Мы просто говорили о вине

с Николаем Долгополовым, членом Клуба журналистов всех поколений «Комсомольской правды»

 Николай Долгополов – писатель, публицист, заместитель главного редактора «Российской газеты», лауреат многочисленных премий в области журналистики, премий Союза писателей России и Москвы… Автор книг про спорт и разведку. Дважды лауреат премии Службы внешней разведки РФ. В серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия» Николай Михайлович является автором книг «Абель-Фишер», «Ким Филби», «Вартанян», «Надежда Троян», в серии «Дело №» – «Гении внешней разведки». 

К книге «Легендарные разведчики» автор сделал посвящение: «Моему отцу, фронтовому корреспонденту Михаилу Долгополову, дошедшему до Берлина».

Отец Николая Долгополова Михаил Николаевич был журналистом, писал сценарии фильмов, очерки о людях искусства, особенно трепетно относился к артистам цирка. Во время Великой Отечественной войны он работал военным корреспондентом, от «Известий» и Совинформбюро присутствовал при подписании акта капитуляции Германии, освещал ход Нюрнбергского процесса.

На встрече с читателями во время Московской книжной ярмарки на ВДНХ Николай Михайлович рассказывал, что о разведке начал писать сначала по просьбе редактора «КП» Владислава Фронина, к которому обратился директор Службы внешней разведки Евгений Максимович Примаков. В СВР искали публициста, способного погрузиться в тему и подготовить серию материалов к 90-летию разведчика-нелегала Абеля. Потом увлекся – настолько интересны были ему люди, преданные идее и родине.

Сейчас на Первом канале заканчивается работа над докудрамой о легендарном разведчике Киме Филби, где автору неожиданно было предложено сняться в роли самого Филби.

Можно было о многом поговорить, но мы решили ограничиться вином, тем более время у Николая Долгополова спрессовано настолько, что и за это спасибо!

Вы лауреат премии Союза журналистов России за мужество и мастерство, проявленные при освещении событий в зоне Чернобыльской АЭС, работали в закрытой зоне в первые горячие майские дни 1986-го. Вы знали, что красное вино помогает справиться с последствиями радиации?

Я понял, что вино полезно, когда с командой журналистов разных изданий ездил в Североморск, были мы и на подводных лодках. Молодые матросы рассказали, как каждый день они получают по 50 граммов красного сухого вина: офицер приходит в кубрик, разливает бутылку на девять человек и уходит. Ребята сливают все вино в большую кружку, и один из них выпивает, чтобы словить кайф. На другой день – следующий. И так по очереди.

Вином в Чернобыле мы лечились. Благодаря моей любимой жене Лене. В Киеве мы ничего не могли купить. Действовал горбачевский закон, в магазинах – пустые винные прилавки. На самогон не тянуло, настроение и самочувствие были неважными. Вдруг звонок из Москвы: моя Лена достала дюжину бутылок сухого красного «Каберне» и отправила поездом с проводником. Представляю, каких усилий ей это стоило, ведь в Москве тоже действовал сухой закон. Мы с шофером Пети Положевца, который работал собственным корреспондентом «Комсомольской правды» на Украине, поехали утром на вокзал. Как сейчас помню, проводник натужно тянет по полу огромную, знакомую мне домашнюю коричневую сумку с вином, мы с шофером вдвоем берем ее за ручки, понесли, и у шофера ручка оборвалась. Но Бог нам ворожил: ни одна бутылка не разбилась. И всякий раз, когда ехали в зону, брали с собой бутылку вина. После, отмыв ботинки, заезжали в Красный лес на границе 30-километровой зоны и выпивали бутылку на троих, вместе с шофером. На наших глазах в разгар весны этот лес умирал: опадали листья, засыхали деревья, потому его и прозвали Красным.

Вы все знали об опасности?

Ничего мы не знали! Нас было девять журналистов, которые по постановлению Политбюро ЦК КПСС имели право бывать в зоне. Когда первый раз подъехали к пропускному пункту, нас матом отогнали. Потом подошел Губарев Владимир Степанович из «Правды», самый солидный из нас, приказал охранникам найти заветный список и те быстро отыскали девять фамилий. Первые дни мы въезжали в зону даже без бахил, без шапочек, без перчаток, без дозиметров. Мы, конечно, боялись, но нас успокаивали дозиметристы из Припяти. Они подносили дозиметры к нашим ногам, прибор начинало зашкаливать, его поднимали повыше, и он уже молчал. Потом подносили к волосам, и вроде все нормально.

Дело в дозе, как в алкоголе.

Дело в дозе… Через год, когда я уже работал во Франции, у меня вдруг стали слезиться глаза. Первое, о чем спросил французский окулист, насторожило: не участвовал ли я в ядерных испытаниях – «у вас сожжена вся слизистая». Сейчас, если я хвораю, это каюк! Когда заболел воспалением легких, ни один антибиотик не помогал, пока одна милая женщина-врач не нашла для меня лекарство, да и то его можно применять нечасто. На рентгеновских обследованиях постоянно слышу, что в моем возрасте пора бросить курить. Как-то признался доктору:

Я ни разу в жизни не сделал ни одной затяжки, и в семье никто не курил.

Все заядлые курильщики так говорят, – усмехнулся доктор. – У вас все легкие «простреляны».

Давайте перейдем к другой теме. Вы были дружны с семьей легендарных разведчиков Вартанянов, бывали у них в гостях. Как проходили встречи, чем угощали?

Да, мы встречались у них дома, долго беседовали, часто просто на житейские темы, и встречи всегда заканчивались застольем. Подавались армянские блюда, которые очень хорошо готовила Гоар Левоновна. А пили только армянский коньяк. Немного. Я пригублял, она выпивала рюмочку, Геворк Андреевич – две. В память о Вартаняне я храню бутылку старинного армянского коньяка, который он мне подарил на день рождения. А вообще я спокойно отношусь к коньяку, крепкие напитки не люблю.

Отец всегда очень боялся, что я могу втянуться в плохую компанию. Сам он пил только сухое вино, об этом все знали, дарили ему сухое красное, и я был к этому напитку приучен. Но однажды, когда перед первенством Москвы по настольному теннису я выпил три-четыре бокала, тренер заметил мою бездарную игру и пригрозил: если такое повторится, он меня выгонит. Наблюдая, как я мучаюсь, разрываясь между спортом и учебой (это было уже на четвертом курсе Московского института иностранных языков), он сказал: видимо, тебе надо со спортом заканчивать. Мои родители к тому времени ушли на пенсию, сидеть у них на шее было неудобно, а от спортивного клуба я получал талоны на питание и даже какие-то небольшие денежки. Но тренер договорился, чтобы я работал помощником тренера в инязовской команде и играл за институт, так что все мои «льготы» остались. Вот какие тренеры тогда были! Я очень расстроился, но согласился, потому что еще с первого курса начал понимать, что придется выбирать между профессией и спортом, что большого спортсмена из меня все равно не получается.

Освободилось время, предназначенное для тренировок, я стал хорошо учиться, вышел в отличники, заслужил повышенную стипендию. И перестал режимить. Как-то с ребятами пошли на ипподром на бега, а потом выпили бутылку портвейна. Прихожу домой, отец увидел меня, взял палку и так огрел, что я на всю жизнь запомнил. Кроме того, я понял, что портвейн это не мой напиток.

Интересно, когда работал в «Комсомолке», секретарь главного редактора Владимира Сунгоркина всегда безошибочно покупала отличное вино, ни разу не промахнулась. Я все удивлялся, как ей это удается, ведь вряд ли она разбиралась в сложной винной иерархии. «Хотите, открою секрет? – спросила меня как-то секретарша. – Просто я выбираю самые дорогие вина».

В то время люди среднего достатка могли себе позволить купить бутылку хорошего вина. Сейчас это невозможно, вина безобразно дорогие. Цены на вина – все не такие, как надо, как в странах, где они производятся… Столовые вина выдаются за сухие, пробку никто не проверяет. Я не верю в вина, продающиеся в наших нефирменных магазинах. Лучше купить в Дьюти Фри. Был неприятный случай, когда я купил в дешевом магазине недешевый виски в подарок нашей знакомой. Она угостила своих друзей, и те отравились, один даже в больницу попал. Поэтому мой совет всем – покупать вино только в хороших дорогих магазинах.

У нас появляются хорошие вина, многое меняется...

В свое время был знаком с автором французского справочника вин «Бордо». Он не русофоб, доброжелательный человек. Так вот, он сказал мне, что нет ни одного нашего вина, которое он мог бы включить в свой справочник, где аккуратно перечислены все отличные марки…

Во Франции изменилось ваше отношение к вину?

Да. Меня французы научили пить умеренно и только хорошие вина. Я не сомелье, но хорошее от простого отличить могу, раньше даже определял сорта винограда. Когда я работал во Франции собкором, меня просвещали на этот счет не только русские друзья, но и французы. Сначала мне понравилось «Розе» – розовое. Кстати, оно и дешевле других вин. Но мне строго-настрого наказали, в компании французов «Розе» не заказывать. На родине «Розе», полагают, что пить его – дурной вкус. Потом мне понравилось молодое вино «Божоле». И однажды за столом со знатоками, которые говорили, как обычно, о соусах к еде, о винах, я обмолвился, что под мясо мне нравится «Божоле». Все вилки опустили! Я понял, что сказал бестактность. Но тогда мне действительно нравилось «Божоле»... 

Я стал учиться, с большим интересом знакомился с производством, с особенностями вин. В 1989 году был принят в «Клуб писателей и журналистов, пишущих о вине», для чего потребовалось два ходатайства от членов клуба. Мы платили минимальные взносы и путешествовали по всей Франции. Когда увидели, что я пишу о своих впечатлениях в газете, меня стали включать в поездки по Европе, правда, мне, как советскому, всякий раз приходилось оформлять визу то в Италию, то в Германию, то в Люксембург... Ездили мы по винодельческим провинциям, бывали на аукционах. Запомнился аукцион в Баден-Бадене, где старинные бутылки с вином уходили за десятки тысяч долларов.

Мои друзья не понимали, почему при дегустации я не сплевывал вино. Я отвечал, что если в России узнают, что я сплюнул такое роскошное вино, меня на первом столбе повесят. Может быть, потому что не сплевывал, после поездок я неделю особо не ел и не пил, все-таки тяжеловато было.

Я познакомился с братьями Крюгами. Понял, что даже между ними существуют разные взгляды на шампанское. Они смеялись над теми, кто собирал виноград для шампанского с помощью механизмов. Только руками! И лучше французскими руками, считали они.

И все-таки, несмотря на то что французы научили вас пить умеренно, однажды во Франции вы крепко выпили. Расскажите, я этот случай из вашей жизни приберегла на закуску.

Здорово выпил, когда мне пришлось брать интервью у Франсуазы Саган, в 1992 году. Я никак не мог с ней связаться. Когда я набирал ее номер телефона, кто-то в трубку говорил женским голосом: «Это прачечная, оставьте ваше сообщение на автоответчике», и так повторялось много раз. Помог мне Эдуард Лимонов. В то время мы с ним дружили, а он был дружен с Франсуазой. Не знаю уж как, но Эдик договорился с ней, а меня предупредил, что общаться с ней будет тяжело. И когда встреча состоялось, я вспоминал Лимонова. Тянулся довольно скучный разговор, на вопросы она отвечала односложно, и я даже подумал: «Боже, какая она великая и неинтересная». Мы тогда зачитывались романами Франсуазы Саган, она была необычайно популярна, и, конечно, я с трепетом ждал встречи, потому что «Здравствуй, грусть» была моей настольной книгой. Но меня приняла маленькая, небрежно одетая женщина, в стареньких тапках на босу ногу, и к тому же неприветливая. Оживилась только когда заговорили о президенте Миттеране. Она спросила меня: «А вы знаете, где он обычно сидит, когда приходит сюда?» Оказывается, в том кресле, что и я. Миттеран жил рядом с Собором Парижской Богоматери и в пяти минутах ходьбы от писательницы. Я спросил что-то вроде: «Вы с ним на ты?» Мадам Франсуаза не захотела отвечать на этот вопрос. Стала посматривать на часы и вдруг сказала: 

Знаете, мне из замков Луары прислали вино, не хотите попробовать?

Что за вино? Я о таком не слышал.

Да что вы вообще знаете о наших винах.

Меня эти слова задели, потому что я тогда уже объездил всю винную Францию, от Реймса до Бордо и Божоле. Был в Страсбурге, Кальвадосе, Коньяке, писал отчеты о наших поездках, и организаторы были довольны.

Но вино из Луары я не знал, Саган, оказывается, тоже. Но сейчас ей прислали на пробу лучшие марки. Я видел, что ей просто хочется выпить. Когда начали пробовать вино, я не успел оглянуться, как закончилась первая бутылка. Мы пили без закуски, очень быстро, что у французов не принято. Она много курила. Но разговор пошел веселее, и Саган называла меня уже не месье, а Николя. Стала говорить откровенно: как рассорилась с сыном, как уходили от нее мужья и любимые люди. Я понял, что личная жизнь у великой дамы не сложилась. Как ее обокрали и чуть не изнасиловали. Я удивился, неужели ее не узнали? Она ответила, что обычно ей трудно пройти по улице, все узнают, но эти... не узнали, с трудом вырвалась от них в лифте. Рассказывала об отце, который ее не понимал, но в то же время именно он пристрастил ее к занятиям литературой. Как тяжело для нее бремя славы, о том, как ее объявили наркоманкой. Я заметил, что ведь что-то и было, но Саган ответила: нет, неправда, она пьет сильные болеутоляющие вещества, чтобы заглушить последствия травм от аварий, не может уснуть.

(Я искренне считаю, что творческий человек не может быть без причуд, без слабостей, и если будет прямым, как столб, ничего не сможет создать. Но, наверное, она все-таки перебарщивала с наркотиками).

Смотрю, мы вторую бутылку вина выпили…

Машину я оставил у дома Саган на стоянке – был уверен, что больше часа наша беседа не продлится, потому что Франсуаза отвела мне минут 40, но на всякий случай я заплатил за два часа.

После интервью я должен был ехать на соревнования по настольному теннису с моим французским партнером по паре, малограмотным парнем с бензоколонки, плохо говорящим по-французски. Мишель вообще был несколько «крейзи». Не мог один добраться до спортзала, потому что плохо ориентировался. Честно говоря, домой я его не приглашал. Обычно он подходил во двор моего дома, и мы ехали на моей машине на соревнования. Однако мы были нужны друг другу, все удивлялись, как у нас, людей совершенно разных, здорово получалось играть в паре. Мы играли за рабочий профсоюзный клуб, соревновались со многими другими клубами, в том числе и аристократическими – во Франции настольный теннис очень популярен. В этот злополучный или счастливый день предстоял четвертьфинал первенства Парижа среди пар. Тренер посоветовал приехать пораньше, размяться, подготовиться. К чему я это рассказываю? После первой бутылки вина с Франсуазой Саган я надеялся, что еще как-то удержусь. Но пошел, как мне показалось, хороший разговор, и остановиться не получилось. Был весенний день, Саган вышла провожать меня в своих тапочках на босу ногу, и я помню, что даже смотреть на нее было прохладно. Называла меня на ты и была больше под кайфом, чем я. Спросила, где моя машина, предлагала довезти на своей. Я отказывался, потому что в багажнике моей был спортивный рюкзак с формой и ракетками. А Саган настаивала, но вместо того чтобы сесть за руль своего роскошного авто устроилась на капоте.

Поехал домой то ли на метро, то ли на такси с мыслью, что Мишель меня все-таки дождется. Какой там! Дома жена сообщила: «Тебе все время звонит твой сумасшедший напарник, он чуть не плачет, но я не понимаю, что он говорит на своем ужасном наречии». Четвертьфинал отменился сам собой. Утром, когда я проснулся, первое, о чем меня спросила Лена: где машина? «Я, видимо, ее оставил у дома Франсуазы Саган, приехал, видимо, на такси». Потом телефонный звонок, это был Мишель: «Я тебе хочу сказать только одно – ты предатель!» В довершение всего, когда я нашел свою машину во дворе дома Франсуазы Саган, увидел на стекле счет со штрафом. Вот такая была история.

С Мишелем я в конце концов помирился, а штраф по совету друзей не стал платить, потому что приближалась амнистия президента Миттерана для впервые проштрафившихся.

Беседу с великой французской писательницей в «Комсомолке» сократили нещадно со словами «Вот если бы ты взял интервью у Миттерана…..»

Dolgopolov 8572С Николаем Долгополовым беседовала Людмила Кривомазова

Мы обменялись подарками, вручив друг другу свои издания

 

Молитва об избавлении от греха пианства пред иконою Божией Матери, именуемой «Неупиваемая Чаша»

О, премилосердная Владычице! К Твоему заступлению ныне прибегаем, молений наших не презри, но милостиво услыши нас: жен, детей, матерей; и тяжким недугом пианства одержимых и того ради Матери своея – Церкви Христовой и спасения отпадающих братий и сестер и сродник наших исцели.

О, милостивая Мати божия, коснися сердец их и скоро возстави от падений греховных, ко спасительному воздержанию приведи их.

Умоли Сына Своего, Христа Бога нашего, да простит нам согрешения наша и не отвратит милости Своея от людей Своих, но да укрепит нас в трезвии и целомудрии.

Прими, Пресвятая Богородице, молитвы матерей, о чадех своих слезы проливающих, жен, о мужех своих рыдающих, чад, сирых и убогих, заблуждшеми оставленных, и всех нас, к иконе Твоей припадающих.

И да придет сей вопль наш, молитвами Твоими, ко Престолу Всевышнего.

Покрый и соблюди нас от лукавого ловления и всех козней вражних, в страшный же час исхода нашего помози пройти непреткновенно воздушныя мытарства, молитвами Твоими избави нас вечного суждения, да покрыет нас милость Божия в нескончаемыя веки веков. Аминь.

Пресвятая Богородице, спаси нас!