судьба хранит. Я выпущу тебя, но ты должен обещать…

– Что?

– Ты сделаешь, что я просила при подлете к «Чартоку»?

– Сжечь станцию?

– Да.

– Что ж, надевай скафандр, уходим.

– Нет.

– Как нет? Ты что, умереть хочешь?

– Я давно мертва, Пат. Правда, Фанни всегда считала меня живой, потому что я не превратилась в серую пыль. Но это ничего не значит. А теперь возьми вон тот сосуд. Да, тот шар с жидкостью. Посмотри, что в нем.

– Боже… Серый кристалл.

– Вынимай скорее. Зажми крепче. И думай, думай о своем корабле. Скорей, это нельзя держать больше десяти секунд, иначе смерть… Ну же!

…Я очнулся в уютном антигравитационном кресле за непробиваемой броней рейдера (хотя на поверку не такая уж и непробиваемая). Что же это все-таки было? Сон, явь? Кино духов…

Я медленно разжал руку. На ладони, переливаясь сиреневыми бликами мастерски ограненного аметиста, лежал Серый Кристалл.

  Я держал крохотную теперь звездочку – «Заржавленного рыцаря» – на прицеле. Давно надо было нажать на большую, спрятанную под силовой сеткой кнопку, которая отпускает на волю всесокрушающих плазменных драконов. Но медлил. Лисса… Она, действительно, мертва. Но живет же! Какой-то странной призрачной жизнью. И Герберт, и Фанни, и все остальные. Почему я их снова должен убивать? К черту, уйду! И пусть они сами разбираются, как хотят.

  Я уже твердо решил оставить «Чарток» в покое и даже заложил программу Выхода. Но тут… Опять зажегся тот самый бортовой экран (Как они пробивают силовое поле?). На этот раз вместо строгого и взволнованного лица Лиссы появились какие-то огненные круги, спирали, щупальца, закрутились в вихре, сплетаясь в немыслимый клубок. Из него выплыло лицо. Женское и даже красивое. Пылающие волосы окружали его, по щекам пробегали красные тени, похожие на стекающую кровь, а огромные глаза были пусты и бездонны, как Вселенная.

Ледяной ужас проник в мою, кажется, уже давно атрофированную от этого чувства естественного человеческого самосохранения, душу.

  «Пришла все-таки, гадина. Пришла. Ну, здравствуй, Фиалка. Давай знакомиться. Меня Патриком зовут. Что, лакомый кусочек уплывает? Герберта решила заменить? Поздно, Фиалочка. Далеко я от тебя, не накроешь ни протуберанцем, ни гаммой, ни любовью своей черной. На «волков» твоя власть не распространяется. А вот тебе и расчет. За все, что с людьми натворила».

И теперь уже без всяких угрызений совести, с чисто гербертовским сатанинским злорадством я нажал на страшную кнопку.

(Продолжение. «Ширинский вестник», 29 апреля 1996 г. Начало в №№21– 22, 25 – 26, 29 – 30, 33– 34, 37– 38, 41 – 42)

IX

– Лисса!

– Да что с тобой, Пат? Это же я, Ева.

– Прости… Эти сны не только тебе снятся. Как тебе со мной?

– Ты еще спрашиваешь!

– Но ведь…

– Да не расстраивайся ты. Я же все понимаю.

– Ну-ну. Что поделаешь. Стареть стал.

– Неправда. Вы же со мной могли сделать все, что угодно. Но пожалели.

Ева поднялась с постели, оглянулась, стесняясь и сожалея, накинула легкий прозрачный халат.

– Я очень плохая? Некрасивая, да?

– Прекрати. Да я просто импотент после стольких лет в Космосе.

– Вы меня просто пожалели. А я уже все знаю. Тамара, Ажела, Лисса. Теперь моя очередь, да? Но мне уже все равно.

Она щелкнула блок-кризом.

«Уж так бы хотелось, хотелось мне

Когда-нибудь как-нибудь выйти из дома.

И вдруг оказаться вверху в глубине,

Внутри и снаружи, где все по-другому…»

– Сэр, возьмите Еву с собой… Правда, Пат. Я освободилась, теперь мне впрямь ничего не страшно.

  «Но откуда она знает язык, на котором звучит песня? Боже, да ведь ей вложили в голову синхронный перевод. И я хорошо представляю, кто сделал».

Сбросив даже то невесомое и прозрачное, она завела мои руки под высокие, совсем еще девичьи груди.

– Так лучше, правда?

– Ева, милая дурочка. Это же не беременностью будет грозить, а..

– Знаю, все знаю. Но иначе уже нельзя. И ты знаешь это не хуже меня.

  Хорошо, только прошу, умоляю: сразу же уезжай. Куда угодно. Хоть в Большую страну хоть в Морошкино. Может, там тебя не достанут.

  В большой любви есть много печали. Особенно на излете. И на взлете тоже. Ева улетела, как договорились. Точнее, должна была улететь. Я проводил ее до трансолета, а сам некоторое время бродил вкруг Приюта. Сразу по прилету в Нью-Йорк она должна была позвонить и условным текстом передать дальнейший маршрут. До звонка оставалось часов пять, и я направился на пляж. Солнце снова садилось за горизонт. Я задремал. Кто-то тихонько тронул за плечо.

«Крыся? Что ей надо?»

– Пан «волк», да проснитесь же!

– Да-да, я проснулся давно уже, что случилось?

– С вами была девушка…

Сердце сжалось.

«Вот оно. Надо было лететь вместе. Если б не проклятый энстер. Его не провезешь в обычном лайнере, а Еву не пустили бы в оссовский».

– Крыся, что? С Евой, да?

– Ах, ее звали Евой. Она зачем-то вернулась в свой номер, а когда выходила…

Я уже не слушал, сорвался к приюту. Чуть поодаль от главного входа толпились полицейские. Но близко к ней не подходили, очевидно, ждали ФБР или СКР, хотя космическая контрразведка в земные дела не вмешивалась.

Я прошел сквозь строй белоснежных истуканов, склонился над Евой, тронул милое, еще совсем живое лицо. Потом повернулся к остолопам:

– Кажется, фторпаралитик. Следов не найдете, хотя при вскрытии, возможно, обнаружатся. Или укололи сзади, или выстрелили из пневматического пистолета отравленной иглой.

– Что-то вы слишком хорошо разобрались, – усмехнулся коренастый, заросший дурным черным волосом капитан. Подошел, поигрывая наручниками.

– У меня алиби, дружище. Три часа сидел на пляже, это подтвердят полдюжины людей. А отравленные иглы на полкилометра не летают.

– Угу. Рассказывай сказки своим внукам, господин «волк». Ты мог за пятьсот километров убить. Так что придется задержать. До выяснения обстоятельств.

– …Ну что, Пат? Опять влип. Тебя, оказывается, не только на Вероне, но и на Земле вытаскивать надо. Не кажется, что это начинает надоедать?

  В этом раю даже камеры для задержанных предполагаемых преступников оборудованы видеотелефонами, настроенными гораздо лучше, чем в чертовом Морошкино.

– Я, конечно, уверен, что ты не убивал. Во-первых, зачем, ведь ты не маньяк. А во-вторых… Откуда у тебя устричный яд? Это оружие…

Александер по своему обыкновению сделал многозначительную паузу.

– Вот-вот, – отозвался я, теперь уж с нескрываемой, безудержной, копившейся долгие годы ненавистью взглянув в лягушачьи глаза Александера. –Знаешь, чьих рук дело? Объясни, однако, единственное: почему она вернулась?

– Как ни странно, за плейером. Она почему-то им очень дорожила. Вот и вернулась. К тому же рейс отложили на два часа.

– А почему рейс отложили? Ах, не знаешь? А можно скажу, почему?

– Ну зачем? Не надо.

– Тогда помоги отсюда выйти, и я буду молчать, почему его отложили и кто это сделал.

– Ты и так будешь молчать, как миленький. Чем докажешь связь задержки вылета и убийства? Догадки суд не принимает. А вот ты под серьезным подозрением. Эта девушка ? Твоя последняя?

– Да-да! Лови момент, подонок. Наверно, все успел подсмотреть?

– Заткнись, кретин космоволчий. Каким ты был, таким и подохнешь. Даже «Чарток» тебя не переделал. В общем, так. Отдаешь нам то, что привез с «Заржавленного рыцаря», и отпускаем тебя на все четыре стороны. И убийц твоей крали, разумеется, находим.

– А что я привез?

– Не придуривайся. Мы обыскали весь линкор. Не нашли. Значит, оно у тебя. Но сами взять без больших жертв не можем, по крайней мере.

– Пошел в задницу!

– Это твое последнее слово?

– Как знаешь, не повторяю.

– Ну что же, пусть будет так.

Экран потух.

  «Все, Александер, отвоевал. Теперь моя очередь», – я внимательно посмотрел на сжимающие запястья браслеты. Представил механизм замка, мысленно повернул собачку. Вот и все. Как же они намерены блокировать выпрягшегося «волка»? Ядерными пулями?

  Бластера с собой не было, но это уже особой роли не играло. С замком камеры пришлось повозиться подольше. Вырубить электронику, выводящую блокиратор на главный пульт местного управления полиции… Хорошая вещь – телекинез шестой степени. Зазевавшегося полицейского нейтрализовал без всякого труда и, забрав на всякий случай пистолет, закинул в камеру, потом аккуратно замкнул дверь и включил блокиратор. Думаю, в управлении ничего не заметили. Взял такси.

… В бар спустился по крутым ступенькам внешнего входа, как совсем недавно Ева. Бармен был старый, но новый. И я теперь его знал. И тех троих с бритыми головами в красно-черных, расписных, как на средневековых грешниках, хламидах.

– Что, ублюдки? Даже смыться не доставили себе труда? Полную безопасность чувствуете? Ну-ну. А ты, Герберт, двойник Александера? Что ж так гадко и грубо? Стареешь? И Фиалка изменилась…»

Я подошел к стойке и выбросил бляху:

– Четыре по «Зодиаку».

Бармен страшно побледнел и дрожащими руками потянулся за бутылкой. Я взял его за шиворот:

– Значит, говоришь, «драконы» объявились? И больно кусаются? Не эти ли?

  Ближний амбал, даже не взглянув на меня, махнул рукой в черной перчатке. Там была смерть. Такая махонькая, почти не видимая смерть, которая, просвистев возле уха, воткнулась в расписную дубовую панель.

…Я не дрался. Я убивал. Молча, быстро, корректно, как и положено разведчику класса CS. Последним был бармен. Я поднял его жирную тушу над стойкой, провел мордой по битому стеклу и, не в силах больше переносить поросячьего визга, перебил позвоночник. Посмотрел на трупы, потом на руки. Крови не было. На часы – все побоище уложилось в полторы минуты, какая там полиция! Но надо было спешить.

…Скоростной лифт вознес на 34-й этаж. Подходя к двери, засек две квадратные тени в конце коридора, которые сразу исчезли. И все же разглядеть успел… Ошибиться не мог. То, что старательно придерживал подмышкой левым локтем бородатый, скрытое под легкой красно-желтой курточкой, не было пистолетом. И не автоматом. Бластер. Мощный, дальнобойного действия. К-6. Я его под любой одеждой узнаю, сам носил-переносил.

  «Значит, ждут, когда я заберу энстер и выйду. Потом вспышка и… Энстер не расплавится, он из титана… Хитро придумано, Александер. Только ты умница на Земле, а я всю жизнь был там. Есть разница? Ладно, пусть ждут. Дождутся…»

Я открыл дверь и вошел в свой номер. Здесь еще все помнило ее. Взглянул в угол – энстер на месте, хватило ума не трогать.

  «Простите, Охиро, Андрей. Я сделал то, что не удалось даже вам. Привез его на Землю. Но он никому не принесет здесь счастья. Поэтому должен вернуться обратно. Вот он…»

Я открыл свинцовую крышку, и серый граненый аметист вспыхнул в руках, залив комнату трепещущим фиолетовым огнем.

«Я ничего не прошу больше. Ничего… Но верни мне ее, верни… Пусть это будет там, в Дельте Цефея, но верни…»

Х

… По опустевшему берегу шли трое парней и девушка. На ее обнаженном плече висел комбинированный телерадс космического класса. Она подошла ближе и подала руку, а я все тянулся, но не мог достать ее пальцы.

– Ева, это твой знакомый? Пойдем, – забеспокоились ребята.

  Но наши руки уже сомкнулись, и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стала уходить из-под ног земля, и уже где-то внизу осталось море, и вот сам Приют стал маленьким сверкающим островком в наплывающей тьме.

– Ева…

– Да, Пат, да. Фиалка не виновата. Никто не виноват.

Плейер сорвался с ее плеча, пошел вниз к сине-зеленым земным волнам, роняя странный полуженский-полудетский голос:

«А раньше я думала, стоя над кручею,

Ах, как бы мне сделаться тучею летучею…

Но вот я и стала летучею тучею,

Но вот и решаю по этому случаю:

Догонит ли в воздухе, или, шалишь,

Летучая кошка летучую мышь?»

Май 1990 – июль1991 гг.

НЕЗАКОННАЯ ДОЧЬ БОГОВ

     Георгий Василюк

Посреди Великой пустыни

Глава из фантастической повести «Незаконная дочь богов» 

(№33 «Читинского обозрения за 11.11.1995 г. Прислано Ириной Василюк, вдовой и однокурсницей Георгия. Василюка)

  ...НИКОЛС СТЭФФОРД МЭРДОК никак не мог добраться до Лос-Анжелеса, где у него были срочные дела в банке «Николс-инженеринг энд Фэйт» и завершение одной очень выгодной, хотя и весьма странной сделки. Он передал руль роскошного, но постоянно пере­гревающегося на этой адской жаре «Линколь­на» своей бесподобной Мэгги, а сам не отры­вался от видеотелефона и микрокомпьютера.

– Дьявол, они же меня разорят, если мы не дотащимся хотя бы к обеду!

– В лучшем случае только к вечеру, – ме­ланхолично заметила черноволосая красави­ца Мэгги. – И потом, не будем же мы так все время ехать, надо хоть где-нибудь остановить­ся, отдохнуть, перекусить. Ведь ты, Никки, так и не сказал, зачем тебе это ралли по пусты­не? Мог бы придумать прогулку поинтереснее. Не ровен час, машина поломается, и что тог­да?

Мэгги, как всегда, говорила спокойно, но в ее голосе пробивалась тревога.

– Ничего, мы просто немного сбились с дороги. А насчет поломки не беспокойся, до­рогая, я же на связи с «Николас-инженеринг». В случае чего пришлют вертолет или еще что-нибудь...

Хотя, когда случаются подобные пакости, почему-то не оказывается вертолета, или под­нимается торнадо, или вдруг отказывает связь.

  И, словно по заказу, связь тут же прерва­лась. Ник искоса взглянул на жену, ему очень не хотелось, чтобы она узнала об еще одной неприятности. Вообще надо быть совершен­ным дерьмом, чтобы втянуть ее в такое дело, ничего не объяснив. Хотя как, скажите на ми­лость, все это можно было кому бы то ни было объяснить?!

  ...Еще недавно вполне процветающая эк­скурсионно-космическая компания «Николс энд Фэйт» начала терпеть крупные убытки. Все началось, разумеется, с аварии на «Либерти берд» – его лучшем лунном лайнере. Дело, к счастью, обошлось. Экипажу пришлось пережить несколько очень неприятных часов: угробиться вполне можно и на «Старушке», а тут все-таки Кос­мос, пусть и самый Ближний. К тому же (это уже к несчастью), на «Свободной птичке» лете­ла супруга ублюдка, Тома Кристофера, инспектора UCC по космической безопаснос­ти. Понятно, скандал, чуть не суд. Правда, Николс Мэрдок не такой-то простофиля, и его спецы быстро доказали, что не сработала сис­тема дальнего оповещения о начале солнеч­ной бури. Но это принесло больше моральное удовлетворение. Число клиентов сразу пошло на убыль, чем не преминули воспользоваться «друзья-коллеги» – «Раскин и К».

  «У, засранцы, – с ненавистью произнес про себя Николс. Он уже серьезно подумывал о том, чтобы свернуть это, совсем недавно столь прибыльное дело, и взяться за производство каких-нибудь детских игрушек типа «Мама, я превращаюсь в вампира» или противозачаточ­ных средств восемнадцатого поколения, как тут и случилась эта более чем странная история...

  ...Позвонили утром, прямо ему домой, как раз в то время, когда он нежился под душем. Трубку взяла Мэгги.

– Ник, тебя срочно просят подойти.

– Переключи, к чертям собачьим, на авто.

– Попросили этого не делать.

– Что за дьявол! Сейчас...

Пожертвовав теплой сушкой, он быстро вытерся полотенцем, вышел из ванны и взял трубку.

– Мистер Николс Мэрдок? – раздался не очень приятный вкрадчивый голос. – У нас к вам одно очень интересное предложение. Оно касается... – говоривший сделал паузу, – дел вашей фирмы.

– Может быть, представитесь для начала? – произнес Ник не совсем дружелюбно.

Но говоривший не обратил никакого вни­мания на его тон.

– Мое имя вам ничего не скажет. Макс Миллер. Но, поверьте, предложение для вас более чем привлекательное.

– Зайдите сегодня в одиннадцать, Ривер-авеню, 6, 47-й этаж.

– Мы знаем, где ваш офис, мис­тер Мэрдок. Но нам хотелось бы побеседо­вать с вами в не столь официальной обста­новке. Лучше было бы в восемь вечера в Палас-отеле. Номер будет заказан, вас встретят и проводят.

  Ник некоторое время молчал. Он почув­ствовал, что его втягивают в какое-то сомни­тельное и, возможно, нечистое дело. Но лю­бопытство все же взяло верх:

  «А чем я рискую? Хоть выясню, что это за типы.. Не станут же они накидывать мне на глаза черную повязку и везти в район забро­шенных верфей... В крайнем случае «Смит-Вессоном» я еще пользоваться не разучился...»

Незнакомец на том конце провода словно прочитал его мысли:

– О, только ни о чем не беспокойтесь, мис­тер. Ваша безопасность будет безусловно га­рантирована.

– Хорошо. Я приеду, – буркнул Ник, вешая трубку.

– Что-то случилось? – спросила Мэгги.

  Ник пожал плечами. То ли из-за расстрой­ства дел, а скорее по другой причине, он в последнее время испытывал необъяснимое раздражение к Мэгги.

  Нет, он не охладел к ней, любил ее так же, как и пять лет назад, когда впервые увидел ее на большой вечеринке у Фрэнка Стилберга, владельца крупнейшей в Штатах компании по производству гражданс­ких планетолетов и другой космотехники. Они с Фрэнком были давними приятелями, закан­чивали один колледж, вместе начинали в служ­бе космического патрулирования. Но потом пути разошлись. Фрэнк возглавил нехилое се­мейное дело, а Нику пришлось изрядно попо­теть, чтобы сколотить состояние. И, зная это, Фрэнк относился к бывшему однокашнику с немалым уважением. Поэтому, наверно, и представил его своей племяннице Мэгги Флинчер. Ведь Нику, честно говоря, многие годы просто некогда было заниматься женщинами, а так как он брезговал «феями» с Лэйт-Бич и тому подобных мест, приходилось пользовать­ся соответствующими таблетками... И Фрэнк знал об этом.

  А бледнокожая, синеглазая Мэгги в стро­гом платье из черного бархата потрясла его до глубины души, и Николс влюбился без па­мяти. Она? Она, может быть и не очень, но принимала его благосклонно, и вскоре они поженились.

  Два года после свадьбы были наверно са­мыми прекрасными в его жизни, годами безраздельного и безоблачного счастья. Но по­том... Потом оказалось, что его юная богиня страдает хотя и не смертельным, но драматич­ным недугом – она бесплодна. Причем без­надежно бесплодна. Из этой ситуации, прав­да, было два выхода – взять какого-нибудь оси­ротевшего малыша или найти «маму-донора». Но Ника просто в дрожь бросало при мысли, что...

  И что-то разладилось в их отношениях. Мэгги все больше уходила в себя, станови­лась отчужденно спокойной, а он все раздра­жительней и злее. Правда, он хорошо умел контролировать себя и крупных размолвок пока удавалось избегать...

  ...Прямо у входа в ресторан его действи­тельно встретил безукоризненно одетый и под­черкнуто предупредительный метрдотель. Он проводил Ника в самый конец затемненного зала в уютную кабинку. Там, за накрытым на две персоны столиком сидел толстоватый гос­подин, облаченный в серый костюм далеко не самой дорогой модели, однако на безымян­ном пальце его левой руки поблескивал тяже­лый золотой перстень с печаткой. Когда Ник подошел, он вскочил на ноги и, приветливо сверкнув золотыми коронками, затряс руку мистеру Мэрдоку.

– О, как я рад, что вы оказали нам честь, как я рад с вами познакомиться!

– Я тоже, – сказал Ник, весьма холодно от­вечая на рукопожатие, и сел за столик. – Мы не знакомы, мистер Миллер, но я чувствую, что вы и ваши люди не так уж мало обо мне знаете.

  Он с усмешкой показал на бутылку с чер­ным мускатом. Это вино он действительно обожал, и то, что этот подозрительный субъ­ект в сером заказал именно его, вряд ли мог­ло быть простым, совпадением.

– Да, Ник, можно я буду вас называть так? Мы, конечно, стремимся немного узнать о тех, с кем собираемся иметь дело. Совсем немно­го, простите.

– Начнем с того, кто это – вы?

– Нет, дорогой Ник. Мы начнем с того, что выпьем.

Тут же оказавшийся рядом официант раз­лил в бокалы.

Но даже вкус превосходного терпкого вина не мог сейчас радовать Мэрдока. Не нравилось ему все это...

– Хорошо, – вздохнул Миллер. – Я не прочь бы просто поболтать с вами, но вы, как ни жаль, настроены по-деловому и испытываете понятную настороженность. Поэтому прямо к делу. Но сначала один вопрос: вы хорошо водите машину?

– Да, неплохо, хотя в последнее время больше пользуюсь геликоптером или монотранстроном, – ответил несколько обескураженный Ник.

– Вот и прекрасно, прекрасно. Значит, вы могли бы добраться на автомобиле, скажем, от Лас-Вегаса до Лос-Анжелеса.

– В принципе да, но зачем?

– Не спешите, сейчас все узнаете. Еще вина? И немного омаров? А к ростбифу мы закажем что-нибудь покрепче, не возражаете?

Миллер выпил, проглотил салат, вытер губы салфеткой.

– Я представляю спортивную ассоциацию «Рыцарей песка». В нашу задачу входит... как бы это получше выразиться, проверка способностей полностью поглощенных современной цивилизацией особей в условиях дикой природы. Только не подумайте, что вам придется преодолевать Бог весть какие препятствия. Надо всего лишь проехать по нормальной дороге тем маршрутом, который мы вам укажем.

– От Лас-Вегаса до Лос-Анжелеса?

– Совершенно верно. Причем никаких ограничений ни по продуктам, ни по воде, ни по связи с внешним миром. Мы же не на выживание собираемся вас испытывать.

– Однако, согласитесь, что это довольно странно. И почему вы выбрали именно меня?

– Ну... Придется вам польстить. Вы сильны, сообразительны, находчивы. Но главное в другом – именно вы согласитесь на наше предложение.

– С чего вы это взяли?

– Ваша фирма испытывает сейчас серьезные затруднения, ведь так? А мы могли бы вам помочь поправить ваши дела. За ваше участие в этом деле мы хорошо заплатим. Два миллиона долларов, – тут Миллер сделал паузу, – космических.

  «Боже, а он не сумасшедший? – невольно подумал Ник. – Два миллиона космобаксов?! Это же не меньше 20 миллионов по последнему курсу! И всего лишь за то, что я прокачусь по этой чертовой пустыне?»

  Он уже хотел встать и откланяться, но тут его остановил взгляд Миллера. Теперь в глазах этого якобы Макса не было никакой приветливости. Они были колючими и жестокими, глазами убийцы из какого-то жуткого телебоевика.

– Нам бы очень не хотелось разочароваться в вас, дорогой мистер Мэрдок, – произнес он тихим, вкрадчивым голосом, от которого Ника, хотя он был и не из робкого десятка, прохватил озноб.

  «Кажется, я крепко влип. Но почему, что я им сделал?»

– Ну если вы такие щедрые, – попытался улыбнуться Мэрдок. – В принципе это, конечно, возможно, но...

– Я понимаю, у вас много других дел. Так ведь не завтра же я предлагаю вам ехать. Когда придет срок, мы вам сообщим. А чтобы у вас не осталось сомнений в серьезности нашего предложения, вам придется завтра утром проверить свой банковский счет. Он увеличится ровно на 500 тысяч космических. Остальное получите по приезде в Лос-Анжелес. Так что пора бы и выпить за успех нашего предприятия?

После того, как они поставили на стол пустые бокалы, Миллер, помолчав, сказал:

– Но есть еще два дополнительных условия.

– Каких же? – вновь насторожился Ник.

– Вы должны ехать на собственной машине, именно на собственной, запомнили? Какой у вас автомобиль? «Линкольн=470»? Прекрасно. И второе – с вами же должна ехать и ваша супруга.

– Это еще зачем? – вновь насторожился Ник.

(№34 «Читинского обозрения» за 18.11.1995 г. Прислано вдовой и однокурсницей Г.Василюка  И. Василюк)

...– Дорогой, если мы не дольем в радиатор воды, минут через десять двигатель заглохнет, – голос Мэгги вернул Ника к действительности. Он и сам знал об этом, однако вода, даже почти весь питьевой «НЗ», уже была израсходована. Не пепси же туда заливать, в самом деле! Чертова пустыня!

Ник вытащил карту. До ближайшего местечка – Маунт-Роуд оставалось не меньше двадцати миль. Не дотянем...

– Никки, Никки, смотри! Да там, справа. Какой-то домик или фургон. Там наверняка есть вода.

Мэгги свернула, и они подъехали к стоявшему в полумиле от автострады дому, который в действительности был просто большим передвижным бешлем, какими обычно пользуются пастухи-скотоводы, только без тягача и колес. Рядом притулилась еще одна кибитка поменьше, скорее всего выполнявшая роль гаража или просто сарая.

– Интересно будет взглянуть на хозяев, – усмехнулся Ник – С чего они здесь отшельничают? Из любви к природе или отсутствия денег?

– Тише, – прошептала Мэгги. – Слышишь?

Из фургона доносился тихий детский плач.

– Господи, да там же ребенок! Пошли же скорей!

  Николс с трудом вытащил левую ногу из песка и сделал неуверенный шаг, Он не мог определить, что его испугало, но в тот момент ему почему-то захотелось без оглядки броситься обратно к машине и рвануть на предельной скорости прочь от этого места. И почему-то пришла, в голову совсем уж нелепая мысль о карабине, лежавшем на заднем сидении,

...Они подошли к фургону. Ник осторожно повернул дверную ручку, затем резко распахнул дверь и... Первое, что он увидел – это револьвер, наведенный ему прямо в лоб. На стоявшей у стенки как раз напротив входа кровати сидела девочка лет десяти-двенадцати и держала их на мушке короткоствольного кольта 38 калибра, Мэгги вскрикнула, пытаясь спрятаться за него, а Николс инстинктивно попятился. Однако подлинный ужас у мистера Мэрдока (и его жены, вероятно) вызвал не пистолет, который девочка, кстати, тут же опустила, а что-то другое, он сразу даже не понял что.

– Простите меня, мистер и миссис, – заговорил между тем ребенок, положив револьвер на кровать и вытерев слезы платочком. – Не бойтесь меня, мне самой страшно. Меня должны убить, поэтому, когда подъехала машина, я и подумала, что это – они. Вот и взяла папин револьвер, – тут лицо ребенка исказилось, а по щекам потекли слезы. – Он научил меня стрелять, так что хоть одного из них я бы...

  Николс уже пришел в себя, страх прошел, но лучше ему не стало. Он понял, что так потрясло его в первое мгновение. Перед ним на кровати сидела... его Мэгги. Те же вороненые волосы, та же матовая кожа, те же синющие глаза, да и черты лица – те же. Копия. Только уменьшенная.

  В следующий миг и на лице девочки отразилось крайнее изумление – она, очевидно, рассмотрела Мэгги.

– Миссис... – прошептала она. Потом снова:

– Миссис...

– Миссис Мэгги Сирафина Мэрдок, – представил жену уже окончательно взявший себя в руки Ник. – А тебя как зовут?

– Меня? – девочка на мгновение запнулась, словно забыла свое имя, потом произнесла медленно, как будто не своим голосом:

– Меня зовут Селена. Да, меня зовут Селена.

– Прекрасно, Селена, что мы познакомились. А теперь расскажи, где твои родители и кто хочет тебя убить?

– Родители... – она снова замешкалась. – Они умерли. Все умерли... И я не знаю, кто хочет меня убить. Но знаю, что хотят. И они уже близко. Уезжайте, иначе они убьют и вас...

– Никки, ради бога, – подала непривычно взволнованный голос Мэгги. – Ты же видишь, ребенок не в себе. Ее надо немедленно отвезти в Маунт-Роуд, в больницу.

– Не надо меня в Маунт-Роуд, – спокойно и не по-детски веско сказала Селена – Лучше оставьте здесь. Или заберите с собой.

«Ну и дела», – только и смог подумать Ник.

– Конечно, если ты этого хочешь, – тут же согласилась Мэгги, словно всю жизнь только и ждала такого предложения. – Но, дорогая Селена, как же...а...э...

  Ник понял, о чем хотела спросить девочку его жена, и также понял, что ребенок уж никак не сможет сказать, в чем причина их удивительного сходства, а еще меньше – о со­всем уж фантастической встрече этих двой­ников посреди Великой пустыни.

– Послушай, милая Селена, мы с миссис совершаем... Ну это... Деловую поездку. Но у нас кончилась вода, и мы надолго можем здесь застрять. Ты не смогла бы нам помочь?

– Да, конечно. Сразу за гаражом колодец, там же насос. Вчера, когда я закачивала воду, он работал

– Прекрасно. А ты пока собери все, что считаешь нужным, и мы поедем.

– Я ничего не считаю нужным собирать и брать отсюда. Я поеду так, – снова спокойно и по-взрослому произнесла девочка. – Разве что это. – Она взяла револьвер и протянула Нику.

– Боюсь, что он нам пригодится. И ради Господа, спешите! Я чувствую, они уже где-то рядом.

  И хоть Николс не склонен был уж слишком всерьез воспринимать предупреждение этого непонятно чем напуганного ребенка, взял за лучшее побыстрее залить воду и сматываться – ему и самому уж больно здесь не нравилось...

  Не успели, однако, они отъехать и пяти миль, как Николс услышал звук быстро нагоняющей машины и почувствовал неприятный холодок за спиной. Правда, он поспешил успокоить себя: мало ли кто может ехать, но газу прибавил (на этот раз машину вел он, а Мэгги с девочкой устроились на заднем сидении).

– Это они! Быстрее! – с ужасом вскрикнула Селена.

  Ник прибавил еще, но красный «Ягуар» – теперь его хорошо было видно в зеркало, – очевидно, имел форсированный двигатель и быстро нагонял.

  «Еще минут пятнадцать-двадцать, и мы окажемся в Маунт-Роуде. А там можно обратиться в полицию, пусть копы со всем этим и разбираются», – подумал Мэрдок.

  Однако до Маунт-Роуда доскочить они не успели.

  «Ягуар» обошел их и встал поперек дороги ярдах в тридцати. Из него выскочили трое в кожаных куртках.

...Николс, уже после того, первого крика девочки, сообразивший, что дело, действительно, нешуточное, положил рядом револьвер Селены. А в тот момент, когда «Ягуар» обогнал их, резко затормозил, выскочил из машины, держа пистолет на изготовку (во время службы в космопатруле он проходил, кроме всего прочего, и боевую выучку).

  Неизвестные, вероятно, не ожидавшие такого оборота, остановились. Теперь он хорошо мог рассмотреть их. Кочинос. Мексиканцы или пуэрториканцы. Лица всех троих, а особенно поджарого, как борзая, главаря, не сулили ничего хорошего. Но более всего ничего хорошего для Мэрдоков и их внезапной попутчицы не предполагали автоматическая винтовка и карабин, которые держали стоявшие по обе стороны от главаря бандиты. У самого главаря, впрочем, в руках оружия не было.

  Немая сцена длилась несколько секунд. Заговорил главарь, с сильным акцентом, но довольно насмешливо:

– Брось свою говенную пушку, мистер или как тебя там! Ты нам не нужен. И твоя шлюха, и твоя красивая лайба. Но ты забрал выблядка этой вонючки Харисса. Отдай её нам – и катись в задницу! О'кей?

  Николс целил главарю прямо в лоб, хотя понимал, что мало что сможет сделать. Уж слишком неравны силы. Ну всадит он в него пулю, а его помощники тут же изрешетят и его, и Мэгги, и эту девочку. Но и отдать ублюдкам беззащитного ребенка он не мог. Он никогда бы не простил себе этого, да и Мэгги никогда бы ему этого не простила.

  Тем временем в машине произошла какая-то короткая возня, Мэгги крикнула что-то вроде: «Не надо, Селена, что ты делаешь!» – и вслед за этим распахнулась задняя дверца, и теперь на бандитов смотрел уже второй ствол. Селена, отпрыгнув за багажник, целилась в них из карабина Мэрдока.

Главарь усмехнулся:

– Что, в вашем полку прибыло? Ах ты, маленькая сучка! Вся в папу!

Мэрдок, естественно, не знал папу Селены, но, несмотря на всю жуткость ситуации, успел удивиться: «Вот тебе и ребенок...»

– Ну коль вам жизнь не дорога...

«Все! Или я, или они...»

  И в следующее мгновение Ник бы точно нажал на курок, как вдруг откуда-то сзади на них обрушился мощный рев. И в ту же секунду рядом с Мэрдоком, обдав его веером песка и едва не сбив с ног, затормозил тяжелый реактивный мотоцикл «Линке». На нем в блестящем, плотно облегающем костюме и глухом черном шлеме сидело существо, весьма похожее на инопланетянина.

  Никто, в том числе и бандиты, не успели сделать даже выстрела, даже пошелохнуться. Существо достало нечто из кожаного чехла, сверкнул ослепительный свет, как при коротком замыкании на высоковольтной линии, затем ярко-оранжевая вспышка. Ударила волна нестерпимо горячего даже для пустыни воздуха. И там, где только что стоял красавец «Ягуар» и трое с автоматами, не осталось никого и ничего. Даже воронки… Только неправильной формы пятно расплавленного, превратившегося в черное стекло песка...

«Инопланетянин» убрал нечто в чехол, повернул голову к все еще целившемуся уже в пустоту Мэрдоку, слегка приподнял шлем и произнес:

– Путь свободен, сэр.

  Затем развернул свой ракетный мотоцикл и исчез так же мгновенно, как и появился. Вот только голос его, как показалось Николсу, он уже не так давно слышал...

...Вожделенный еще несколько минут назад Маунт-Роуд они проскочили на предельной скорости, и Ник как-то чисто автоматически отметил, что городишко– дерьмовый, дыра из дыр, недаром отец Селены, кто б он ни был, решил смотаться оттуда в пустыню.

  Довольно долго ехали молча: в зеркало Николс видел, что Мэгги прижала к себе девочку (господи, даже мать с дочерью не бывают так похожи!) и гладила ее волосы. Наконец, она спросила:

– Что это было, Никки?

Если б он мог ответить!

– А что тебя интересует?

– Кто этот человек? Как он их? '

– Кто он, я не знаю. А вот как...

  Николс все-таки успел рассмотреть ту штуку и узнал ее – однажды он уже видел такую – на Луне у командоров-астролетчиков из Дальней Разведки. Дезнтегрирующий плазмомет типа К-6М, на сленге так называемых «волков» – бластер, «Так вот, значит, как он действует... М-да… Кошмарная вещица. Однако, насколько мне известно, такое оружие не может появиться на Земле, его нельзя сюда провозить... Значит, можно?..»

...Так и не дождавшись ответа от супруга, тактичная Мэгги переключилась на Селену.

– Милая моя храбрая малышка, не испугалась? У меня от этих бандюг, от одного их вида просто душа ушла в пятки. Меня словно парализовало...

– У меня тоже душа ушла в пятки, мэм. А может, и дальше. Но, когда опасность видна, уже не так страшно. Надо что-то делать – и все.

– Какая же ты умница! Но я так и не спросила сколько же тебе лет?

– Десять, мэм.

– Ты учишься в Маунт-Роуде?

– Училась. Это было давно.

– Бедняжка. А ты бы согласилась снова учиться? И жить с нами?

– Да. миссис Мэрдок. Я могу. Вы такая добрая. И почему-то мы очень похожи друг на друга. А я не буду вам в тягость. Я все умею. Стирать, гладить, готовить обед, мыть посуду. Если у вас есть маленькие дети, я смогу за ними присматривать. Да, только не подумайте, что хвастаюсь, – машину я тоже водить умею и ремонтировать...

  «...А еще стрелять из пистолета, карабина и, возможно, еще из чего-нибудь» – добавил про себя Николс. Когда он услышал, что Мэгги предложила девочке жить у них, словно бластерная вспышка его озарила: «Так вот в чем дело... Вот для чего им понадобилось это путешествие на моей неприспособленной к такой жаре машине и моя жена впридачу! Какой же я идиот! Конечно же, такие деньги за катание по пустыне не платят. Все дело в ней, этой девочке – двойнике Мэгги. Все было подстроено так, чтобы она оказалась у нас. Правда, случай с бандитами, судя по всему, оказался не по схеме, её папаша действительно чем-то достал этих кочинос. Но нас тут же подстраховали. Спортивный клуб «Рыцари песка»? Ну-ну. Взять к себе Селену или нет? Такого вопроса просто не существует. Попробуй, не, возьми... А эти деньги? Уж не на её ли содержание?»

– Никки, ведь ты не возражаешь, если Селена поживет у нас? Я верю, что она принесет нам счастье.

– Да, дорогая, – ответил мистер Мэрдок, хотя отнюдь не был в этом уверен. Напротив, он был уверен в прямо противоположном.

Кассета-убийца

Глава из фантастической повести «Незаконная дочь богов»

(№39 «Читинского обозрения за 23.12.1995 г. Прислано И. Василюк, вдовой и однокурсницей Г. Василюка)

  ...Они не знали адреса, поэтому им долго пришлось плутать по пыльным улоч­кам ничуть не изменившегося за восемь лет городка, который Селена когда-то покинула и с великим удовольствием и никогда бы туда больше не возвращалась. Но сначала они по­ехали на кладбище, такое же пыльное и скуч­ное, как все здесь. Даже редкие кактусы (ни­что другое здесь просто не росло) не могли скрасить его унылости. «Неужели я когда-то родилась в этих местах! О боже...»

  Они оставили машину и пошли вдоль ве­реницы простеньких гранитных плит. Где-то в середине этой печальной аллеи Селена ос­тановилась:

«Элизабет Аллен Харрис»

И рядом:

«Джексон Стивен Харрис».

– Это они?

– Да, Джонни. Здесь покоятся мои на­стоящие родители. – Она положила по буке­ту на каждую плиту.

– Простите меня. Навряд ли я приду к вам еще. Я во всем виновата, только я. Прости­те.

  По щекам Селены текли слезы. Она оп­лакивала не столько давно ушедших из ее жизни родителей, сколько свое прошлое, да и будущее тоже.

Тем временем стоявший рядом Джон об­нял ее за плечи так нежно, как только мог:

– Пойдем, милая Сили. Поехали искать эту самую Сару Ли.

  Надо сказать, что до самой трагической смерти мистера Мэрдока Джон многого не знал о Селене, хотя уже давно природным чутьем определил, что она не просто удиви­тельно красивая и умная девчонка, в кото­рую он влюбился еще тогда, когда вытащил ее полуживую из бассейна, но и что-то со­всем иное, ни на что не похожее. Лишь пос­ле их поездки в Нью– Йорк кое-что начало приоткрываться. А после смерти Николса Селена сама позвала его к себе, они уехали далеко за город, свернули на какую-то за­брошенную лесную дорогу, и там Селена на­чала рассказывать....

  О своих настоящих родителях, о затерян­ном в невадских песках Маунт-Роуде, о стран­ных голосах в полнолуние, о том, кто в дей­ствительности виновен в смерти Николса Мэрдока. Раньше она бы этого не сделала, опасаясь потерять его. Но теперь у нее не было выбора: или Джон, узнав, кого ему вы­пало полюбить, пойдет с ней до конца, или им в любом случае придется расстаться.

  И Джон остался с нею. Теперь уже на­всегда. Но им еще предстояло все или (это, правда, касалось только Джона) почти все узнать у Сары Ли и поставить последнюю точку.

  ...Дом с явными, нехорошими признака­ми запустения стоял в самом конце улицы, недалеко от пивного бара и автошопа, при­торговывавшего запчастями для подержан­ных автомобилей, которые каким-то чудом еще ползали в этих местах. Никаких элек­тронных визиток здесь не требовалось. Се­лена постучала в железную калитку глухой ограды, когда-то покрашенной зеленой, те­перь изрядно облупившейся краской. Ответа не последовало. Тогда Селена достала из саквояжа армейский кольт, которым обза­велась в Лос-Анжелесе, и несколько раз с силой ударила тяжелой рукояткой.

  Калитка приоткрылась, и в щель выгляну­ла старуха с изможденным лицом, но доста­точно прилично одетая. Увидев то, что Селе­на держала в своих нежных ручках, она хоте­ла было захлопнуть калитку, но Селена ока­залась проворнее и тут же поставила ногу.

– Что вам от меня нужно? – взвизгнула ста­руха. – Хотите, чтобы я вызвала полицию?

– Нет у тебя телефона, чтобы вызвать по­лицию, старая ведьма, – сказала Селена, словно точно это знала, и продолжила, не опуская адского пистолета, который мог раз­нести с одного выстрела не только непривет­ливую хозяйку. – Мы не грабители. Но поста­райся отнестись к нам повежливее.

Старуха, расценив, что ситуация склады­вается не в ее пользу, сменила тон:

– Вы меня не так поняли, юная леди и джентльмен. Я просто хотела узнать, для ка­кой такой надобности вы почтили своим по­явлением несчастную Луизу?

– Сара Ли живет здесь?

– Да, здесь.

– Мы хотели бы поговорить с ней.

– Хорошо. Только сначала уберите это, – старуха (хотя при ближайшем рассмотрении ей навряд ли было больше сорока) показала на пистолет.

– Нет.

– Хорошо, хорошо, проходите.

  Они попали во двор, заросший невесть как прижившейся здесь высокой сочной тра­вой и странными, причудливо изогнутыми де­ревцами, которых Селена и Джон ни до, ни после того никогда не видели. Затем они под­нялись на высокое деревянное крыльцо и во­шли в дом. Этот дом, как впрочем, и его оби­татели, да и все остальное, производил очень странное впечатление. Похоже, здесь давно уже не пользовались даже электричеством, не говоря уже о других, более современных достижениях земной цивилизации. Кругом стояли какие-то коптилки, свечи, на стенах висели связки трав и непонятно еще чего, наполнявшие воздух комнаты резким терпким запахом. Мебель тем не менее была очень дорогой, старинной, хотя и почернев­шей от копоти. В углу комнаты стояло ог­ромное, в полстены, зеркало.

– Вы колдунья, что ли? – с удивлением спросил Джон.

  Хозяйка впервые попробовала состроить что-то вроде улыбки:

– О, да! Немножко есть. Меня здесь все почему-то так считают. Значит, вам нужна моя бедная сестра? Жаль, что ничем не смогу вам помочь, мои юные леди и джентльмен. Она безумна. Понимаете – безумна! Вы ни­чего от нее не добьетесь. Наши родители умерли страшной смертью. С тех пор я тоже свихнулась, вы разве не заметили?

– Заметили. Но нам очень нужна именно ваша сестра.

– Ну, хорошо... А вы не из трусливых? Тогда идите, если уж так загорелось. Только по одиночке. Она не любит, когда к ней за­ходят много. Так кто первый?

– Я, – сказала Селена.

  Хозяйка цепко схватила ее за руку, под­вела к двери в противоположной стороне комнаты и открыла ее.

(№40 «Читинского обозрения за 30.12.1995 г. Прислано вдовой и однокурсницей Г. Василюка И. Василюк)

...В небольшой, очень опрятной, в от­личие от только что покинутой Селеной ком­нате, у узенького, забранного фигурной ре­шеткой окна стояла женщина с распущенны­ми рыжими волосами. Когда Селена вошла, она обернулась. Ничего страшного или без­умного в ней не было. Во всяком случае пока она не подняла глаз...

  Вот тут сразу стало понятно, почему «ста­руха» спросила, не из трусливых ли ее не­званые гости. Это были не глаза, а две кро­вавые, бьющие в цель точки. Тем не менее Селена взгляд выдержала. Женщина снова опустила голову и сказала низким, хриплым голосом:

– Наконец-то. Долго же я ждала тебя... Как зовут?

– Джесси Харрис. А ты Сара Ли?

– Да, когда-то меня так звали... Джесси Харрис, Джесси Харрис... Не знаю, впервые слышу.

– Я давно покинула эти места. Сейчас у меня другое имя и фамилия. После того, как погибли мои родители, меня удочерила дру­гая семья, и я живу в Филадельфии.

– Значит, и у тебя убили родителей...

– Почему ты решила, что их убили? – быс­тро спросила Селена.

– Разве не так? Иначе ты ко мне не при­шла бы.

Сара вновь подняла голову. Глаза ее те­перь были обычными, карими, а лицо даже приятным, хотя и исхудавшим.

– Значит, ты родилась здесь, в Маунт-Роуде? Ах, в двадцати милях отсюда стоял фур­гон... И случилось это... восемнадцать лет на­зад? Так вот из-за кого я приняла столько мучений...

– Из-за меня!?

– Из-за тебя, Джесси, или как тебя там сейчас. Хотя твоей вины в этом нет, ты даже и знать ничего не могла. Но сначала о глав­ном. Ты пришла за кассетой?

– Да.

– Сама пришла или они тебя отправили?

  Селена вздохнула. Сара Ли, очевидно, знала слишком много, чтобы пытаться ей со­врать.

– Они не оставили мне выбора.

– Ну это я уж на себе испытала. Они ни­когда не оставляют выбора. Хочешь послу­шать, что со мной случилось десять лет на­зад? Мне тогда еще и шестнадцати не было, но я отлично научилась снимать на видеока­меру. Однажды я долго бродила по холмам южнее «Красной башни», ты должна знать те места.

Селена кивнула.

– Было уже поздно, начинало темнеть. Но я неплохо знала дорогу, потому домой не торопилась. Зашла в какой-то заброшенный сарай, перекусила и задремала. А когда про­снулась, увидела настоящее чудо: рядом с кибиткой стояло, нет, скорее висело, не ка­саясь земли, что-то круглое, но достаточно плоское. Оно переливалось огнями и пульси­ровало...

– Летающая тарелка!

– Да, она самая. НЛО. У меня дух захва­тило. Вместо того, чтобы как следует напу­гаться и сматываться поскорее, я схватила камеру и начала снимать, благо, кассета у меня была почти пустая. Я тогда была очень практичной девочкой и сразу представила, сколько будет стоить такая пленочка. Тем временем от этой красивой штуковины отде­лилось два голубых шара. У меня на глазах они начали темнеть, изменяться, пока не пре­вратились в двух джентльменов, которых можно было принять за кого угодно – ферме­ров, путешественников, которых ночь заста­ла в пути.

  Они подошли к кибитке почти вплотную и начали разговор. Причем, что меня особен­но удивило, на чистом английском. Тем не менее я не могла понять, о чем они говорят, мне до сих пор многое там непонятно. Но ты наверняка разберешься, раз эта кассета предназначена именно тебе. Речь у них шла о каком-то генетическом коде, который один из этих мерзавцев прививал детям, почему-то девочкам. И сейчас я уверена, что одной из этих девочек, – Сapa как-то странно улыб­нулась, – была ты.

  После этого и началось самое страшное. Они меня обнаружили, а может, и сразу зна­ли, что я за ними шпионю. Один из них, тол­стый, лысоватый, схватил меня, вырвал из рук камеру, сильно ударил, потом еще и еще. Я плакала, умоляла забрать и камеру, и кассе­ту, только отпустить меня, но это было со­вершенно бессмысленно. Они же не были людьми, хотя и от иных людей в данной ситу­ации мне, наверное, не поздоровилось бы. Помню, что они в тот момент говорили, словно это было вчера.

«Что будем делать с этой мерзкой био­массой, дорогой Грогэн! Она, надеюсь, нам не нужна?».

«Как сказать, Бэрд. Эта маленькая дву­ногая кое-что засняла на свою пленочку. Что же, дадим ей поснимать еще... Это интерес­ное кино...».

После этого тот, кого звали Гро­гэн, вернул мне камеру и, словно минуту до того не хлестал меня, с вежливой улыбкой сказал что-то вроде: «Снимай на здоровье, моя дорогая».

«Да, на мистера Миллера это похоже», – усмехнулась Селена.

– Потом он опять начал таять, превраща­ясь в облако светящегося газа. Потом...

Лицо Сары исказилось гримасой боли, она зябко повела плечами.

– Лучше бы они меня изнасиловали и уби­ли. Облако снова начало темнеть, сгущать­ся, но превращалось уже не в человека, а... Знаешь, я не буду рассказывать, во что оно превратилось. Если у тебя крепкие нервы, сама увидишь. Вот, – Сара расстегнула платье, обе ее груди косым крестом пере­черкнули два тонких шрама. – Его следы... Когти на передних лапах этой гадины остры, как бритвы... А когда чудовищные челюсти уже готовы были сжаться на моем горле, загово­рил второй дьявол, который ни во что не пре­вращался, но тоже мог нагнать ужас на кого угодно:

– Слушай внимательно, Сара Ли (я даже не удивилась, что они знали, как меня зовут, хотя я им об этом и не говорила). То, что ты здесь увидела и засняла, никому не показы­вай, если не хочешь страшной смерти для себя и своих близких. А то мой друг снова придет к тебе, и тогда тебе станет гораздо больней. А пленку эту спрячь как можно даль­ше. Возможно, когда-нибудь к тебе придет человек и попросит ее. Ты его сразу узна­ешь.

– После этого оба чудовища снова пре­вратились в сверкающие шары и исчезли. А я осталась лежать до утра, истекая кровью, па­рализованная ужасом, отвращением и еще чем-то, что получила от этих мерзких тварей... Меня подобрали на следующий день, когда я сумела доползти до дороги. Видеокамеру, к которой с тех пор я больше не прикасалась, все-таки взяла с собой, кассету у меня хва­тило ума спрятать в том самом сарае. По­том, через полгода, когда страх притупился, я заставила себя вернуться, забрать кассету и перепрятать более надежно.

Сара умолкла.

– Бедняжка. Тебе, конечно, досталось по­хуже, чем мне. А что с тобой случилось по­том?

– Ах, потом, потом... Потом стало совсем плохо. У меня начались сильные головные боли, я начала бояться людей, иногда, на­против, становилась очень буйной. После одного из таких случаев я застрелила отца, и меня спрятали в лечебницу. Там тоже со мной долго ничего не могли сделать, я все время бредила, потому что постоянно видела это чудовище и своих убийц. Наконец, наступило улучшение, и меня выпустили. Но, пока я бо­лела, разбилась в машине моя мать, мне ка­жется, что это было самоубийство. У меня не осталось никого и ничего, кроме прокля­той кассеты и страшных головных болей...

– А как же сестра?

– Какая сестра? Ах, Луиза... Да никакая она мне не сестра: Мы с ней в лечебнице поз­накомились, помогали друг другу, как могли... Она тоже тронутая, правда, по-другому. И ей еще до болезни по наследству достался этот дом, а у меня не было ничего. Все наше имущество пришлось продать, чтобы опла­тить долги... А как ты жила все эти годы, Джесси? И где жила, на Земле или...

– На Земле. И, само собой, лучше, чем ты. Но с этими ублюдками у меня тоже есть счеты. Мы вместе должны отомстить им.

– Я уже никому не отомщу, Джесси. Жить мне осталось недолго. Еще немного и не за­стала бы ты несчастную Сару.... А этот па­рень, что сейчас с Луизой, – твой? Красивый, я обратила внимание, когда вы наш дом штур­мом брали... – второй раз за время беседы Сара попыталась улыбнуться. – Только вот зря ты его втянула в это дело. Всех, кто пута­ется с дьяволами или теми, кто им служит, ждет один конец – смерть. Чаще всего – ужас­ная.

Селена вздрогнула. Она могла бы отмах­нуться от этого предостережения – мало ли что может нести полусумасшедшая. Но она уже и сама понимала, насколько права эта не­счастная...

  Тем временем Сара вдруг захихикала:

– А знаешь, как я узнала, что ты пришла за кассетой? В глаза тебе посмотрела. И хоть мои – черные, а твои – синие, – порою они становятся одинаковыми. Мы обе из их пле­мени. Из проклятого племени. А теперь – вот эта пленка. Копия, правда, но точная. Ориги­нал останется у меня, и я возьму его с собой в могилу. Прощай, Джесси, и пусть тебе по­везет больше, чем мне.

  Селена взяла плотный кожаный футляр, в котором, как она и предполагала, находи­лась давно устаревшая восьмимиллиметро­вая видеокассета. Затем она подошла к Саре, обняла ее и поцеловала в холодные губы.

– Прощай, сестра. Прощай и прости.

...А еще через день Селена узнала, что Сара Ли – не единственная ее сестра на этой планете...

...Селена смотрела на экран старенько­го плосковидового монитора с ощущением того, что из нее по капле выкачивали кровь, а взамен залили какую-то жгучую кислоту. С той самой встречи с мистером Миллером кон­чилась ее прекрасная жизнь симпатичной, хотя и немного ветреной девчонки. Всего за три с небольшим месяца она превратилась в сплошной кошмар. И вот финал – видеокас­сета- убийца Сары Ли. Теперь Селена дей­ствительно знала все – и о себе, и о Мэгги, и о тех, кто затеял это грязное чудовищное дело.

* Прим. №№35 – 38 «Читинского обозрения» нет.